Между тем тропики дают о себе знать. Жара и влажность, которые на переходе в надводном положении особенно не замечались — на мостике обдувал встречный ветерок, в лодке непрерывно работала вентиляция, дизеля работали «на просос», — стала невыносимой. Даже вольная, штатская одежда не помогает... Только дисциплина заставляет нас спуститься в лодку на ужин. В лодке не просто жарко, а ужасно жарко! Никаких кондиционеров на лодках нет. Кстати, их стали устанавливать только в семидесятых годах. Вяло ужинаем и топчемся на причале в ожидании дальнейших команд. Неужели предстоит ночлег в лодке?
В ожидании дальнейших событий
На причале появился индонезийский офицер с переводчиком. После беседы с ним обоих командиров получаем с Володей Колесниковым команду о переезде свободных от вахты на берег. Собираем необходимый минимум пожитков и грузимся на небольшие, отдаленно напоминающие венецианские гондолы, суденышки, снабженные моторами, крытые тентами. Куда же везут? Оказывается, на расположенный прямо против гавани большой остров Мадура. Двадцатиминутное плавание на экзотических и мы уже в автобусах, везущих нас вглубь острова.
Размещают в доме отдыха — профилактории для подводников. Сейчас этот профилакторий свободен. Только вчера из него выехали наши коллеги — подводники, передававшие советские лодки и обучавшие индонезийские экипажи. Задержавшийся по какой-то причине один из них охотно делится с нами своими впечатлениями о стране, опытом обучения экипажей, условиями быта. Он тоже ничего не знает о задачах, стоящих перед нами. Утром улетает домой, в Союз, как здесь принято называть нашу Родину. Начинаем ему немного завидовать — это первые симптомы ностальгии. Проходит два дня. Мы уже привыкли к некоторому комфорту. Кормят по общеевропейскому стандарту, вполне сносно, но уж больно однообразно. Утром — легкий завтрак: крошечные чашечки сока и кофе, тоненький ломтик белого хлеба с небольшим кубиком масла, чайная ложка джема. В обед три-четыре блюда, легкий ужин из второго блюда и стакана кофе перед сном. В рабочее время, на пирсе, в десять часов, кофе-тайм. В комнатах чисто. Обслуживающий персонал почтителен, вежлив, языкового барьера не ощущаешь — все предупредительны, понимают «с полужеста». Распорядок дня интересный. В индонезийском флоте, как впрочем, и во всех учреждениях, офисах, магазинах, и т. п., рабочий день начинается в пять часов и заканчивается в тринадцать. Связано это с жарой. После обеда на лодки едут только заступающие на вахту. Остальные — падают в койки. Такое впечатление, что спит до семнадцати часов вся страна. После ужина все оживают, развлекаются как могут. Наше существование облегчается еще и тем, что нас привозят на корабли к восьми часам, то есть к тому времени, к которому мы привыкли, а увозят, как положено, в тринадцать. Конечно, непривычно жить так далеко от кораблей, но это временно. Нам, по слухам, готовят береговые казармы на «материке».
Военный городок в Сурабае (слева - столовая). - Г.В.Таргонин. «Лесами древними покрытая, морями теплыми омытая...» - Военно-технический альманах «Тайфун» №1/2002.
Действительно, на третий день переселяют в достраивающийся комплекс береговых казарм. Поскольку он окружен проволочным заборам мы называем его «лагерем». От него до пирсов, где стоят лодки полчаса ходу, но нас возят на автобусах. Здесь вообще высокий уровень автомобилизации. За каждой индонезийской лодкой закреплен автобус для матросов и сержантов (тут так именуются старшины) и два наших «газика»: один лично для командира, другой, с полугрузовым кузовом, для всех офицеров. Специальные водители только на автобусах. На «газиках» или японских «джипах» офицеры ездят самостоятельно. Ключи от второго «газика» — у старпома. Если кому-то из офицеров нужно куда-нибудь поехать, или появилась необходимость привезти со склада необходимые запчасти, пожалуйста, получи ключи и поезжай. По-моему, это удобно. Хотели было хозяева закрепить и за нами такого рода автомобили, но командиры, конечно, испугались и отказались: во-первых, далеко не все офицеры умеют водить машины, да еще при левостороннем движении, а во-вторых, это же заграница! «Как бы чего не вышло»... В индонезийском флоте служат по контрактам. После обеда свободные от вахты семейные матросы и сержанты разъезжаются по домам. Те, кто побогаче — на мотоциклах и мотороллерах (в основном нашего производства, привезли из Владивостока), те, кто победнее — на велосипедах. Велосипед в этой стране самый распространенный вид транспорта. Улицы кишат велосипедистами. И это при бешеных скоростях автомобилей (индонезийский водитель перестает себя уважать, если он едет со скоростью менее 90 км /час) и относительно узких улицах! Интересный народ. Если индонезиец идет пешком, он идет очень медленно: не хочет потеть на жаре. Но зато, если он садится за руль механического транспортного средства — держись! Впрочем, на велосипедах, по моим наблюдениям, ездят медленно, видимо им тоже жарковато. Или вот вечно голодные, промышляющие чем угодно мальчишки. И на Мадуре, и в «лагере», несмотря на заборы, они систематически появляются перед нашими окнами. Утром, когда сон особенно сладок, просыпаешься от их криков: «Хрущев — банк! Макнамара — тида банк! Руски, руски — дай рубашка!»*
* «Банк» — хороший, хорошо. «Тида банк» - нехороший, плохо. Я заранее прошу у читателя прощения за возможные языковые искажения. Пишу, как слышал. Специально индонезийский язык не изучал.
с трибуны ООН клеймит капитализм.
Вот ведь хитрецы. Знают нашего премьера и знают министра обороны США. Знают о советско-американских отношениях. А один из пацанов вдруг снял с ноги какое-то подобие обуви и свою хвалебную оду Хрущеву сопроводил символическими ударами этой «обувки» по подоконнику. Они раньше нас узнали о знаменитой сцене в ООН, где Хрущев стучал снятым ботинком по трибуне. Как тут не бросить «политику» в окно старую рубашку? Примерно через неделю в Сурабайю прибыли остальные четыре лодки, готовившиеся во Владивостоке. Все шесть лодок были сведены в Пятидесятую отдельную бригаду подводных лодок ВМФ. На плавбазе «Аяхта» прибыл командир бригады — бывший комбриг нашей бригады — контр-адмирал Анатолий Антонович Рулюк. Глубоко уважаемый мной человек, участник Великой Отечественной войны (был штурманом на лодке Героя Советского Союза М.В.Грешилова), ныне, к сожалению покойный. Прибыли офицеры штаба и политотдела. Начальником политотдела назначен капитан 2 ранга Каменев.
Все экипажи разместились в «лагере». Комбриг, который знал меня по службе в Приморье, назначил меня нештатным комендантом «лагеря». Пришлось тут принимать у индонезийского коменданта — серсан-майора (по нашему — старшины первой статьи) помещения, койки, тумбочки и т. д. По советской привычке я пересчитал все имущество, вплоть до электролампочек и хотел было за него расписаться, но меня не поняли. Вообще свидетельствую: в Индонезии ни мне, ни моим коллегам-старпомам, ни одному нашему офицеру, не пришлось ни за что расписываться, принимать под отчет и т. д. Все было на доверии и уважении. Немудрено. В этой стране — культ военных и офицеров в особенности. Им доверяют безгранично. У нас бы так! Переодели нас в индонезийскую форму, правда без знаков различия. Мы уже ничему не удивляемся. Стали похожи на кубинцев: на головах кепи, на талиях брезентовые пояса, рукава серых рубашек с накладными карманами короткие. Брюки у офицеров длинные, у матросов и старшин — короткие, выше колен. «Гражданку» надеваем на отдыхе, в воскресенье. Нас каждое воскресенье вывозят на природу: в горы, где более прохладно, чем везде, на морские и океанские пляжи, в зоны отдыха, где проводит время местная знать, с бассейнами, отделанными голубым кафелем, в парки и зоопарки. Словом, относятся к нашему отдыху серьезно. Скучать не дают. В город вначале ходили как положено за границей — группами. Затем привыкли, освоились, стали ходить по одному. Даже использовали в качестве транспортных средств , по здешнему «бичагов».
В казарме, где мы живем вчетвером — я, Володя Лепешинский, Володя Колесников, и Саша Соломенцев — занимаем просторную комнату: метров двадцать пять квадратных. Мне, как русскому коменданту, установили американский холодильник фирмы «Дженерал электрик». Серсан-майор подарил мне персональный вентилятор «Мицубиси». Здорово он меня выручал! Этажом ниже живут офицеры нашей лодки. У них тоже просторная комната. Спим на деревянных кроватях, снабженных марлевыми противомоскитными пологами. Дело в том, что с наступлением темноты в никогда не закрываемые окна залетают полчища комаров-москитов. Это сущее бедствие, без такой сетки не заснешь. Во дворе, как и в большинстве местных дворов, растут бананы. Наелись мы их вдоволь. До сих пор отношусь к этому фрукту индифферентно. Почти каждый вечер смотрим прямо во дворе кинофильмы. Это советские ленты, захваченные из Союза и взятые напрокат у заходящих в Сурабайю советских судов. Вначале смотрели было американские ковбойские боевики, но они быстро надоели. С удовольствием смотрим американские учебные фильмы. В отличие от наших, они игровые, с небольшими сюжетами. Запомнился мне, например, фильм об организации службы на авианосцах. Колоритный командир, которого к трапу подвозит красавица-жена на блестящем лимузине. Почему бы и нашей киностудии учебных фильмов не разбавлять их игровыми эпизодами? Ей-богу учеба от этого только бы выиграла. Сидим во время киносеансов в одних трусах: температура с 35-40' днем к вечеру снижается только до 20-25'. Индонезийцы же сидят в свитерах и даже кое-кто в зимних, привезенных из Владивостока, шапках! Нас снабдили очень полезным документом. Что-то среднее между визитной карточкой и пропуском, с фотографией и надписью Perwira Rusia (Русский офицер - индонезийский). Действует этот документ безотказно. Например, подходим к кинотеатру.
Очень хочется посмотреть американский фильм «», но за билетами толпа народу. Обращаюсь за помощью к полицейскому. Показываю ему «визитку». Он вытягивается, отдает честь, берет деньги и через несколько минут билет у меня. Или торопимся в «лагерь». «Голосуем». Скрипнув тормозами, останавливается армейский джип, ехавший, кстати, в противоположную сторону. Опять же показываем свои документы. Водитель козыряет и приглашает в машину. Через некоторое время выходим из машины у входа в лагерь. Ни о какой плате за услуги нет и речи. Уважают нас не на словах, как это бывает у нас, а на деле. Питаемся в береговой офицерской столовой с баром, где иногда, когда до получки чуть не дотягиваем, пьем пиво под запись в долговую книгу. С получки рассчитываемся. К приготовлению пищи привлекли своих лодочных коков. Меню стало разнообразней. К слову о пище. Комбриг принял решение пополнить лодочные запасы продовольствия до полных норм. Доктора, ведающие продовольствием, попытались подать на местную береговую базу стандартные заявки. Отпустите мол столько-то сутодач. Не тут-то было. Никаких норм, а тем более в сутодачах в индонезийском флоте не существует. Командир корабля сам решает, чего и сколько ему нужно получить. Может заказать любые продукты, в любых количествах. За все заплатит военно-морской флот. Но нам же так нельзя! Мы же привыкли жить по нормам единым для всех. Словом, комбриг велел создать комиссию из старпомов и докторов и выработать нормы снабжения лодок продуктами, близкие к нашим, но исходя из местного ассортимента. Председателем, опять же, назначили меня. Заседали мы два дня. Наспорились до хрипоты, вопреки положению, что о вкусах не спорят. Выпили море пива и лимонада, но нормы-таки выработали. Запасы продовольствия были пополнены. Сложнее обстояло дело с пополнением запасов пресной воды. Здешнюю воду без кипячения пить нельзя. Велика инфекционная опасность. Пришлось пресную воду здорово хлорировать. Да и как не быть инфекционной опасности? Канализации, в нашем понимании, здесь нет. Нечистоты текут прямо по канавкам вдоль тротуаров. Это и есть «открытая» канализация. Расчет на то, что солнце все высушит и продезинфицирует. На окраине города, прямо на реке в многочисленных «джонках» живут люди. Они моются, чистят зубы и делают свои «дела» прямо в реке. Вонь в городе стоит постоянно. Мы к ней уже привыкли. Время от времени вспыхивают эпидемии. Не миновала «чаша сия» и нас.
Несколько матросов и старшин бригады заболели практически забытой у нас болезнью — брюшным тифом. Вначале всех их положили в местный военный госпиталь и очень ревниво отнеслись к попыткам наших лодочных врачей принять участие в лечении. Только после того, как один из больных, торпедист с нашей лодки старший матрос Михаил Кузнецов, умер, лодочные доктора начали борьбу с этой тяжелой болезнью и профилактику от нее. Болезнь победили. Людей спасли. Пепел Миши отправили его матери в русскую деревню. Продолжаем чего-то ждать. Занимаемся базовой боевой подготовкой. Тренируемся в торпедных атаках прямо на лодках. На короткое время вставали в док. Чистили и красили подводные части корпусов. Обрастание в здешних водах и климате — страшное. Никакие наши противообрастающие краски не помогают. Здорово мешает жара в лодке. Перенимаем у индонезийцев форму доклада о результатах ежедневной проверки («проворачивания») механизмов. Вместо телефонных докладов из отсека в отсек я ввел «строевую» форму докладов, уменьшающую на несколько минут время пребывания экипажа в лодке и подтягивающую команду в строевом отношении. Суть дела в том, что сразу после приведения механизмов в исходное положение команда выстраивается на пирсе по боевым частям и с выполнением строевых приемов производятся доклады о результатах проворачивания по цепочке: от боевого поста до боевой части. Приняв от командиров боевых частей доклады, я, четко развернувшись, строевым шагом подхожу к командиру, докладываю ему состояние оружия и механизмов. Получаю указания, опять же четко возвращаюсь к строю, отдаю соответствующие приказания, после чего команда бегом направляется к автобусу. Мне кажется, что в нашем флоте такая форма докладов была бы полезна. К сожалению, попытка ее введения на Родине энтузиазма у соответствующих начальников не вызвала.
Советские офицеры-подводники (командир С-239 капитан 2 ранга Петр Александрович Протасов и командир С-292 капитан 2 ранга Григорий Валентинович Таргонин) с индонезийскими товарищами. - Г.В.Таргонин. «Лесами древними покрытая, морями теплыми омытая...» - Военно-технический альманах «Тайфун».
«Как-то в одно селение пришел и остался там жить старый мудрый человек. Он любил детей и проводил с ними много времени. Еще он любил делать им подарки, но дарил только хрупкие вещи. Как ни старались дети быть аккуратными , их новые игрушки часто ломались. Дети расстраивались и горько плакали. Проходило какое-то время, мудрец снова дарил им игрушки, но еще более хрупкие. Однажды родители не выдержали и пришли к нему. - Ты мудр и желаешь детям только добра. Но зачем ты делаешь им такие подарки. Они стараются, как могут, но игрушки все равно ломаются и дети плачут. А ведь игрушки так прекрасны, что не играть с ними невозможно. - Пройдет немного лет, - улыбнулся старец, - и кто-то подарит им свое сердце. Может это научит их обращаться с таким бесценным даром, хоть немного аккуратней «. ( Татьяна Степановна «Притча о хрупкости «, интернет ). Сегодня День Святого Валентина или День всех влюбленных. Его празднуют во всем мире.
А иногда вместо тысячи слов нужно просто обнять. Просто… обнять. С праздником ! Любите и будьте любимыми ! Все начинается с любви !
Мы-то доплывем, плавать умеем! А «Бегущая»? Оставить ее? Дед никогда не простит. Он назовет меня плохим моряком. Капитан не оставляет в беде корабль. Или спасает его или идут вместе ко дну. Высокая пенистая волна накрывает нас с головой. Еще удар — и мы барахтаемся в холодной воде, а «Бегущая» качается на волне вверх килем. Мы хватаемся за нее. Доски скользкие. У Олежки ободрана рука. Течет кровь. Он вопит: — Братцы, я ранен! — Держитесь, марсофлоты! Вадим хрипит: — Я держусь! До чего глупо утонуть, ничего еще не повидав в жизни! Дед этого мне никогда не простит. Но что это плывет там вдали? Ближе, ближе... Ингрид, милая моя собачинка! Она скулит и плавает вокруг нас и пытается взобраться на днище «Бегущей», срывается и опять плавает вокруг, скуля и, наверное, соображая, как бы помочь мне... Верный мой друг! Вдруг громовой голос — совсем как из милицейской машины на таллинском перекрестке — вещает: — Держитесь! Идем на подмогу! Да ведь это громкоговоритель с заставы. Ура! Мы с Вадимом поддерживаем Олежку: от вида крови он совсем раскис и, того и гляди, сорвется — .
. — Ой, не могу! — Не скули! — Истеку кровью! — Не истечешь! Прыгая на волнах, от берега спешит катер. Нас, значит, увидели с пограничной вышки. С другой стороны тоже стрекочет мотор, торопится к нам на помощь — это рыбачий баркас. Катер подходит первым. Пограничники протягивают мне сильные руки, но я говорю: — Возьмите сначала их, я капитан! Они забирают Вадима, Олежку. . — Твоя овчарка? — Моя. Они забирают и .
Старшина ругает нас на чем свет стоит: — Кто вам разрешил, пацаны, выходить в море в шторм?! Утопли бы — нам отвечать. Эх, я бы вас ремнем!.. Очень обидно, когда тебя «пацаном» называют и угрожают ремнем. Но я даже не огрызаюсь. Я прошу: — Не бросайте «Бегущую»! Дед ужасно расстроится. — Раньше о деде не думал? Но тут же старшина говорит уже ласковее: — А ты прав. Капитан не оставляет в беде свой корабль... И он отдает приказание: — Взять «Бегущую» на буксир. Олежка смотрит, как льет кровь по руке, и — о позор! — теряет сознание. — Сомлел,— говорит сочувственно старшина.— Карнаухов, перевяжи-ка парнишку! Толстяка перевязывают. Дают ему что-то понюхать из баночки, и он приходит в себя. Чихает. Мы дрожим с головы до ног, и солдаты набрасывают нам на плечи плащ-палатку. Отец, дед и Аистов уже ждут на причале. С ними Шелехов и Белокуров. Выслушав доклад старшины капитану, дед говорит: — Мучители вы мои! Аистов посмеивается. — Им захотелось попробовать шторма. Внук, по-моему, в деда пошел, товарищ адмирал. Дед сердито: — Не сомневаюсь!
— Так чего же ты сердишься? Радуйся!..— смеется отец.— Ну-ка, идемте домой, мать волнуется. Ингрид в дом прибежала как бешеная и стала дергать меня за штаны. Но на заставе уже вас увидели с . Я-то думаю: куда Ингрид скрылась? А она, выходит, поплыла вас спасать. И он гладит ее мокрую спину. Старшина, который грозил нам ремнем, говорит: — Они отважные парни, товарищ адмирал! Вот этот, к примеру,— показывает он на меня,— шлюпку оставить никак не хотел. Вроде как капитан корабля... Глаза у деда становятся добрые-предобрые. — А иначе и быть не могло. Он — Коровин! Отец и дед благодарят пограничников. Аистов говорит: — А за шлюпку вашу не беспокойтесь, товарищ адмирал. Мои орлы о ней позаботятся. Мы идем домой берегом. Отец и дед набросили нам на плечи свои кителя, а Олежку пограничники закутали в одеяло. Ух ты, а шторм продолжается! Волны нам подбираются под ноги, деревья трясутся, отчаянно кричат. Ингрид лает на них. Она их не выносит.
Приходим домой. Баба Ника рыдает. Проливает слезы и мама. Чужие страдания каждый день в поликлинике видит — и хоть бы что, а тут вдруг разнюнилась! — Сынок мой, сынок!.. Как в романах: «Счастливая мать прижала к груди возвращенного сына и, обливаясь слезами, твердила: «Ты нашелся, любимый мой сын! Ты нашелся!» Я жалею ее и целую, хотя лизаться терпеть не могу. А тетка Наталья ворчит: — Не плакать над ним, а драть его надо! Матери родной не жалеет. Будь он моим сыном... Я грублю: — Но у вас сына нет, и вам некого драть! Она: — Хулиган растет. Дед: — Зря такими словами разбрасываетесь. Тетка: — Ну что ж, как хотите, так и воспитывайте. Не мне, вам с ним жить. Отец: — Как умеем, так и живем. Он перевязывает Олежкину руку: — Эх, как тебя ободрало!
Берется за , чтобы не хватил, чего доброго, Олежку столбняк. От вида острой иглы Олежка падает в обморок. Ну куда это в самом деле годится? Отец утешает — бывает и матросы взрослые падают, когда их уколешь. До чего слабонервный народ! Меня хоть насквозь проколи — я не пикну! Дождь бьет в стекла. Шуршит. И висит над морем, как сетка. Все море в дырочках. Нахимовцы уезжают. Благодарят деда и бабу Нику за морское гостеприимство. Потом Белокуров, отведя нас с Вадимом в сторонку, говорит строго, как старший: — А все же вы ни к чему перед нами выдрющивались. Мы бы в такой шторм зазря не пошли. Дураки вы еще, ох какие вы дураки! Могли все потерять: и жизнь, и нахимовское. Ну, до свидания, ребята! Мы им крепко жмем руки. Все же славные парни. И они, надев плащи с капюшонами, уходят к автобусу. В дождь. Вечером дед на веранде мелким почерком пишет что-то в тетради. — Что ты пишешь, дед? Письма? — Вспоминаю прошлое, внук. Нас, старых моряков, осталось уже мало, они уходят один за другим. А кто вам расскажет о том, как мы строили Красный Флот, в революционные ходили походы, как мы дрались с врагом на морях? Есть что вспомнить. — Дед, а ты нам почитаешь? — Конечно. Когда напишу. — А ты скоро напишешь? — Боюсь, что не скоро. Но ох как хочется написать до того, как придется уйти... Никак не укладывается в голове, что деда не будет на свете. Мне кажется, он всегда будет с нами. Олежка играет с моим отцом в шахматы.
У толстяка, оказывается, мозги нацелены на шахматную игру. Он обдумывает с серьезным видом ходы и с важностью передвигает . Отец удивляется, что не может у Олежки выиграть ни одной партии. И сердится, когда снова проигрывает. — Да ты, я вижу, шахматист-вундеркинд!.. Давай, Вадим, сыграем с тобой. С Вадимом ему играть выгодно — Вадимка проигрывает. А я в шахматы не играю. Наверное, к шахматам не налажены мозги. Ингрид лежит на коврике, тихонько повизгивает во сне и дрыгает лапами. Снова плывет к нам на помощь. Баба Ника стучит в столовой посудой — скоро позовет ужинать. Вдруг Ингрид поднимает голову, вскакивает, бежит с лаем к двери. Чужие! Входят два рыбака, друзья деда. Они по-эстонски рассказывают: шхуну соседнего колхоза разбило о камни, председателя Хейно Пасса изуродовало; он еле жив. Отца просят в сельскую больницу — до города Пасса не довезти. Отец собирается как по тревоге. Дед надевает свой плащ. — А ты куда? — Я с тобой,— говорит дед, как будто само собой разумеется, что он должен идти помочь Хейно Пассу. Они уходят — в вечер и в дождь. Баба Ника нас не отпускает в палатку. Мама — на ее стороне. С женщинами всегда труднее договориться. Мужчина никогда не запер бы двери на ключ. Нам стелят в комнатах. Я ложусь в кабинете. Но заснуть не могу. Слушаю, как воет ветер, как посапывает Ингрид на коврике. Приплыла на помощь, подумайте! Только подонки способны ударить собаку, запустить в нее камнем.
Я уважаю и никому в обиду не дам. У меня всегда скачут мысли. Вот я думаю уже о другом. Сегодня, когда мы вернулись домой, дед позвал меня в кабинет: — Ты поступил по-флотски, Максим, — не бросил «Бегущую». За это хвалю! Но подумал ли ты перед тем, как пойти в море в шторм, что ты отвечаешь не за себя одного? А если бы ты недосчитался Олега? Как ты бы жил тогда дальше, Максим?.. Он говорил со мной, как с капитаном «Бегущей». В самом деле, а что, если бы Олежка вдруг утонул? Мне представилось, как его выбросило на острые камни. Я встал и пошел в кухню пить воду. Возвращаясь, заглянул на террасу. Олежка спал как ни в чем не бывало. Я опять лег и свет погасил. Теперь я стал думать о том, что моряк всегда приходит на зов моряка, будь то на берегу или в море. Если отец, врач, пошел на помощь к больному, то дед пошел к Хейно Пассу, как моряк к моряку, по законам морского товарищества... Я заснул наконец и проснулся от радостного визга Ингрид, встречавшей отца. — Ну как? — спросила мама. — Будет жить,— ответил устало отец. — Дай мне, милая, стакан самого крепкого чая. — Тяжелый был бой! — вздохнул дед.— Но Иван его выиграл. Я взглянул на часы — было три часа ночи.
Продолжение следует.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ. 198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус.
Наконец, хотелось бы узнать у Доценко, что означает понятие «в ночь», в какой период и каких суток происходит событие, обозначенное этими словами? Предположим, однако, что Доценко оговорился, назвав 28.08 вместо 29.08 Но тогда появляется третья неувязка его легенды. Из архивных документов следует, что ТКА № 73 и ТКА № 74 входили в состав охранения ГС. Ночью 29.08 ТКА из охранения ГС находились на бакштовах у кораблей этого отряда, стоявших на якорях вблизи о. Родшер. ОПР во главе с ЛД «Минск» также стоял на якорях, но примерно в 15 милях юго-западнее ГС, и этим ТКА незачем было к нему присоединяться. Также незачем было присоединяться к ОПР ТКА № 103 и ТКА № 113. Из официальных изданий ВМФ [библ. № 127, 288] известно, причем с подробностями, что ТКА № 103 был поврежден взрывом предположительно немецкого минного защитника около 20.30 28.08, а затем из-за невозможности его буксировки был потоплен своим ТКА-37. Правда, находившийся на ТКА № 103 командир 1-й бртка считал, что катер был поврежден взрывом погибшего ЭМ «Яков Свердлов» [док. № 759]. Что же касается ТКА № 113, то он, по свидетельству бывших его командира и флагманского штурмана 1-й бртка, был назначен в охранение ЛД «Минск» и поэтому уже «присоединен» к ОПР, хотя согласно «Боевому приказу на переход КБФ в Кронштадт» должен был находиться в охранении КРЛ «Киров». И этот ТКА действительно был обстрелян с «Минска». Кстати, предполагаемые источники сочиненной Доценко «легенды» — командир ТКА-113 и флагманский штурман 1-й бртка — объясняют в своих воспоминаниях, что этот катер спасал людей с ЭМ «Скорый», но не объясняют, почему для высадки спасенных он ночью шел к лидеру без разрешения [док. № 779 и № 780]. В результате ТКА № 113 был обстрелян с мостика «Минска» из пулемета ДШК, причем стрельба велась не на поражение, а для напоминания о необходимости соблюдения ПСП и КУ [док. № 777]. Имеется еще один рассказ об этом событии. Его автор — бывший помощник командира СКА ПК-213 капитан 1 ранга в отставке Г. И. Москалев, который в своих неопубликованных воспоминаниях сообщил следующее: «Взрыв на лидере «Минск». Одновременно мы обнаружили буруны двух движущихся торпедных катеров как раз в сторону лидера. Естественно, мы приняли их за атакующие катера и открыли огонь, одновременно запрашивая у них опознавательные. Катера остановились. Мы подошли к ним поближе, я спрашиваю через мегафон: — Какой катер ? — «64». — ...вашу мать! (конечно, номер ТКА автор воспоминаний назвал неправильно, но это же воспоминания, не опирающиеся на архивные документы. — Р.3.). Наконец-то, думаю я, произвели опознавание. Возвратились на свое место» [док. № 795]. Правда, в вахтенном журнале ПК-213 об этом событии нет ни слова. Наконец, о ТКА № 94. В архивных документах ничего не говорится о нем поскольку такого в составе прорывавшихся сил вообще не было; он входил в состав гогландского ОПР. Вот и вся история без всяких мифов и легенд. Командующий КБФ или командир ОЛС могли, конечно, послать группу ТКА на поиск отставших конвоев, но это должно было бы найти отражение в журналах боевых действий ФКП (приказание катерам, переданное оповещение об их посылке, исполнение приказания) и запасного флагманского командного пункта (ЗФКП) флота (принятое оповещение), однако никаких записей, подтверждающих такие действия, в ЖБД нет. Кроме того, в этом случае три из пяти ТКА должны были бы иметь не те номера, которые назвал Доценко. Справедливости ради нужно назвать еще одну отраженную кораблями ОПР попытку якобы атаки ТКА противника. Это произошло около 06.20 29.08, в момент съемки ОПР с якорей. Но если отражение первых трех атак подтверждено документами обеих воюющих сторон, то о последней известно лишь из документов АО ЦВМА, где хранится обзоры действий ТКА противника в кампании 1941 г. В обзоре подробно и со схемой описаны попытка шести ТКА противника атаковать корабли и суда ОПР и КОН-1 вскоре после восхода солнца 29.08.1941 г., ее отражение артиллерийским огнем двух лидеров и возникший пожар на двух ТКА [док. № 1297]. Там же хранятся вахтенные журналы семи кораблей ОПР и КОН-1, в которых имеются записи об обнаружении торпедных катеров (правда, трех-четырех), а также об обстреле их нашими кораблями. В рукописно-документальном фонде ЦВММ имеются воспоминания командира ТКА № 113 С.А.Глушкова [док. № 779], который, находясь у борта ЛД «Минск», якобы наблюдал шесть атакующих ТКА, стрельбу двух лидеров по ним и поставленную ТКА дымовую завесу, за которой они скрылись. Маловероятно, что это были немецкие ТКА, поскольку нет данных о том, что они выходили в море 29.08.1941 г. Возможно, это были три финских СКА, примерно в этом районе около 6.00-6.30 29.08.1941 г. захватившие буксиры И-18 и «Палдиски», оторвавшиеся от колонны прорывавшихся сил. Но в донесении командира дивизиона финских СКА об атаке ОПР ничего не сказано [док. 1298]. Очень странными представляются рассуждения Доценко о людских потерях в ходе обороны Таллина и Таллинского прорыва. В 1991 г. он утверждает, что, по его подсчетам, защитников Таллина было 50 000 человек, из них 10 000 были взяты немцами в плен, 10 000 погибли в боях, а около 30 000 были посажены на корабли и суда для эвакуации (интересно, где можно ознакомиться с этими его подсчетами?), причем 12 000-14 000 из них погибли в ходе прорыва в Кронштадт [библ. № 200]. Трудно понять, почему Доценко «посадил» на корабли и суда 30 тыс. защитников Таллина, если в рассекреченном к тому времени отчете о прорыве и в военно-историческом очерке, изданном ГШ ВМФ в 1962 г. [библ. № 22], на который он ссылается, сказано, что их было принято 20 400 человек? Почему он не хочет признать (или оспорить) число эвакуировавшихся военнослужащих (именно эвакуировавшихся, поскольку гибли и члены экипажей кораблей), погибших в ходе прорыва, приведенное в этом же военно-историческом очерке со ссылкой на штаб КБФ, — около 9000 человек? Почему его не заинтересовала цифровая путаница в военно-историческом очерке, рассмотренная в пункте «в» раздела 1 настоящей главы? И наконец, почему, упоминая другое число погибших при прорыве —10 000 человек приведенное в военно-историческом очерке [библ. № 22], он не обратил внимания на автора этой цифры, которым был замнаркома Морского флота, не имевший данных для оценки потерь военнослужащих и писавший об общих потерях. В 1995 г. Доценко, выступая в Военно-морской академии имени адмирала флота Советского Союза Н.Г.Кузнецова на конференции, посвященной 50-летию Победы [библ. № 29], повторил свою цифровую акробатику. Однако в 2005 г., возвратившись к теме потерь в ходе Таллинского прорыва в своем труде «История военно-морского искусства. Т. П. Боевые действия флотов», профессор так написал о принятых на корабли и суда защитниках Таллина: «Предполагают, что их насчитывалось от 20 до 27 тыс. человек». Кто, где и когда высказал эти предположения, Доценко не раскрывает. И не слишком ли велик разброс цифр? Через пару страниц, произведя «тщательный анализ», профессор повторяет цифру образца 1991 г.: «до 30 тыс. человек были приняты на транспорты и боевые корабли». Кроме того, по словам Доценко, опять же кем-то предполагается, что на корабли и суда были приняты 15 000 гражданских лиц, «из которых спаслись немногие». На чем основано это предположение и что значит «немногие», Доценко опять не раскрывает (а ведь спаслись две трети эвакуировавшихся гражданских лиц). Весьма загадочными оказались в этой книге оценки потерь в ходе Таллинского прорыва эвакуировавшихся военнослужащих. На с. 170 Доценко утверждает, что погибли около 18 тыс. человек. Эту цифру он, видимо, позаимствовал у покойного писателя И.Л.Бунича [библ. 15]. На с. 172 эта цифра уменьшается им до более 12 тыс., а на с. 426 вновь увеличивается до больше 14 тыс. Чудеса! В разделе 2 главы 3, в разделах 3, 4, 5 главы 4 и разделе 1 настоящей главы представлены расчеты числа людей, в том числе военнослужащих, принятых на корабли и суда в Таллине и Палдиски, доставленных в Кронштадт, Ораниенбаум и Ленинград непосредственно, перевезенных туда же с островов Финского залива, а также погибших при прорыве. Видимо, нет необходимости их здесь повторно приводить. Можно их оспаривать, но с документами в руках, поскольку они выполнены на основании многочисленных архивных документов. На таком же научном уровне Доценко оценивает состав сил и потери кораблей и судов при прорыве из Таллина. Чтобы убедиться в этом, достаточно сравнить таблицы «Корабли и суда, участвовавшие в переходе из Таллина в Кронштадт», приведенные им в своих трудах [библ. № 200, 29, 31], с данными настоящего труда: табл. 99 и 103 прил. 1; табл. 89 настоящей главы, пункт «3» настоящего раздела и [док. Вместо введения]. Причем интересно сравнить не только приведенные Доценко цифры, которые заимствованы из военно-исторического очерка [библ. № 22], но и абсурдные примечания к таблицам некоторых его трудов, посвященных Таллинскому прорыву [библ. № 200] и [библ. № 29, 31]. Не выдерживает критики и таблица «Состав и организация сил при прорыве из Таллина в Кронштадт» [библ. № 29], составленная исключительно небрежно. В нее не попали два ТКА, три ЗС, два МТЩ, один ЛЕД, одно СС, входившие в утвержденный планом прорыва состав сил, некоторые корабли учтены дважды, а общее количество кораблей и судов не соответствует указанному в плане (табл. 89). Доценко в своих публикациях о Таллинском прорыве старательно уклоняется от обсуждения темы ПВО. А жаль! Он мог бы, используя имеющиеся в Военно-морской академии расчетные методики, показать с помощью цифр возможности ПВО конвоев при различных вариантах использования для этого кораблей ГС и ОПР. Кстати, такие же расчеты можно было бы сделать для оценки возможностей ПМО при разных вариантах построения прорывавшихся сил (в составе конвоев или «врассыпную»). Автор настоящего труда пытался произвести такие расчеты. Однако из-за нахождения в отставке и отсутствия в силу этого допуска к расчетным методикам и необходимого влияния на органы управления, учебные заведения и научные учреждения МО ему их сделать не удалось.
д) А.В.Платонов:
Другим военно-морским историком, профессором, капитаном 1 ранга А. В. Платоновым тема Таллинского прорыва рассматривается в его книге «Трагедии Финского залива» [библ. № 71]. Анализ решения командующего КБФ на Таллинский прорыв, планирования прорыва и управления силами в ходе его осуществления — весьма интересная находка Платонова в подходе к теме. Однако его претензии в этой связи к командующему и штабу КБФ по поводу нарушения требований временного Боевого устава Морских сил РККА 1937 г. - БУ МС 37 (прил. 7) в большинстве своем необъективны; в них отсутствует конкретно-исторический подход, зато заметен излишний академизм. Представляется целесообразным предварить рассмотрение некоторых из этих упреков ссылкой на пункт 3 приказа наркома обороны СССР от 26 марта 1937 г. № 032 о введении в действие БУ МС 37. В нем сказано: «Устав не дает шаблонов, и его указания надлежит применять, строго сообразуясь с обстановкой». Следует обратить внимание и на то, что обстановка, в которой планировался и проходил Таллинский прорыв, существенно отличалась от той, которая была принята за основу при формулировании требований БУ МС 37 и «Временного наставления по ведению морских операций 1940 г.» - НМО-40 (прил. 10). Например, Платонов «требует» от командующего КБФ решения на прорыв (переход) боевых кораблей и конвоев, исполненное на карте, причем лично. Но ни БУ МС 37, ни НМО-40, ни «Наставление по боевой службе штабов соединений ВМФ 1940 г.» — НСШ-40 (прил. 9) этого не требовали. Подчеркнем, что ниже при ссылках на НСШ-40 учитывается тактический уровень этого наставления. Оно, конечно напрямую не касалось штаба флота, но его общие положения вполне были применимы и к боевым документам, разрабатывавшимся на оперативно-стратегическом уровне. Другого пути не было, поскольку для штабов оперативно-стратегического уровня в 1941 г. такого наставления не существовало. Далее Платонов пишет: «Такое решение командира на выполнение поставленной задачи описано в Боевом уставе 1937 г.». Действительно в ст. 34 БУ МС 37 говорилось (прил. 7): «На основании выводов из оценки обстановки командир, остановившись на лучшем по ожидаемой успешности варианте, принимает решение, которое включает в себя: а) установление ближайшей и последующей цели действия; б) состав и распределение сил для главного удара, эшелонирование их по глубине и направлениям; в) определение вспомогательных задач отдельным соединениям и частям по направлениям и этапам боя». Если внимательно и не предвзято прочитать «Боевой приказ на переход флота из Таллина в Кронштадт», то в нем можно увидеть все элементы решения, требовавшиеся ст. 34 БУ МС 37. Возможно, Платонов имел в виду не решение, а замысел Таллинского прорыва, однако термин «замысел» в названных выше документах отсутствовал. Но БУ МС 37 и НСШ-40 требовали от командующего (командира) в третьем пункте боевого приказа вместе с задачами починенным соединениям (частям) на операцию или бой излагать также их общую идею. Понятия «оперативная часть плана операции», на отсутствие которой также обращает внимание Платонов, в те годы вообще не существовало. БУ МС 37 не определял порядок оформления решения командира. Однако ст. 102 НСШ-40 указывала, что «принятое решение штаб оформляет в виде задач частям соединения». Руководствуясь, видимо, указаниями ст. 105 НСШ-40, постановку задач подчиненным командование и штаб КБФ осуществили путем разработки и доведения до них следующих боевых документов: — Боевого приказа на переход флота из Таллина в Кронштадт; — Плана перехода кораблей из КБФ из Таллина в Кронштадт; — Плановой таблицы перехода конвоев Таллин — Кронштадт; — Директивы КВМБ о создании и задачах ОПР на о. Гогланд; — маршрута перехода; — указаний по связи. На основании названных боевых документов и предварительных распоряжений командующего КБФ было сделано следующее: 1) командиром и штабом ОЛС были разработаны и выданы штабам соединений и командирам кораблей ГС и ОПР: — наставление для боя на переходе; — указания кораблям на переход; — схема походного ордера; — ТУС управления; 2) командиром и штабом МО БМ были разработаны и выданы штабам соединений и командирам конвоев: — боевой приказ на переход арьергарда из Таллина в Кронштадт со схемами дневного и ночного ордеров; — боевые распоряжения на переход конвоев; 3) командиром и штабом ОВР ГБ был разработан и выдан штабам соединений и командирам частей: — план выхода кораблей ОВР ГБ из Таллина в Кронштадт; 4) командующим и штабом ВВС были разработаны и выданы штабам соединений и частей: — приказ командующего ВВС на боевые действия по прикрытию сил флота, прорывавшихся из Таллина; — план действий Военных Воздушных сил КБФ по прикрытию флота при его следовании из Таллина в Кронштадт и прикрытию каравана из Кронштадта в Таллин на 27-29.08.1941 г.; — план прикрытия флота 28-29.08 (фактически плановая таблица действий ИА); 5) командиром и штабом КВМБ была разработана и выдана штабам соединений: — директива о формировании и задачах гогландского ОПР. Чтобы убедиться в наличии перечисленных и ряда других документов, отражающих содержание решения на Таллинский прорыв, достаточно обратиться к разделу «Канун» в прил. 13 или к главам 3 и 4 настоящего труда. В этих документах были изъяны? Тогда надо попытаться понять, отчего они появились и как повлияли на успешность операции. Проще всего объяснить их отсутствием академического образования у командиров оперативного отдела штаба КБФ, но ведь командующий, начальник штаба и начальник оперативного отдела имели такое образование! И они были обязаны передавать полученные знания подчиненным, учить их. Платонов, критикуя «Боевой приказ на переход КБФ из Таллина в Кронштадт», «выговаривает» командующему флотом за отсутствие или неполноту некоторых из четырех пунктов приказа, предусмотренных ст. 42 БУ МС 37. В этом случае ему, наверное, опять следовало обратиться к НСШ-40. Там в ст. 118 он мог бы прочитать: « Указанная схема боевого приказа не является обязательной и дана только как примерная». И лучше бы Платонов самокритичнее взглянул на корректность своих претензий в этом вопросе. Например, он вложил в содержание «Боевого приказа на переход КБФ в Кронштадт» фразу о четырех конвоях и их составных частях («четыре конвоя, включающие в себя охраняемые суда, корабли непосредственного охранения и тральные группы» [библ. № 71, с. 133] ), которой в приказе не было, поскольку он отдавался только на переход отрядов боевых кораблей. Конвои же руководствовались «Плановой таблицей перехода конвоев». В вопросе планирования Таллинского прорыва Платонов, думается, порядком запутался. Он пишет, что в БУ МС 37 под переходом соединения кораблей понималось выдвижение в район боевого предназначения. Неизвестно, правда, кем так понималось, но известно, что ст. 90 БУ МС 37 на самом деле звучала так: «Переход маневренного соединения флота должен совершаться для выполнения определенной боевой задачи, исходя из которой строятся все расчеты по организации походного движения и его обеспечению». Как следует из названия «Боевого приказа на переход КБФ из Таллина в Кронштадт» и его пункта 1, боевой задачей почти половины корабельного состава КБФ и был переход (другими словами, перегруппировка, передислокация, перебазирование) из Таллина в Кронштадт. Разве переход флота из своей Главной базы, оказавшейся в глубоком тылу противника, в тыловую базу, становившуюся теперь главной, при активном противодействии противника не являлся выполнением боевой задачи? Далее. Ст. 95 БУ МС 37 определяла содержание документального оформления решения на переход: «Как правило, для походного движения нескольких раздельно движущихся соединений штаб (флота или маневренного соединения) составляет плановую таблицу походного движения. В случае необходимости дается специальный приказ на переход». Разве это не было сделано штабом и Военным советом КБФ? Или Платонов не видел «План перехода кораблей КБФ из Таллина в Кронштадт» и «Плановую таблицу перехода конвоев Таллин — Кронштадт»? Наконец, Платонов возмущается отсутствием целого ряда планов обеспечения прорыва, которые требуются сегодняшними уставными документами Вооруженных сил и ВМФ России, но не требовались документами 1941 г. Так обращаться с историей и ее персонажами нельзя. Что же касается не обнаруженных им, но требовавшихся и в 1941 г. распоряжений по разведке, органам тыла и материально-техническому обеспечению, то в силу особенностей планировавшейся операции КБФ, ограниченности возможностей прорывавшихся сил некоторые из них были даны радиограммами (например, о создании на о. Гогланд запасов бензина для СКА; о создании на о. Гогланд и о. Лавенсаари группировок спасательных сил) [док. № 389, 391 ], а другие командующим могли быть даны устно и включены в планы прорыва (например, включение в состав каждой группировки прорывавшихся сил спасательного судна или ледокола в качестве буксировщиков поврежденных кораблей) [док. № 478, 480]. Вообще-то о том, почему им могли быть не обнаружены некоторые документы Платонов подробно объяснил в своей книге. Добавим к этому: 1) он их плохо искал или не имел допуска к ним; 2) командующий КБФ свое решение мог изложить начальнику штаба (руководящему составу штаба) флота, командиру ОЛС, командиру Минной обороны Балтийского моря и командующему ВВС флота устно, под запись; при этом его указаний в виде боевых документов не оформлялась; 3) боевые документы часто не предварялись словами «директива», «боевой приказ», «боевое распоряжение», «распоряжение по...». Справедливости ради заметим, что автору настоящего труда тоже не удалось найти в архивах, например: - подлинную «Плановую таблицу перехода кораблей КБФ из Таллина в Кронштадт»; имеющаяся копия содержит так много ошибок, как будто ее печатали по памяти (не исключено, что ее подлинник остался в какой-то позднее уничтоженной рабочей тетради); - схему организации связи и указания о порядке донесений в ходе прорыва, хотя на них ссылаются многие историки; — директиву командира КВМБ о формировании гогландского ОПР, его задачах и районе действия, хотя ее номер указан в отчете командира ОПР; —документ, определивший восточную границу зоны истребительного прикрытия меридианом 28°30', как указывается в военно-историческом очерке [библ. № 22], будто дальше на протяжении 30 миль до Кронштадта прикрытие не требовалось. Теперь об угрозах прорывавшимся силам. Платонов считает, что командующий КБФ недоучел угрозу от торпедных катеров противника. В «Боевом приказе на переход КБФ», действительно, таковыми названы только мины, подводные лодки и авиация противника. Другие угрозы командование КБФ, считая, видимо, менее значительными, тем не менее учитывало. Выше сказано, что в предвидении других угроз командиром и штабом ОЛС было разработано и выдано штабам соединений и на корабли ГС и ОПР наставление для боя на переходе. Согласно этому наставлению, группировка сил противника могла состоять из броненосца береговой обороны, миноносцев, торпедных катеров и береговых батарей. Кроме того, хотя об этом ничего не сказано в «Боевом приказе...», командующий КБФ все же предполагал нападение торпедных катеров противника на прорывавшиеся из Таллина корабли и суда. Для организации надежной противоторпедной обороны на гогланд-ских плесах им было отдано приказание о включении в состав гогландского ОПР сначала четырех КЛ, а затем двух ЭМ. Правда, этот элемент решения реализовать не удалось, так как и КЛ, и ЭМ оказались заняты огневой поддержкой 23А СФ на северном берегу Финского залива и 8А - на его южном берегу. Соглашаясь с рассуждениями Платонова о надуманности задач прикрытия прорывавшихся сил, поставленных ГС, ОПР и АР, невозможно согласиться с его выводом о том, что назначением ГС, ОПР и АР являлось прикрытие конвоев, а сами они были отрядами оперативного прикрытия. Придется повториться. Во-первых, такая задача боевому ядру флота не ставилась. В пункте 1 «Боевого приказа КБФ» от 27.08 четко сформулирована основная задача боевого ядра при отходе из Таллина: «Краснознаменному Балтийскому флоту перейти из Таллина в Кронштадт». В пункте 2 «Боевого приказа» указан состав сил, выполняющих эту задачу 54 боевых корабля и три ВСУ. В пункте 3 изложены другие задачи отрядов боевых кораблей, в том числе прикрытие КОН-1, КОН-2 и КОН-3 на назначенных участках маршрута прорыва. Но определения «оперативное» перед словом «прикрытие» в «Боевом приказе...» нет. И что самое интересное (к сведению Платонова) не могло быть. В БУ МС 37 понятие «оперативное прикрытие» употребляется лишь единожды, в ст. 373, в которой идет речь об оперативном прикрытии тактического десанта маневренным соединением флота. В НМО-40 понятие «оперативное прикрытие» или «отряд оперативного прикрытия» отсутствует, но применяется понятие «отряд прикрытия». Во-вторых, исходя из сказанного в предыдущем абзаце, можно предположить, что ГС, ОПР и АР выполняли задачу «попутного прикрытия» КОН во время предписанного «Боевым приказом» перехода в Кронштадт. В-третьих, нужно отметить, что прикрытие, предусматривавшееся НМО-40, и прикрытие конвоев, предусматривавшееся «Боевым приказом КБФ», — разные вещи. В случае Таллинского прорыва обстановка не требовала выдвигать отряды прикрытия, состоящие из надводных кораблей, на 10-15 миль на какие-либо угрожаемые направления (дальше были шхеры или берег, но не было противника, создававшего угрозу). А из-за минной опасности не было возможности для такого выдвижения. Правда, имелась и использовалась возможность выдвигать вперед по маршруту прорыва ГС, а назад — АР, поскольку на них были возложено прикрытие конвоев на части маршрута прорыва. Что касается собственно ОПР, то, судя по всему, ему в общем походном порядке прорывавшихся сил было назначено место между КОН-2 и КОН-3, на котором он должен был находиться до прохода о. Вайндло, двигаясь со скоростью конвоев (5-6 узлов). Но, следуя совместно с конвоями, ОПР осуществлял их охранение, а не прикрытие. От выполнения этой задачи командующий КБФ освободил ОПР после прохода им меридиана м. Юминда, разрешив ему присоединиться к ГС. Кстати, британские военно-морские историки, наряду с понятием «оперативное прикрытие» употребляли понятие «непосредственное прикрытие» [библ. № 292], похожее на наше понятие «дальнее охранение». Разница между охранением и непосредственным прикрытием усматривается в том, что корабли охранения, как правило, должны постоянно находиться на определенных позициях относительно охраняемых, а корабли непосредственного прикрытия (дальнего охранения) при необходимости могут изменять свои позиции относительно прикрываемых в интересах наиболее эффективного отражения возникающих угроз. Возможно, это понятие подходит и к случаю Таллинского прорыва. В-четвертых, с формально-юридической точки зрения фактическое прикрытие прорывавшихся сил (его сущность и эффективность не рассматриваются) осуществлялось подводными лодками М-98 и М-102, развернутыми на позициях южнее и юго-западнее Хельсинки. Решение на такую фикцию прикрытия было принято перед самым началом движения сил КБФ на прорыв после получения указания об этом от заместителя главкома войсками СЗН по морской части [док. № 565]. Наконец, заметим, анализируя решение командующего КБФ, следует обратить внимание на то, что он принял его, фактически не имея прямого приказа вышестоящего командования на переход флота в Кронштадт. Военному совету КБФ было приказано лишь эвакуировать войска, оборонявшие Таллин, создав крупные конвои с охранением, состоящим из сторожевых катеров и тральщиков, а также принять все меры для недопущения бесцельных потерь в людях и материальной части. Теперь об ФКП флота в Таллинском прорыве. Платонов предъявляет претензии к организации корабельного ФКП флота, развернутого на КРЛ «Киров». Но не указывает при этом, какие штабные посты требовалось развернуть в соответствии с положениями документов, действовавших в 1941 г. Самое интересное заключается в том, что он не говорит, какие штабные посты ФКП флота были фактически развернуты на крейсере. Он лишь сомневается, что они вообще были, поскольку в штурманской рубке крейсера для них якобы не было места. Кроме того, он высказывает соображения по поводу того, что ФКП ГС не должен был находиться на одном корабле с ФКП КБФ. Эти претензии и соображения представляются надуманными. Прежде всего нужно иметь в виду, что единственным известным документом, определявшим организацию корабельного ФКП в начале Великой Отечественной войны, было НСШ 1940 г., но его требования формально не распространялись на штаб флота. Нет сведений о том, чтобы во время Великой Отечественной войны вообще стоял вопрос о необходимости корабельного ФКП для управления с него боевыми действиями флота. С учетом ограниченности управленческих задач ФКП флота в ходе Таллинского прорыва и в целях сохранения личного состава управления КБФ было решено его передислокацию в Кронштадт произвести тремя эшелонами. Первый эшелон управления флота размещался на КРЛ «Киров» (начальник походного штаба и ФКП КБФ - начальник оперативного отдела - замначштаба КБФ капитан 1 ранга Г.Е.Пилиповский), второй эшелон - на ЛД «Минск» (начальник ЗФКП КБФ - помначштаба КБФ капитан 1 ранга Н.А.Питерский), а третий эшелон - на ШК «Вирония» (на нем никакие КП не разворачивались). Не было необходимости и возможности иметь на КРЛ «Киров» полнокомплектный ФКП флота по образу и подобию берегового. Разумеется, размещение на крейсере двух десятков командиров походного штаба флота, а также еще более 30 пассажиров высокого ранга представляло определенную сложность для командира корабля. Но размещение на крейсере «усеченного» ФКП КБФ и ФКП ГС особой сложности не составляло. Автору этих строк приходилось в 1967-1985 гг. выходить в море на кораблях проектов 68-бис 1134А, 1134Б и даже 1135, на которых размещались и успешно функционировали походные штабы главнокомандующего ВМФ, командующего флотом и командира оперативной эскадры или дивизии надводных кораблей, причем длительность их совместной деятельности иногда достигала 5-7 дней. Правда, значительные неудобства при этом испытывал личный состав корабля. Идею Платонова о переносе ФКП ГС с КРЛ «Киров» на ЛД «Ленинград» нельзя считать удачной. В ГС в этом случае появлялись два флагманских корабля, а командующий КБФ оказывался в положении «бесправного» (в тактическом плане) пассажира на корабле, которым по своему усмотрению мог управлять его подчиненный — командир ГС. Приказания командира ГС управляемым им кораблям, на одном из которых находился командующий флотом, последний мог не всегда понять или принять, и время от времени он стал бы вмешиваться в управление ГС, что могло привести к опасным последствиям. КРЛ «Киров» был флагманским кораблем ОЛС, которым командовал контр-адмирал В.П.Дрозд, а ЛД «Ленинград» входил в состав эскадры и был временно подчинен командиру ОЛС; поэтому он был для него «чужим» кораблем, равно как и Дрозд был для «Ленинграда» «чужим» начальником, что также необходимо учитывать. Кстати, сам Платонов при описании в своей книге эвакуации ВМБ Ханко назвал «пикантной деталью» переход командира 4-го днэм Заяца, находившегося в качестве старшего на борту ЭМ «Суровый» своего дивизиона, в таком же качестве на «чужой» ЭМ «Сметливый», входивший в состав 1-го днэм. Нарушения требований НТЩ-40, связанные с отсутствием обвехования протраленной полосы и использования катеров-тральщиков в интересах повышения противоминной безопасности в ходе Таллинского прорыва, рассмотрены в предыдущем разделе и главе 4. Но Платонов почему-то обошел другие не менее серьезные проблемы ПМО прорыва. Например, § 600 НТЩ-40 требовал: «Для несения противоминного охранения на переходе выделяются тральщики дальнего действия, однако при недостатке их... возможно использование эсминцев и сторожевых кораблей». Но тральщиков дальнего действия в составе ВМФ не было, а ЭМ и СКР с параванами-охранителями или параван-тралами могли нести ПМО только при скорости 14-22 узла. Первоначальным планом прорыва такое использование возможностей кораблей ГС и ОПР не планировалось. Возможно, в ходе прорыва по вынужденно измененному плану именно такую цель преследовал командующий КБФ, выводя ГС и ОПР впереди КОН-1. Но такой способ ПМО требовал надежного уничтожения мин, подсеченных параван-тралами БТЩ и параванами-охранителями КРЛ, ЛД и ЭМ. Однако вынужденно измененный план заставил прорывавшиеся силы форсировать ЮМАП в сумерки и ночью, когда расстрел подсеченных мин невозможен. Как оценить все это: нарушение требований НТЩ-40 или объективная невозможность их соблюсти? А § 602 НТЩ-40 установил такую норму: «Для противоминного охранения больших кораблей, глубина строя которых не превышает 10 каб, назначаются два дивизиона тральщиков». Так вот, в соответствии с «Плановой таблицей перехода транспортов» в КОН-1 входили шесть, в КОН-2 - шесть и в КОН-3 - восемь ТР. При заданных расстояниях между ТР, равных 2 каб, длина строя каждого конвоя превышала 10 каб. Для их проводки за тралами, в соответствии с требованиями § 602 и § 603 НТЩ-40, было необходимо из 20 транспортов сформировать пять конвоев по четыре ТР и выделить 10 дивизионов ТТЩ, т.е. 90-100 тральщиков. А ТТЩ было всего 16! Опять нарушение требований НТЩ-40 Военным советом и штабом КБФ? Еще пальчик загнем? Пожалуй, лучше посочувствуем балтийцам и пожелаем А.В.Платонову осваивать конкретно-исторический подход к анализу событий прошлых (и не только прошлых) лет. Представляется ненужным ведущееся Платоновым «семантико-оперативное сражение» вокруг понятий «Таллинский переход» и «Таллинский прорыв». Он пишет: «Конечно, эвакуация Главной базы флота никакими предвоенными документами не предусматривалась и «домашних заготовок» у оперативного отдела быть не могло. Но операция по прорыву блокады противника НМО-40 предусматривалась. Существует устоявшаяся штабная практика: если не знаешь, как делать - смотри букварь, то есть уставы и наставления...» Видимо, от командующего КБФ Платонов ожидал принятия решения на морскую операцию по прорыву блокады противника, а от штаба КБФ — планирования такой операции с разработкой массы документов. Но, во-первых, командующий КБФ не считал себя в Таллине блокированным с моря. 24.08 и 25.08 из Таллина ушли в Кронштадт два конвоя в составе 26 кораблей и судов. Четыре корабля и судна погибли на переходе, а остальные 22, в том числе все три ТР с ранеными, благополучно дошли до Кронштадта. 24-26.08 конвои в составе 16 кораблей и судов без потерь перешли из Таллина в ВМБ Ханко и БО БР. Шесть кораблей затем без потерь возвратились в Таллин. 26.08 в Таллин также без потерь пришли 18 кораблей и судов из Кронштадта, а 27.08 - 13 кораблей и судов из Моонзунда. Какая же это блокада? Поэтому командующий принял решение на переход, а не на прорыв блокады. Во-вторых, ни командующий КБФ, ни его штаб, заглянув в «букварь», не смогли бы найти в главе 5 НМО-40 ничего, что позволяло улучшить принятое решение и разработанные документы на переход кораблей и судов из Таллина в Кронштадт в интересах сокращения потерь. Ведь они прорывались не путем наступления из базы расположенной на своей территории, для ведения боевых действий на просторах Балтийского моря, а прорывались, отходя (отступая) из базы, оказавшейся в глубине территории, занятой противником! Атакой вариант в НМО-40 не рассматривался. В-третьих, на подготовку операции было отведено весьма ограниченное время - около полутора суток от момента получения директивы Военного совета СЗН до назначенного времени выхода КОН-1, что определялось обстановкой на сухопутном фронте. К разработке планирующих документов привлекалось ограниченное число штабных командиров. Это было вызвано необходимостью соблюдения строжайшей секретности, чтобы не возбудить панику как в войсках на линии обороны ГБ флота, так и среди желавших эвакуироваться жителей Таллина. Поэтому отсутствовала возможность разработки «высокохудожественных» графических и многостраничных письменных документов, подобных тем, что Платонов, наверное, видел на мероприятиях оперативной подготовки и показных занятиях в Военно-морской академии. Наконец, в-четвертых, разработанные документы могли оказаться мертворожденными, ибо не хватило бы времени на доведение вытекавших из них задач до исполнителей и на организацию исполнения этих задач. Что, собственно, имело место реально. Даже те немногочисленные документы, что были разработаны штабами КБФ, МО БМ и ОЛС, либо не удалось довести до части исполнителей, либо не удалось разъяснить некоторым из них. Это — относительно оперативной стороны платоновского «сражения» между «переходом» и «прорывом». Теперь что касается семантической стороны этого «сражения». Адмирал В.Ф.Трибуц и историки, стоявшие ближе по времени к событиям на Балтике в 1941 г., впоследствии посчитали, и мы сегодня считаем, что действия по эвакуации войск и перегруппировке почти половины боевых кораблей КБФ, проходившие в условиях мощного противодействия противника и сопровождавшиеся большими потерями, являлись прорывом. При этом не употребляется термин «прорыв блокады», который ничего в сути Таллинского прорыва и его оценке не меняет. Более того, блокадой, пожалуй, следует считать такую обстановку, созданную противником, когда из блокированного пункта (района) никто вырваться не может. Попытки некоторых идеологов оперативного искусства ВМФ устанавливать степени блокада, по мнению автора, являются вредными. Блокада либо есть, либо ее нет. Интересно, что слово «прорыв» впервые, пожалуй, появилось в записной книжке эвакуировавшегося на ЛД «Ленинград» писателя Всеволода Вишневского 29.08 1941 г.: «История запишет прорыв Балтийского флота в ряды славнейших дел», отмечал он [библ. № 21]. Это, конечно, литературно-художественная оценка события. Но по свидетельству бывшего командующего КБФ В.Ф.Трибуца, на следующий день нарком ВМФ Н.Г.Кузнецов на совещании с командирами соединений в Кронштадте своими словами охарактеризовал действия флота как «героический прорыв из Таллина» [библ.№ 102]. А это уже оперативная оценка по горячим следам. В 1942 г. в п. 7 выводов «Отчета о переходе флота в Кронштадт и эвакуации ГБ Таллин 28.08-29.08 1941» можно было прочитать: «Операция флота свелась, т.о. к прорыву в лоб созданной противником минной позиции» [док. Вместо введения]. В 1 962 г. соответствующий раздел тома III официального издания Главного штаба ВМФ .Военно-морской флот Советскою Союза в Великой Отечественной войне 1941-1945 гг.» [библ. № 22] назван «Прорыв флота из Таллина в Кронштадт». В том же году назвал операцию КБФ «прорывом» бывший член Военного совета флота Н.К.Смирнов в первом издании книги «Матросы защищают Родину» [библ. №91]. В 1963 г. В.Ф.Трибуц в своих воспоминаниях писал: «Нам пришлось... буквально прорываться в Кронштадт» [библ. № 100]. В 1966 г. В.И.Ачкасов опубликовал статью «Операция по прорыву Краснознаменного Балтийского флота из Таллина в Кронштадт» [библ. № 120]. Как рассказывал автору один из участников прорыва, в середине 1960-х гг. главнокомандующий ВМФ С.Г.Горшков, выступая на торжественном собрании в честь Дня Военно-морского флота, говорил о героическом прорыве КБФ из Таллина в Кронштадт. В 1971 г. один из разделов книги бывшего наркома ВМФ Н.Г.Кузнецова «На флотах боевая тревога» был озаглавлен «Оборона Таллина и прорыв в Кронштадт» [библ. №49]. В.Ф.Трибуц в 1972 г. в книге «Балтийцы вступают в бой», выдержка из которой цитируется в предыдущем разделе, главу, посвященную Таллинскому прорыву, озаглавил «Прорыв» [библ. № 101]. Думается, что такое понимание событий, происходивших в Финском заливе 28-29.08.1941 г., имеет выстраданный научный характер. Если со строгими, иногда резкими, но в ряде случаев справедливыми указаниями на ошибки, допущенные командованием и штабом КБФ накануне и в ходе Таллинского прорыва, можно согласиться, то вызывают, мягко выражаясь, недоумение развязно-категоричные оценки Платоновым соответствия занимавшимся должностям ряда лиц командного состава КБФ высоких рангов, произведенные на основании их кратких биографий. Надо с пониманием относиться к тому, что реальное становление советского ВМФ началось лишь накануне Великой Отечественной войны в сложных внутри- и внешнеполитических условиях. Положение с кадрами было нелегким, командиры флота не имели боевого опыта, недостаточным был и опыт работы в занимаемых должностях, многие не имели необходимого военно-морского образования. Ряд командующих, в том числе и вице-адмирал В.Ф. Трибуц, и командиров соединений не любили и не умели работать со штабами, штабы не обучали, часто командовали через голову штабов, подрывая тем самым их авторитет и подавляя инициативу. Многие прорехи в оперативной подготовке штабов тех лет объясняются именно этим. Однако оценка соответствия или несоответствия командно-штабных кадров занимаемым должностям, как представляется, — это прерогатива и обязанность исключительно их непосредственных и прямых начальников, а не писателей-историков. Если бы Платонов приводил цитаты из аттестаций на командиров КБФ, подписанных их начальниками, это выглядело бы более приемлемым. Но даже в этом случае могли потребоваться комментарии, например, по поводу обоснованности каких-то претензий к этим командирам. Кстати, многие оценки, данные Платоновым ряду командиров КБФ, расходятся с оценками, содержащимися в аттестациях на них, подписанных членами Военного совета флота. Во взгляде Платонова на Таллинский прорыв представляется сомнительной правомерность использования им слов «трагедия... спланированная» в названии главы, посвященной этой операции КБФ. Вряд ли гибель военнослужащих и военной техники на войне правильно называть трагедией. Правомерно назвать трагедией гибель 4,4 тыс. гражданских лиц, оказавшихся в числе эвакуируемых на кораблях и судах, но эвакуация 12 тыс. жителей Таллина Военным советом и штабом КБФ не планировалась. Следовательно, не планировалась ими и трагедия гибели такого их числа. Эту трагедию планировал Гитлер, причем не для КБФ или жителей Таллина, а для всей нашей Родины, для всего нашего народа! Поскольку слово «спланированная» у Платонова означает, очевидно, плохое планирование этой операции КБФ, было бы интересно увидеть его предложения для разработки «хорошего» плана Таллинского прорыва (не по форме, не по количеству документов, а по содержанию!), который позволил бы избежать «трагедии». Но при этом важно понимать, что большие потери при прорыве явились следствием не столько субъективных причин (например, отсутствие необходимого опыта планирования, подготовки и руководства ведением боевых действий у командующего и штаба КБФ), сколько объективных. Многие из них возникли под влиянием таких непреодолимых для КБФ обстоятельств, как запоздалое решение высшего командования об оставлении Таллина и нечеткая постановка задачи на прорыв (отход); малое время, предоставленное и противником для подготовки операции; недостаток сил и средств для ПМО и ПВО конвоев; неблагоприятная погода, вызвавшая необходимость переноса времени начала движения конвоев и форсирования ими ЮМАП в темное время суток; невозможность из-за огневого воздействия противника задержаться в Таллинском заливе примерно на сутки, чтобы не изменять почасовой график движения при прорыве, и др. В заключение хотелось бы отметить обеднение книги Платонова тем, что во многих случаях интересные сведения, приводимые в ней, не сопровождаются отсылками к конкретным архивным документам или публикациям. А отсылки чрезвычайно необходимы еще и потому, что некоторые из называемых ниже сведении не обнаружены в источниках, список которых приведен Платоновым на с 367-368. Имеются в виду, например: отправка из Таллина до начала общей эвакуации 250 человек личного состава Гидрографической службы КБФ (с. 118 ); составы КОН и ОБК, участвовавших в Таллинском прорыве (с. 150-152); таблица 7.2 «Плановая и фактическая загрузка судов и кораблей» (с. 658-663) и др. Хорошо бы знать, откуда он взял приведенные на указанных страницах сведения.
А иногда вместо тысячи слов нужно просто обнять. Просто… обнять.
