Видеодневник инноваций
Подлодки Корабли Карта присутствия ВМФ Рейтинг ВМФ России и США Военная ипотека условия
Баннер
Как обеспечить полный цикл контроля траектории ствола скважины

Как обеспечить полный цикл контроля траектории ствола скважины

Поиск на сайте

Последние сообщения блогов

Лукашенко дал «отмашку» на создание российской авиабазы в Лиде

Об этом можно судить по итогам состоявшегося 20 августа президентского совещания о дальнейших направлениях строительства и развития Вооруженных Сил Беларуси. Подробнее...

Неизвестный адмирал. Часть 25.

В апреле 1930 года меня приняли кандидатом в партию. Как рабочему по происхождению, был назначен шестимесячный кандидатский стаж. В декабре 1930 года парткомиссия Балтийского флота утвердила решение училищной парторганизации и приняла меня в члены КПСС.
В том же, 1930 году, я был избран депутатом Василеостровского районного Совета народных депутатов. Работал в военной комиссии ленинградского городского исполкома, занимаясь поиском и изъятием из тайных кладов драгоценностей, вплоть до золотых монет и изделий, оставленных крупными представителя класса имущих при бегстве из России в период революционных событий.

Выпуск.

В 1926 году в училище срок обучения на специальных курсах был установлен четырехлетним. Поэтому в 1929 году выпуск не производился. Очередной выпуск был произведен в 1930 году. Наш курс выпускался 23 февраля 1931 года в день Армии и Флота. Это был девятый выпуск командиров Военно-Морского Флота из Высшего военно-морского училища имени М.В.Фрунзе. Выпуск состоялся несколько раньше обычного (на 3 месяца).
Тогда на флоты поступали корабли новых конструкций, начал создаваться Тихоокеанский флот. Требовались, видимо, командные кадры. Многие однокурсники, помню, тогда оказались во Владивостоке и на Севере.
23 февраля мы с утра были одеты в форму командного состава флота: в тужурках, в белых рубашках с галстуком, со знаками различия – одной узкой нашивкой на рукавах (младшего лейтенанта).
В предобеденное время нас построили в Зале Революции, зачитали перед строем приказ об окончании училища, о присвоении каждому воинского звания (правда в те годы присваивались не звания, служебные категории: нас выпустили с категорией «К-4» - самой младшей командного состава). Объявили о назначении каждого из нас в распоряжение командующего той или иной флотилии. Вручили удостоверения об окончании училища с указанием оценок по каждой учебной дисциплине, вынесенных на государственный экзамен. Выпускалось нас 119 человек.



Зятьков Николай Карпович, Горшков Сергей Георгиевич. - Йолтуховский В.М. Знаменитые люди Северного флота. Биографический словарь.

Первым троим в списке выпускников, которыми были Николай Зятьков, Леонид Бекренев и Сергей Горшков было предоставлено право выбора места прохождения флотской службы – на каком флоте или флотилии. Такое право определялось по сумме показателей: учебы и дисциплина, оценка за государственный экзамен, за участие в общественной работе. Оценка выводилась за все годы обучения в училище. Конечно, было приятно услышать, что у тебя вторая сумма баллов, хотя я вовсе не ожидал такой оценки.
Для начального прохождения службы мною был выбран Краснознаменный Балтийский флот.
Вечером в тот же день в училище состоялось торжественное собрание, посвященное 13 годовщине Дня Красной Армии и Красного Флота и очередному (девятому) выпуску из училища флотских командиров.
Зал Революции был заполнен постоянным и переменным составом училища, представителя районных, советских, партийных, комсомольских органов и шефских предприятий, родственниками выпускников.
Я приглашал на выпуск мать. Но будучи связанной малолетними внуками – сыновьями старшей сестры Тони, поскольку Тоня работала кондуктором трамвая, а муж ее скончался от воспаления легких, Елизавет Евграфовна приехать в Ленинград не смогла. «Делегировала» среднюю мою сестру Веру. Вместе с Верой на собрании присутствовали проживавшие в Ленинграде брат Николай и его жена, была и Лидия Федоровна.



Перед докладом о дне Армии и Флота начальник училища объявил о нас троих, показавших отличные показатели в учебе, дисциплине и общественной работе, и вызвал нас на сцену. Председатель ЦК комсомола вручил нам от имени ЦК комсомола личное оружие – пистолеты системы Коровина. Затем начальник училища трижды вызывал меня на сцену: за первое место в конкурсе по управлению артиллерийским огнем он вручил мне именные карманные часы, за первое место в конкурсе по штурманской прокладке – набор штурманских инструментов (параллельную линейку, транспортир (для измерения углов) и измеритель (штурманский циркуль); был вручен также нагрудный знак за первое место в общефлотской парусной гонке на шлюпках-катерах (с двухмачтовыми парусами) в 1930 году (на фигурной металлической основе, покрытой эмалью цвета морской волны, на которой закреплено парусное судно, покрытое белой эмалью)*.
«Ленька! – сказала Вера, обнимая меня со слезами радости. Жалость-то какая, что мама-то не приехала, ничего не видела и не слышала этого! Уже посидела бы я с ее внуками..!! И чуть подумав, усомнившись, про себя сказала: «Уж и не знаю, как ей рассказывать обо всем. Поди расстроится и от радости и от того, что не съездила-то?!».
Конечно, для Веры все увиденное и услышанное было впервые. В таком огромном зале, заполненном народом, она была впервые, впервые увидела его красоту, четыре огромных хрустальных люстры с многочисленными лампочками в виде свечей, поставленных в три больших круга, блестящий паркетный пол, высокий потолок.



Ей никогда не приходилось бывать в подобных помещениях, в столь больших аудиториях, в картинной галереи с подлинными, большого размера творениями Айвазовского, Верещагина, Добролюбова в крупной деревянной фигурной окантовке, покрытой золотом.
Все это радовало ее и волновало. Волновало главным образом, после призналась она мне, что всей этой прелести и торжества не смогла увидеть и услышать мама!
После собрания был концерт профессиональных актеров. А закончился вечер танцами.

На флотской службе.

Выпускники девятого выпуска Военно-морского училища имени М.В.Фрунзе, произведенного 23 февраля 1931 года, достойно проявили себя на корабельной и штабной службе, с честью пронесли по жизни звание командира Советского Военно-морского флота, делами и ратным трудом оправдали оказанное им доверие, выполнили свой воинский и патриотический долг в схватках на море и на суше с врагами своей отчизны, в строительстве и развитии нового Военно-морского флота.
Уже в 1935-1936 годах 8 выпускников 9-ого выпуска были награждены орденом Ленина за заслуги в организации надводных и подводных сил, создаваемых тогда Тихоокеанского и Северного флотов, за выдающиеся успехи в освоении новой техники, в организации боевой и политической подготовки личного состава.
Два выпускника участвовали в национально-революционной войне 1936-1939 годов Испанской республики против испанского, германского и итальянского фашизма, явившейся первой вооруженной схваткой прогрессивных сил почти всех континентов планеты против фашизма. Один из выпускников возвратился на Родину с почетным званием Героя Советского Союза (Н.П.Египко), другой – с орденом Знак Почета.



Л.К.Бекренев после награждения орденом "Знак Почета" за выполнение важного правительственного задания (за что именно, сведениями не располагаем).

В 1939-1940 годах группа моих однокурсников, проходивших службу на Балтийском и Северном флотах, активно участвовала в войне с Финляндией.
Однокурсники воевали на всех флотах и флотилиях в годы Великой отечественной войны 1941-1945 годов, сражаясь с фашистами Германии и милитаристами Японии. Командовали кораблями, корабельными соединениями, флотилиями, бригадами морской пехоты, занимали ответственные посты во флотских штабах. Их ратный труд и организаторские способности неоднократно отмечались высокими правительственными наградами. А Магомет Гаджиев, замечательный, уважаемый товарищ, сын Дагестанского народа, отважный подводник Северного флота, имя которого стало легендарным, присвоенным нескольким населенным пунктам нашей страны, был удостоен почетного звания Героя Советского Союза.
Девятый выпуск, как никакой другой, оказался «урожайным» на адмиральские звания: 26 товарищей из 119 выпущенных из училища в феврале 1931 года. Из них: Адмирал флота Советского Союза – 1, Адмирал флота – 1, Адмирал – 4, Вице-адмирал – 7, контр-адмирал – 13. Это тоже замечательная черта в характеристике девятого выпуска. Остальные – капитаны первого и других рангов.



ВМФ СССР

Был период, когда весь наш флот находился «в руках» выпускников девятого выпуска. Командующими Балтийским, Северным, Тихоокеанским, Черноморским были выпускники девятого выпуска. Главнокомандующим ВМФ был С.Г.Горшков – адмирал флота Советского Союза, дважды герой Советского союза. Его первым заместителем был Владимир Афанасьевич Касатонов – адмирал флота, Герой Советского Союза.
По этому поводу среди командного состава флота ходила шутка «Девятый выпуск – говорилось в ней, – как девятый вал накрыл весь флот!».
К сожалению, не все наши товарищи ощутили радость победы в Великой Отечественной войне, глубокую признательность советского народа, выраженную Армии и Флоту за защиту завоеваний Великого Октября, свободы и независимости социалистического отечества.
В боях с врагами пали смертью храбрых 14 дорогих нам товарищей нашего выпуска.
Первые потери мы понесли вскоре после выпуска из училища. Летом 1931 года вместе с экипажем подводной лодки Балтийского флота погиб один из самых уважаемых нами товарищей – Володя Лезов. В 1934 году скончался в госпитале тоже хороший, скромный товарищ – Гена Бабанов. А в 1937-1938 позорных для страны годах были репрессированы и «пропали без вести» (?!) одиннадцать выпускников девятого выпуска, конечно, по необоснованному, сфабрикованному обвинению.



22 мая 1931 года в Финском заливе в результате столкновения с подводной лодкой "Красноармеец" затонула подводная лодка «Рабочий (Ерш, № 9)», погибло 45 человек, в том числе вахтенный начальник Лезов Владимир Фёдорович.. Братская могила погибших на подлодке.

Традиционные встречи.

В шестидесятых годах мы узнали, что товарищ по обучению Саша Матвеев по своей инициативе занимается историографией нашего курса. Посвятил ряд лет розыску каждого из нас, чтобы установить: кто жив, кто погиб в годы войны, находится в строю или вышел в запас, в отставку и т.п.
Проживающие в Ленинграде Саша Матвеев, Миша Иванов и Боря Першин задумали, – а не организовать ли встречу однокурсников в училище по случаю 40-й годовщины окончания нами училища?! Дата была довольно близкой 23 февраля 1971 года. И они приступили к разработке: плана встречи, согласования с командованием училища и Ленинградской военно-морской базы (по части размещения на ночлег иногородних), приглашений с женами, их рассылку, других вопросов.
И встреча состоялась. Собралось около шестидесяти человек, прибывших из разных городов, многие с женами. В преобладающем большинстве прибывшие на встречу не виделись, не встречались со дня выпуска из училища. Не все даже узнавали друг друга при первой встрече. Программа встречи включала: встречу с командованием училища, осмотр помещений училища, при которой неизбежно вспоминали наши юношеские годы и свои парты, учебные столы в кабинетах, знакомились с новыми техническими приборами, оборудованием учебных кабинетов, слушали педагогов и заведующих учебными кабинетами о содержании и методике обучения, услышали много нового по ряду дисциплин, вплоть до посещения планетария, чего в наше время не было.



Посещение училища командованием ВМФ. - Там за Невой моря и океаны: История Высшего военно-морского училища им.Фрунзе /Г.М. Гельфонд, А.Ф. Жаров, А.Б. Стрелов, В.А. Хренов. - М. 1976.

Проводили свое собрание в присутствии командования училища с докладом Саши Матвеева об однокурсниках: кто, где проживает, чем занимается, кого и по какой причине уже нет в живых, кто и по какой причине не смог приехать на встречу.
Благодарили командование и педагогический состав училища, обучавших нас в далекие наши юношеские годы. Чтили память погибших в войне и умерших товарищей нашего курса.
Встречались с курсантами выпускного курса в Зале Революции училища. Рассказали им о годах нашего обучения в этих стенах, об условиях и порядках, об участии в войнах, в строительстве и развитии нового океанского ракетно-ядерного флота. Пожелали успешного окончания училища и творческой флотской службы, призвали быть достойными преемниками славных традиций фрунзенцев старших поколений.
Посетили музей училища. А перед уходов из училища сфотографировались всей группой вместе с командованием училища.



На следующий день посетили Центральный военно-морской музей. Он, кстати, расположен в том самом здании и в его огромном зале, бывшей Фондовой биржи, напротив Ростральных колонн на мысе Васильевского острова, в котором в 1920-е годы, каждую субботу устраивались массовые танцы молодежи, для сопровождения которых приглашали наш училищный самодеятельный духовой оркестр. Посетили Русский музей, смотрели шедевры выдающихся художников России.
А вечером устроили товарищеский ужин. На этом и закончили первую нашу встречу.
Первоначально мы встречались ежегодно. Но после встречи в 1976 году перешли на пятилетний интервал. С каждым годом увеличивалось число товарищей, которым болезни не позволяли выезды на встречи. Увеличивалось и число ушедших, как говорится, в иной мир.
Последняя встреча, а вернее сказать, очередная состоялась в 1986 году по случаю 55-летия окончания училища. Собралось нас всего лишь 17 человек. С женами было человек 25. Одиннадцать товарищей не смогли приехать по состоянию здоровья.

Балтийские ветры. Сцены из морской жизни. Место в море и место в жизни. М., 1958. И.Е.Всеволожский. Часть 56.

— На Антонине? — Удар нанесен в самое сердце. — Он мне не говорил... Постой, ты сама говорила, что у них была только детская дружба и они давно не встречаются.
— Я так думала. А у него на столе в каюте стоит ее фотография, и на ней написано, что она везде, всюду с ним. Миша видел.
Хэльми наносит удары, жестокие, один за другим.
— Но он говорил, что он меня любит! Меня одну! — в отчаянии, все еще на что-то надеясь, обороняется Лайне.
— Ну, в тебя все влюбляются. И этот ушник-горловик Аугуст Порк с тебя глаз не сводит, и художник Каревич, который приехал сюда к нам на месяц, а остался на целых полгода, и даже мой Миша, боюсь, в тебя немножко влюблен.



Слишком уж он тебя хвалит. Талантливая, хорошая, чудная... Милая моя! Опускайся поскорее на землю, потом больнее будет упасть и разбиться... Человек, который солгал или промолчал, струсив, — он тебя недостоин...
— Я бы никому не поверила,— сказала Лайне чуть слышно. — Но тебе — верю. Если ты говоришь, это — так. А меня еще никто не обманывал. Никто, никто мне не лгал! Никиту я считала таким правдивым и честным.... И все же... я все готова простить ему, если он первый сам скажет... ну, что он не хотел меня огорчать, но там, в Крыму, у него — все покончено. Я прощу его. Что мне до прошлого! Ему просто показалось, что он кого-то любил...
— Показалось? Ну нет, Лайне. Он слишком давно и хорошо ее знает. Скорее ему показалось, что он любит тебя.
— Какой ты жестокий друг, Хэльми!
Они долго молчали обнявшись. Море, бледно-коричневое, набегало на берег. Чайки с размаху кидались вниз, ныряли и поднимались в воздух с добычей.
— Маленькая Пееп на большом острове, — вспомнила Лайне,— заболела туберкулезом и уехала лечиться на юг. Меня просили ее заменить, хотя бы на время. Я отказалась; теперь я, пожалуй, и соглашусь...
— А ты знаешь, мне пришла в голову отличная мысль! — воскликнула Хэльми,— Если он действительно любит тебя одну — он найдет тебя и на острове. А если нет...
330
— А если нет — тогда, значит, Хэльми права.
— Милая моя! — вдруг вспомнила Хэльми. — Да мы же опаздываем в театр! Миша думает, куда я пропала? Мне надо бежать за билетами!
И расцеловав Лайне, она выскочила в сад, где на клумбах зябли последние гладиолусы.



— Хорошо, что зашел, лейтенант,— сказал Юхан Саар. — Мне без девчонки скучно и пусто. Лайне уехала. На остров. Надолго. Пойдем-ка на кладбище.
Никита подумал, не рехнулся ли капитан. Но Юхан Саар, нахлобучил фуражку.
— Идем, лейтенант Морская Душа!
— Лейтенант Морская Душа! — закричал попугай под потолком в клетке.
Ступая по облетевшим листьям, Юхан Саар привел Никиту к двум мокрым плитам. Над плитами стояла бронзовая девочка с косами. На одной плите была выбита надпись: «Марта Саар, 1895-1947», а на другой — «Юхан Саар, 1893-...»
— Это Лайне,— показал на бронзовую девочку капитан, — ее лепил знаменитый таллинский скульптор. Видал, лейтенант Морская Душа? — подвел он Никиту к плите с надписью «Юхан Саар», — все подготовлено, никаких хлопот Лайне; остается притащить меня сюда и прихлопнуть плитой. Да проставить год, когда Юхан Саар, поплававший по всем морям-океанам, отправится в самое дальнее плавание. Когда мне становится грустно, я прихожу сюда и, хотя уже три года не пью...
Он достал из заднего кармана штанов плоскую фляжку:
—— Хлебни.
— Я не пью.
— Но когда приходишь сюда — глоток-другой не мешает.



Фляга Александра III.

Юхан Саар потянул из фляжки, у него забулькало в горле; аккуратно завинтил крышку.
— Когда мне становится грустно, я прихожу сюда на минутку — и мне становится весело.
Старый чудак опустил в карман свою фляжку.
331
Потом Юхан Саар затащил Никиту к себе и попотчевал крепким кофе и рассказами о своих плаваниях. Он сказал между прочим, что Лайне предлагают остаться на острове и она, пожалуй, останется.
— У нее мой характер, и весь этот дом, — обвел капитан трубкой круг,— ей не нужен. («Куррат!» — выругался попугай в клетке.) Ей нужны перемены, — продолжал Юхан Саар,— не была бы Лайне девчонкой, была бы она моряком. И, пожалуй, когда-нибудь она уйдет в море — может быть, судовым врачом, лишь бы быть подальше от дома. Жена — та была, как кошка, привязана к дому, не выезжала никуда дальше Таллина, да и Таллин, казалось ей, слишком шумит. Она любила наш маленький город. Эх, мало она меня повидала в жизни! — вздохнул капитан и задымил своей трубкой. — А Лайне, пожалуй, останется надолго на острове,— сказал он, покачав головой. — Кстати, она просила передать тебе ее адрес.
— Адрес, адрес! — закричал попугай.
Никита пошел в офицерский клуб, где узнал, что перед выходом в море Фрол заболел и лежит в городской больнице.



Дом офицеров флота в Балтийске (эдание - Дом стрелка - построено в 1934 году). Март 2013.

Перед самым выходом Фрол нагнулся в каюте поднять упавшую со стола карту и не смог разогнуться. В правом углу живота скопилась тупая, тяжелая боль. Фрол никогда не болел и не знал, что такое болезни. Раза два сильно саднило горло — он полоскал его соленой морской водой, и все проходило. А больше как будто ничего не было. А теперь он даже охнул от боли. Вот привязалась! Он с трудом разогнулся и подумал, что надо посидеть две-три минуты спокойно — и все пройдет. Но не проходило. Наоборот, он почувствовал себя хуже. Он едва добрался до умывальника. Морская болезнь — у пирса, когда корабль чуть покачивает, а он морской болезни вообще не подвержен! «Надо прилечь на койку, — подумал Фрол. — Сейчас все пройдет».
Но не успел он лечь, его охватил озноб. В каюте было тепло, в раскрытый иллюминатор светило солнце, а его трясло, зуб на зуб не попадал. Фрол натянул на себя одеяло. Вот незадача! В правый бок словно кто тычет тупым ножом. «Надо встать, командир ждет прокладку,— облизнул он сухие губы высохшим языком.— Вот полежу пяток минут и пойду».
Но прошло пять минут, десять, пятнадцать, он совершил три путешествия к умывальнику, удивляясь и недоумевая, и, задраив иллюминатор, закрылся с головой одеялом — ему показалось, что в каюте холодно, как на Северном полюсе. Наконец, он натянул на себя и реглан.



Через полчаса в дверь постучали.
Фролу показалось, что стучат ему по голове молотком.
— Что с вами, Фрол Алексеевич? Он высунул голову из-под реглана. Перед ним стоял Коркин. Фрол попытался встать и не смог.
— Лежите, лежите, да на вас лица нет! — всполошился Василий Федотович.— Вы что, заболели? Дежурный! — крикнул он в коридор. — Живо в медсанчасть за врачом, лейтенант Живцов заболел.
— Я сейчас встану, Василий Федотыч. Я сейчас... Фрол приподнялся, опираясь на локти, и охнул от тупой, мучительной боли.
— Не понимаю сам, что со мной, — сказал он с виноватой улыбкой.
— Вы весь горите, у вас жар.
— Наоборот, Василий Федотыч, мне холодно.
Коркин снял с вешалки шинель и укрыл ею Фрола.
Пришел врач, молодой, веселый, румяный, из тех врачей бодряков, которые говорят больному, даже если он при смерти: «А вот мы сейчас вас поднимем!» В кают-компании он всегда заводил разговоры о болезнях и операциях, описывая случаи из своей практики столь красочно, что многие отставляли тарелки.



— Что же это вы хворать вздумали? — спросил он Фрола, всем своим видом показывая, что хворать моряку неприлично, тем более, когда надо выходить в море. — Вот мы вас сейчас пощупаем, да обследуем, да поставим на ножки...
Он сбросил с Фрола шинель и реглан, сдернул одеяло и, спросив: «Где болит?» — стал вдавливать теплые пальцы Фролу в живот. А Фрол отчаянно стучал зубами от вновь охватившего его озноба и отвечал: «Здесь», «Да, и здесь», а когда врач спрашивал: «А все же тут или здесь?» — начинал злиться: «Да кругом все болит».
Врач сунул под мышку градусник (оказалось что-то около сорока), заглянул Фролу в рот, пошевелил губами, задумался, подняв глаза к подволоку, и сказал Коркину:
— Что ж поделаешь, ищите себе, Василий Федотыч, на этот выход другого штурмана. А лейтенанта Живцова считаю нужным немедленно отправить... да, отправить в санитарной машине непосредственно в таллинский госпиталь для хирургического вмешательства. Раньше болей никогда не чувствовали? — спросил он Фрола.
— Нет, никогда.
— Бывает и так,— согласился врач.— Ну что ж, я пойду, распоряжусь о машине и о санитарах с носилками.
— Но я не могу болеть! — взволновался Фрол.— Мне нельзя болеть!
— К сожалению, природа нас об этом не спрашивает,— сказал врач, и его молодое румяное лицо стало очень глубокомысленным.
— Вы что же, резать будете? — сообразил Фрол наконец.



— Обязательно,— сообщил врач с такой радостью, будто ему доставляет огромное удовольствие сознание, что он посылает человека под нож.— Сейчас я и сопроводилочку напишу. Где у вас перо и чернила?
— Вот что,— приподнялся Фрол,— в Таллин я резаться не поеду.
— То есть как это так не поедете? — удивился врач.
— А вот так — не поеду. Отправляйте меня в городскую больницу и попросите... попросите, чтобы меня потрошила врач Щеголькова.
— Простите, лейтенант Живцов, но я за вашу жизнь по суду отвечаю. И не имею никаких прав отправлять не по назначению.
—— А я вам расписку дам, коли надо! — белея от боли и с ненавистью глядя на румяное лицо врача, строчащего «сопроводилочку», прохрипел Фрол. — Расписку дам, что сам настаивал, чтобы меня оперировала Щеголькова. Потому что я верю ей. Понимаете? Верю! — И он, откинувшись на подушку, еще раз вспомнил керосиновую лампу под потолком, сосредоточенное лицо Хэльми над распростертым на столе мальчуганом, ее умелые, ловкие руки, спасшие Антсу жизнь...
Врач продолжал упорствовать.
Фрол совсем обозлился. Он закричал, что он сам собой распоряжается, захочет — выживет, захочет — помрет, пожелает, чтобы его резали в Таллине — будут резать в Таллине, а потребует, чтобы его резали здесь — никто не имеет права тащить его в Таллин. Он сам распоряжается своей собственной шкурой и уж, будьте покойны, сам позаботится, чтобы с ней как можно дольше не расставаться...
Он устал от спора, на лбу у него выступил пот. И его опять затрясло... Коркин заботливо укрыл его сползшими одеялами и сказал врачу:
— Да что вы, право, за человек? Пока спорить будете, Живцов на тог свет отправится. Тогда врач капитулировал:



— Ну, если так, я вынужден согласиться. Не забудьте составить расписку, а я пойду, созвонюсь с городской больницей. Время—дорого. Надеюсь, что все придет к общему знаменателю.

Продолжение следует.



Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ.
198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус. karasevserg@yandex.ru

Неизвестный адмирал. Часть 24.

Некоторые события и наблюдения



Практика курсантов ВВМУ им. М.В.Фрунзе на крейсере «Аврора». Л.К.Бекренев стоит крайний справа с двумя значками на груди. 1925 год.

При плавании в 1925 году на крейсере «Аврора» мой интерес привлекла шлюпка – шестивесельная лодка, несколько отличающаяся в конструкции от речных лодок. Шлюпка ходит под веслами и под парусом, имея собственное парусное вооружение. Паруса-то меня и заинтересовали. В каждом последующем году морской практики на кораблях, в свободное от работ и занятий вечернее время (после 18 часов) я испрашивал разрешения походить на «шестерке» под парусом невдалеке от корабля, предварительно, конечно, подобрав шестерых ребят-гребцов. И мне разрешали, если «позволяло» море. При большом ветре и большом волнении подобных упражнений не делали.
На кораблях имеется три класса шлюпок: шестивесельные с шестью гребцами, каждому свое весло; катера – двенадцативесельные с двенадцатью гребцами и баркасы – двадцатидвухвесельные с двадцатьюдвумя гребцами. Плюс на каждом классе шлюпок имеется старшина, он же рулевой. Каждый класс шлюпок имеет свое парусное вооружение: шестерка – одномачтовое, катер и баркас – двухмачтовое. Старшина – рулевой, он же управляет парусом.



Шестивесельный ял

В выходные дни нам разрешали совершать относительно дальние походы на шлюпках. Мы ходили из Кронштадта в местечко Лебяжье, Ораниенбаум, Петергоф, Ленинград с экскурсионными целями. Такие походы давали хорошую практику в управлении шлюпкой под парусом. Ходили не только мы, но и шлюпки с других кораблей.
Не забывается, конечно, случай, имевший место со шлюпкой с бригады подводных лодок.
В 1927 году морскую практику мы проходили на канонерской лодке «Красное знамя». В тот день стояли на якоре на восточном кронштадском рейде. Нам разрешили, это было воскресенье, после обеда сходить на «шестерке» в Петергоф для прогулки. По воскресеньям в парке всегда народу было много, главным образом ленинградцев. Там можно было погулять, отведать мороженого, закусить и покупаться на песчаном пляже.
Был август месяц, наступала темнота и мы решили возвратиться на корабль. Первоначально пошли под парусом, надеясь на легкий ветерок Бриз, вечером и ночью дующий с берега на море. Но он оказался настолько слабым, что мы «срубили» рангоут и пошли под веслами. По пути обогнали шестерку, идущую тоже в Кронштадт. Гребцы, видимо, хорошо «погуляли» в Петергофе, нам был виден только один единственный рулевой, другие гребцы лежали, может даже спали. Шлюпка шла с обвисшими от безветрия парусами. Вернее, не шла, а чуть плелась.
Подошли к кораблю уже в темноте. Закрепив шлюпку за кормой корабля и поднявшись не его палубу, я доложил вахтенному начальнику о прибытии и об отсутствии каких-либо замечаний и происшествий. Экипаж только что отошел ко сну. Мы перешли на полубак (носовую часть корабля), присели, закурили, болтаем.



Модель канонерской лодки «Красное знамя». Музей ВВМКУ им. М.В.Фрунзе.

Минут через 12-15 услышали возглас сильным голосом из темноты: «Что вы делаете!?». Было произнесено через мегафон (металлическая труба с широким раструбом). Повернувшись в сторону голоса, увидели красный огонь, а выше на мачте – белый огонь. Тут же прозвучали три короткие гудка (даю или иду задним ходом), а через минуту услышали «дробь» якорной цепи – корабль отдал якорь. В темноте мы чуть разглядели черный силуэт крупного корабля. А по его огням поняли, что шел в ленинградский порт торговый транспорт. Одновременно с тремя гудками раздался хорошо слышимый сухой, тупой удар.
Мы тут же сообразили и доложили вахтенному начальнику, что по нашему убеждению транспорт таранил «шестерку», которую мы обогнали при возвращении из Петергофа.
Вахтенный начальник поднял экипаж по тревоге «Человек за бортом», а мы быстро вновь сели за весла в свою шлюпку и направились к месту события. Расстояние было метров 200. Наш корабль спустил на воду еще две шлюпки и направил их к транспорту, включил два мощных прожектора для освещения акватории, где произошло событие.
Наше предположение оказалось верным. Транспорт таранил ту шлюпку, которую мы обогнали, идя на веслах.
Подойдя в район катастрофы, мы увидели шлюпку, спущенную на воду транспортом. Они искали и поднимали в шлюпку краснофлотцев, находившихся в воде и державшихся за опрокинутую шлюпку. Из семи человек найти удалось четверых. Их отправили на «Красное знамя». Около трех часов искали троих пропавших. Безрезультатно.



Вахтенный начальник доложил о происшествии оперативному дежурному по Балтийскому флоту. Тот распорядился направить из бригады траления (потерпевшие катастрофу были из этой бригады) катер к «Красному знамени», чтобы участвовать в поисках и взять спасенных. Как только чуть спала тьма, на рейд прибыл водолазный бот. Поиски пропавших велись до 12 часов. Но без положительных результатов.
Транспорт оказался норвежским. Обвинений в его адрес не было. Все положенные для него сигналы он имел в полном объеме, они соответствовали международным правилам. Также правильно он действовал и в момент катастрофы. Кстати, лоцманом на нем был наш советский лоцман. Он и кричал: «Что вы делаете?!».
Транспорт шел по каналу, проложенному по заливу. На близком расстоянии с него заметили шлюпку, пересекавшую канал, не имея никаких положенных правилами (ППСС) знаков и сигналов. Экипаж ее спал, кроме рулевого. А обзор рулевого был слева закрыт обвисшим полотнищем паруса. Он не видел огней транспорта. Пока осматривался, да обдумывал кто, откуда и кому кричит, т.е. зачем в самой близи они пересекают курс корабля, вместо того, чтобы отвернуть от опасного курса, рулевой продолжал идти своим курсом и оказался под форштевнем (носом) транспорта. Транспорту тоже было поздно отвернуть от шлюпки. В создавшейся ситуации у него была единственная правильная возможность - ослабить удар по шлюпке – дать машинам команду на задний ход. Что он и сделал. Но, настолько все было быстротечно, что и для такого маневра не хватило, может быть, нескольких секунд.
Правильно говорится, что с морем не шутят. Настолько оно приятно и красива, настолько же коварно и беспощадно.
Виною только что изложенного случая – полнейшая неграмотность экипажа шлюпки в деле мореплавания, пренебрежение писаными и неписаными законами моря. В данном случае шлюпка не имела на носу впередсмотрящего, фонаря-огня, положенного правилами хождения на шлюпке в темное время суток, рулевой – единственны не спящий из экипажа, не удосужился обеспечить для себя круговой обзор. За все это поплатились жизнью трое его товарищей.
Краснофлотцы береговой обороны, в частности, форта «Красная горка», решили покатать девушек и парней на шлюпках под парусом из числа шефов – группы рабочих и служащих шефствовавшего над фортом предприятия, прибывших в первомайский праздник.



Море было относительно спокойным, ветер не превышал трех баллов. Правда, появлялись уже «барашки» - признак усиления ветра и волнения более трех баллов. Однако старшины шлюпок пренебрегли данным явлением и, как в песне поется: «Правили в открытое море, удалялись от берега». А погода вскоре действительно испортилась: развился шквальный, порывистый ветер. И в этих условиях проявилось полнейшее неумение управлять шлюпкой под парусом. Не догадались даже убрать парус (спустить его в шлюпку), чтобы идти под веслами. Налетевший шквал опрокинул шлюпку. Некоторых, кто оказался в воде, накрыл парус, они погибли.
В летний солнечный день из Ленинграда в Кронштадт шел небольшой буксир. Небо – чистое, безветрие, на море – штиль. Шел он по каналу, на борту имел группу актеров ленинградского театра и несколько полотен-щитов театральной декорации. Полагаясь, видимо, на хорошую погоду, капитан пренебрег законами моря: разложил декоративные деревянные щиты на носовой части низкобортного буксира так, что края щитов на полметра выступали за борта. Несколько актеров и актрис, пользуясь безветрием и ярким солнцем, разместились (одни сидели, другие лежали) на щитах, чтобы позагорать.
Навстречу буксиру шел многотоннажный грузовой транспорт. Канал был не такой уж широкий. Буксир решил (да это и по правилам должно быть) для расхождения с транспортом выйти из канала на его бровку. Воды (глубины) для малой осадки буксира хватало.



Известно, что за идущим судном, за его кормой возникает волна. Чем больше осадка судна, тем больше и выше бежит за ним волна. А на мелководье – тем более высота волны увеличивается.
В создавшейся ситуации буксиру следовало уменьшить скорость хода. Однако капитан (на буксирах и малых судах их называют шкипером) скорости не уменьшил. При расхождении судов, волна бежавшая за транспортом так ударила по концам декоративных щитов, торчавших за бортом, что сбросила актеров, расположившихся на них: одних на палубу буксира, других – в воду, за борт, из которых двое погибли.
Вот ведь как бывает - и бури нет, и солнышко блестит, а люди гибнут! И гибнут из-за халатности, пренебрежения к свойствам моря, от безответственности. Тот же капитан обязан был закрепить декоративные щиты, чтобы они не могли двигаться. При выходе в море надлежит все подвижное крепить по штормовому, чтобы не двигалось, не болталось. Он не сбросил скорость хода буксира, хотя обстановка явно требовала этого.
Да, море не терпит беспечности, наказывает. Тем же, кто понимает, что оно коварно и проявляет способность к противодействию его суровому характеру, море дарит красоту, романтику, удовольствие, волю и бодрость.

Общественная работа.

Не скажу, что обучение в училище давалось мне легко, особенно на специальных курсах по программам высшего учебного заведения. Но мне помогал, во-первых, возросший интерес к военно-морскому делу, появившийся с первого похода на крейсере «Аврора» в 1925 году до Архангельска и обратно в Кронштадт. А во-вторых – и пожалуй в решающей степени, ответственность за «Слово», данное мною комсомольской организации Ярославской городской электростанции, вручившей мне путевку ЦК комсомола «Учиться хорошо!», и за такое же обещание, данное Елизавете Евграфовне – моей матери.



Второй год обучения. Л.К.Бекренев сидит в среднем ряду второй слева. 1925 год.

Приходилось «нажимать» на самоподготовку, иногда просить консультации у педагогов (до сих пор сохраняю благодарность за их безотказную помощь) и одновременно заниматься поручаемой мне общественной работой.
И на общих и на специальных курсах меня избирали в бюро комсомольской организации, поручая область культмассовой и спортивной работы. Избирали в редакцию комсомольской стенной газеты. По линии шефской работы меня направляли в клуб табачной фабрики имени Урицкого (шефа училища) обучать молодежь игре на музыкальных духовых инструментах и некоторым разделам теории музыки.
Кстати, в числе учеников была Лидия Федоровна Креммер – машинистка набивочной машины табачной фабрики, обучалась игре на корнете.
У нас завязался роман. В январе 1931 года мы расписались в ЗАГСе. В декабре у нас родился сын. Мы назвали его Арнольдом. Я в то время находился в Москве на курсах усовершенствования командного состава. Сын здравствует, подполковник запаса. Работает на военной кафедре Кишиневского военного института. Женат, имеет двух сыновей и двух внуков.
Музыкального «дуэта» у нас Лидией Федоровной не получилось. Разошлись.



Арнольд Леонидович Бекренев (1931-1995). С 1944 по 1949 год учился в Тбилисском НВМУ. Скончался в Кишиневе в возрасте 65 лет от рака. Виталий и Евгений всегда сохраняли к нему братское чувство.

Балтийские ветры. Сцены из морской жизни. Место в море и место в жизни. М., 1958. И.Е.Всеволожский. Часть 55.



Никита очень ясно увидел комнату с высокими окнами и старика с седой гривой волос и с седыми усами— в вольтеровском кресле. Его больше нет! Я знал его с детства. Он принял нас с матерью, когда мы разыскивали отца, и, слепой, приложил все усилия, чтобы мы добрались с ней до Колхиды. Мы ребятами приходили к нему и шумели у него в доме — я, Антонина, Фрол, Стэлла — приходили к нему, как домой!
А как Шалва Христофорович обрадовался, когда мы, уже взрослые, пришли к нему в прошлом году! Обнял меня, Антонину и Стэллу. Позвал Тамару, приказал угостить нас на славу.
Давно у толстухи Тамары не было столько хлопот! Но Тамара, забыв свою полноту, носилась по дому, подобрав длинные черные юбки.
Старик был счастлив. Тамара могла с ним болтать обо всем: о соседях, о родственниках в Поти и родственниках в Хашури, но не о том, о чем хотел побеседовать Шалва Христофорович... Стэлла наполнила весь дом шелестом платья, запахом «Магнолии» — ее любимых духов, безудержным потоком стремительных фраз; неугомонная, веселая, шумливая, Стэлла была способна расшевелить любого флегматика! Антонинин голос звенел то в комнатах, то на стеклянной галерейке, среди олеандров. И старый художник с улыбкой прислушивался — жизнь снова вошла в его тихий дом.
— Дети, я чувствую, что вы счастливы! — говорил он. Мы оставались детьми для него.
Антонина целовала его лоб, усы, щеки, ворошила густую шапку седых волос:
— Да, дедушка, мы очень счастливы! Когда мы с ним остались на минуту вдвоем, он взял меня за руку:
— Никита! Я хочу тебе что-то сказать... Он помолчал.
— Антонина рано лишилась матери; Серго завел другую семью; я скоро умру...
— Шалва Христофорович!



— Погоди. В мои годы не страшно думать о смерти. Мое самое большое желание — чтобы Антонина счастливо прожила свою жизнь...
Он прислушался к веселым голосам за стеной.
— Вы дружите с детства, Никита. Она тебе верит. Больше того, я знаю — она тебя любит... Обещай, ты останешься ей верным другом...
И я обещал.
И вот — его нет. И Антонина нуждалась во мне. В верном друге. Два месяца назад! А где я был в это время? Где? (Он взглянул на число на почтовом штемпеле.) Ну, конечно же! Я через костры прыгал! И вокруг горели огни Ивановой ночи...
Никита стал лихорадочно разрывать конверты; это были более ранние письма, и все они дышали любовью. «Где бы ты ни был, я всегда, я всюду с тобой».
...Когда он приезжал к Антонине в последний раз, в Никитский сад, уже лейтенантом, она интересовалась:
— А кто остался в вашей квартире на Кировском?
— Мы ее отдали морякам-академикам.
— И смешную кукушку, которая куковала часы?
— Ее взяли дальние родственники.
— А фрегат? Он стоял у вас над диваном, на полке?



— Фрегат я отвез в Севастополь, к отцу. И книги мы с Фролом все разобрали, упаковали в ящики, отправили часть в Севастополь, другие — на Балтику.
— На Балтику? Почему?—спросила она удивленно.
— Мы получили назначение на Балтику,— сообщил он ей.— Будем вместе с Фролом служить. Антонина! Антонина, куда ты?
Она, пробежав по садовой дорожке, опустилась на скамейку и прижалась лбом к жесткой спинке.
— Подожди, Никиток, я сейчас успокоюсь... Ты не сердись, милый. Я, право, не виновата...
Совсем как в детстве, всхлипнула и стерла слезы со щеки пальцем.
— Ты знаешь, я ведь всегда была глупой выдумщицей; я себе вбила в голову, что тебя пошлют в Севастополь. И когда мне предложили поехать работать в Ялту, я так обрадовалась! Быть поближе к тебе! Почти рядом! Но ничего... Ты поезжай... Я тебя подожду... Устраивай свою жизнь, Никиток. Позовешь меня, когда я буду нужна...
Она ждала. Пока я позову... Я был ей нужен, когда умер дед. Она звала меня. Ей было тяжело. А я, я даже не отвечал ей на письма!..
Она ждала. Все еще ждет, ты думаешь? Нет, она уже больше не ждет... Фрол написал ей о Лайне...
О Лайне...



...На днях мы шли с ней по городу, вечером. Я сказал: «Ты — мое солнышко». — «Какие хорошие русские слова! Солнышко! — повторила она.— Никита, а самое лучшее имя на свете?» — «Лайне»,— ответил я не задумываясь.— «Неправда! Самое дорогое, самое любимое имя — Ни-ки-та!» Она поцеловала меня и захлопнула дверь: «Доброй ночи, лейтенант Морская Душа!» В доме было темно; старый Юхан спал. Я шел в темноте, один, ночью, смотрел на огни кораблей и повторял ее имя: «Лайне». И вдруг словно кто-то спросил в темноте: «А Антонина?» — «Что Антонина?» — «Ну, Антонина... забыл ты о ней? Ты забыл, что она всегда, повсюду, всем сердцем с тобой?» — «Молчи!» — «Нет! А честно ли ты поступаешь, Никита?» — «Ах, замолчи, пожалуйста, очень прошу!»
Придя в каюту, я постарался поскорее заснуть.., И вот теперь — ее письма. Они разворошили все снова...
...Нет, не так легко, потеряв свое место в жизни, определиться. Здесь надо определяться не по приборам и звездам, не по лучам маяков... По чувству долга и по велению сердца...

— Миша, почему Крамской заинтересовался вдруг Антониной? — спросила Хэльми за ужином.
— Какой Антониной? — не понял Михаил Ферапонтович.
— Я же тебе рассказывала: Антониной, моей тбилисской подругой. Я ее очень давно не видала.
— Ах, вот ты о какой Антонине,— сообразил Щегольков. — Ну, тебе лучше знать, почему он интересуется.
— Мне? — удивилась Хэльми,
— Лайне — твоя подруга?
— Да. А что?
— Ну, так Рындин не знает, кому из твоих подруг отдать предпочтение.



Если вам предстоит трудный выбор, отвлекитесь и послушайте, что скажет подсознание.

— Но он с Антониной даже не переписывается! — воскликнула Хэльми.
— Ошибаешься, рыбка. Я сам видел у него в каюте портрет славной девушки. Она всюду с ним, где бы он ни был. Так она сама ему написала.
— Да что ты говоришь!
— И Крамскому Рындин рассказывал, что он собирается на Антонине жениться, как только на ноги станет. Но он встретил Лайне — и портрет исчез со стола. Конечно, рыбка, никто не может запретить Рындину разлюбить Антонину и полюбить Лайне, тем более, что Лайне талантливая, славная девушка — ничего не скажешь. Но Рындин — офицер флота. С него много спрашивается. Не к лицу офицеру разбрасываться обещаниями направо-налево. Он потерял свое место в жизни. А человек, не умеющий владеть собой в жизни, может потерять свое место и в море. Так Крамской говорит.
— Значит, Никита виделся с Антониной. И у них не только детская дружба,— проговорила Хэльми в раздумье.— Хорошо, что ты мне, Миша, сказал...
— Ты лучше расскажи, что у тебя нового в клинике, рыженькая...
— Милый, это ужасно, когда хирург за столом рассказывает об операциях... Это —неаппетитно.
— Да, ты, пожалуй, права. Он положил себе еще рыбы.
— Мы пойдем в театр? — спросила жена.
— А ты будешь переводить? Ты всегда забываешь.
— Буду, милый. Идет хорошая пьеса. «Королю холодно», Тамсааре. Тебе понравится. Хуго Эллер отлично играет шута.



Барнабов Аркадий ""Король и шут" по мотивам Таммсааре "Королю холодно".

— Я люблю Хуго Эллера.
— Тогда я забегу и возьму билеты на вечер.
— Ты уходишь?
— Да. Но я скоро вернусь.
И пока Михаил Ферапонтович прилег на диван с «Огоньком» и газетами, еще раз поздравляя себя с удачной женитьбой, пройдем с Хэльми в белый дом на берегу моря, где Лайне, радостно встретив подругу, потащила ее к себе в комнату — показать новую акварель «Огни Ивановой ночи».
— Ты — талант! — похвалила Хэльми.— Ты настоящий талант, и тебе надо выставляться в Тарту и в Таллине! Ты совершила большую ошибку, что стала врачом. Молчу, молчу,— поспешила она успокоить подругу, увидев ее нахмурившееся лицо. — Живи, как знаешь, и поступай, как знаешь. Никита у тебя был давно?
— Сегодня утром!
И лицо Лайне сразу все осветилось и стало радостным и счастливым.
— Ну, и чем же это все у вас кончится? — спросила Хэльми.



Домик на берегу Балтийского моря.

— Я очень... очень... люблю его...— призналась от всей души Лайне.
— А он тебя?
— Ну, конечно, он — тоже.
— А может быть, все это — неправда?
— Как — неправда? — изумилась Лайне.— Ты... ты что-нибудь знаешь? — У нее дрогнули губы.— Тогда говори...
— Я ничего не знаю; я только хочу спросить тебя: что ты знаешь о нем.? О Никите?
— Все! Он очень хороший... Он моряк, он художник — и он меня любит. Да, да, я знаю, что он меня любит!
— Тебя одну?
— Хэльми! Почему ты так спрашиваешь?
— Помнишь, я говорила тебе, что влюбилась в него до безумия, когда он вытащил меня из Куры?
— Да. Помню.



— Я даже повисла ему на шее там, на темной лестнице, в Таллине! Он мне казался героем! А он был просто мальчишкой. Тебе он тоже показался героем. Ведь правда? Ты выходишь с рыбаками на лов, к вам в сеть попадает мина. На корабле приходит герой. Он взрывает мину, спасает рыбачью сеть. Романтично, не правда ли? Проходит год. Ты на шхуне, в море поднимается буря, ты прощаешься с жизнью, и вдруг приходит корабль, и на корабле он, твой герой... Недаром твой викинг похож на Никиту, — показывает она на мозаику. — Но действительно ли Никита — викинг? Не выдумала ли ты его? Я на жизнь смотрю трезво, в облаках не витая, уж из такого я, видно, замешана теста. Недаром я — хирург. Что ты знаешь о нем? Ну, скажи. О чем он думает, чем живет? Мне понадобилось три года, чтобы разобраться, что за человек Миша... Ты знаешь, что Никита еще весной собирался жениться на Антонине?

Продолжение следует.



Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ.
198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус. karasevserg@yandex.ru
Страницы: Пред. | 1 | ... | 552 | 553 | 554 | 555 | 556 | ... | 1583 | След.


Главное за неделю