Не стану объяснять, почему когда слышу слово « война» в памяти возникает плакат : «Родина-мать зовет ! « и почему при первых аккордах песни « Вставай, страна , огромная… мурашки по коже и хочется встать, вытянуться, как в строю…
Родина – мать... Значит надо любить, беречь, охранять ее по определению. Но был еще и лозунг : « Отечество – в опасности ! «
Родина, Отечество – это « родители « наши. Говорят, что « родителей не выбирают «. И ругать их никак нельзя. Это же какая-то внутренняя катастрофа…ущербность.
А ведь нередко слышим теперь в их адрес недовольство, обиду, раздражение, горечь и слова всякие, от которых бунтует что-то внутри.
Недавно заглянули к нам приятели ( приходят не так часто) , посидеть, поговорить «за жизнь», поделиться чем-то своим, и радостным, и наболевшим. Рассказывая им о том, как недавно дочь побывала на своей родине ( это районный городок, где она родилась, там жила моя мама, я там выросла, закончила школу….) я поделилась тем , почему этот городок считаю своей родиной, а не тот, где действительно родилась. И о том, что вспоминаются чаще всего подсолнухи под ее окнами, единственный огонек в доме - в ее окне для меня, и крыльцо, на котором, накинув что-то на плечи, встречала она меня с ночного поезда. И сказала, что очень скучаю по тем местам. Просто тянет, зовет туда сердце…
Они повспоминали свое. А потом был монолог о том, что сейчас творится в стране…, чего не принимает их душа, а в конце уж совсем неожиданное : а чего любить –то в России, чем гордиться ? Трудно было перейти от своих воспоминаний и что-то теплого в душе, в наступательное, утверждающее, выясняющее …, и поговорив , дальше как-то вяло, о том, о сем, расстались до новых встреч.
В мыслях моих «засела заноза». Да такая - нет-нет и уколет. И я опять и опять возвращалась к этой встрече, размышляла, что и как надо было бы ответить на эти, неприемлемые для моей души слова, … Словом, мучила незавершенность нашего разговора, недоговоренность , повисшая в воздухе моего дома.
Да, трудно было не согласиться: смутное сейчас время у нас. Многое нам не нравится в нашем житье-бытие. Законы. Указы. Действия чиновников, слепо их выполняющих и не во благо, а на беду. Налоги. Дороги. Одни и те же звучащие фамилии, засорившие уже информационное пространство. Цены. Возрастающая, как на дрожжах, плата за услуги ЖКХ. Скандалы. Горы уголовных дел « в русле» борьбы с коррупцией. Анатомические подробности смертей олигархов. А теперь и декларации высших чиновников, вызывают гнетущие, досадные мысли, особенно доходы, «заработанные « их женами … Всего и не перечислишь !
Но относится ли это все к Родине ?
Родина - это место твоего рождения, невидимая пуповина в мировом , космическом пространстве, которая связывает тебя навечно с местом, где тебе ПРОСТО ХОРОШО от тех чувств, которые испытываешь, от того света внутреннего, от щемящей грусти по невозвратному, от тихой благодарности и, возможно, какого-то сожаления от чего –то несбывшегося.
Родина – это то, что вскормило нас, что мы впитали. Язык. Традиции. Устои. Обычаи. Привычки. Характер. Дух. Это любовь к истокам, корням и гробам ( мы не можем, не прийти на могилы своих родителей, предков). Это крепкий, надежный мостик от нашего детства, отрочества в будущее… и много еще чего.
А то, чем мы недовольны, что раздражает, обижает, удручает, из-за чего теряем душевное равновесие - это государственная власть. А государство, если вспомнить нашу историю, никогда не относилось к народу , как к детям своим.
Как-то остро ощутимо стало это в наше время. Что ни закон, то народу становится хуже, и на душе, и в кармане меньше.
Мы считали себя счастливыми, в общем-то, когда жили в Советском Союзе. Вспомните : « По труду и честь ! « «…За столом у нас никто не лишний ..». « Наш адрес не дом и не улица, наш адрес Советский Союз « . Наш гимн: « союз нерушимый республик свободных…» У нас было будущее. Цель. Вершины, которых мы достигали. Мы не чувствовали такой пропасти между бедными и богатыми, хотя и тогда мы по - разному все жили. С гордостью повторяли : « Мы – не рабы. Рабы- не мы ! « Или у « советских собственная гордость, на буржуев смотрим свысока ! «
Разрушили. Разъединили. Растащили. Разделили. Лишили многих из нас корней и истоков ( они, эти корни и могилы близких, теперь за границами и визами, которые надо оформлять и платить за них, чтобы приехать в родные места хотя бы на час-другой ).
Нет, это не ностальгия даже, это горечь и непонимание , несогласие и непримиримость к происшедшему.
Разрушили до основания, а потом… Стали строить новое правовое государство – Российскую Федерацию , запустив вирус капитализма. ( Я неглубоко разобралась во всем этом еще пока , говорю, как понимаю).
Если хорошо запомнила, вначале, называли все это народным капитализмом и возрождением демократического государства . И что же ? Может и хотели, как лучше… Но обманули… Вырастили олигархов-аллигаторов. Да, столько ! Да , таких обжористо- ненасытных… ! Без стыда, совести, чести , гордости русской, которым и места мало уже в России, и про корни свои не вспоминают, и плюют на народ… Они, еще и умудряются из дворцов, замков, собственных островов, купленных райских мест за границей, учат нас сейчас, что надо любить и что делать ….
Но про них уже и говорить тошно. Самое плохое, что Государственная власть наша говорит с нами от имени Родины. Государство узурпировало все права на нашу Родину. При этом лишает нас и прошлого, и памяти, и истории, перекраивая, переиначивая, подгоняя все под себя… И все это пафосно, картинно, фальшиво. И мы не верим, досадуем, огрызаемся, сопротивляемся этому насилию. Потому что , сколько бы не рубили на корню все , что рубится , Родина, Отечество, отчий край, отчий дом будет с нами. Этого не искоренить, не победить, не отнять. Мы , и дети наши, и внуки будут непременно возвращаться к истокам, корням рода своего, в то пространство, где соблюдались традиции, обычаи, устои, где почитают предков и прошлое, где так тепло и хорошо душе и сердцу.
А чем гордиться у нас в России ? Лучше и не задавать даже самим себе такого вопроса. Всего и не перечесть.
Многонациональностью, которая существует в наших семьях. Широтой души. Гостеприимством. Местами Силы. Многими святынями России. Природой. Лесами, реками, морями. Единственным в мире озером Байкал. Красивыми неповторимыми городами. Неистребимым русским духом. Победами. Гагариным. Культурой. И несомненно нашей богатейшей историей … Да, еще и любовью. Только так, до гроба, умеют любить у нас – в России !
Вот, наверно, это, а может еще больше я бы сказала сегодня приятелям. Как умею, как это понимаю. Или ( чтобы не волновать сердце ) прочитала бы стихотворение Виктора Новикова…
Что такое Родина ?
« Я спросил у бабушки : что такое Родина ?
Место, где родился ты, где увидел свет. И когда ты вырастешь и пойдешь по свету, ты поймешь, что в мире лучше места нет. Лучше нет избушки в тихой деревушке, лучше нету дома в малом городке, березоньку заветную на лесной опушке будешь помнить вечно в дальнем - далеке !
Я спросил у дедушки: что такое Родина ?
Родина ? Где вырос ты. Твой родимый край. Где узнаешь множество ты дорог не пройденных, до тебя нехоженых, только выбирай. Где тебе при встрече на твоем наречье, скажут люди добрые добрые слова. Где родные дали боль твою подлечат. Радостью поделится неба синева.
Я спросил у мамы : что такое Родина ?
Родина – Россия, огромная страна. Там, где день родится, у нее начало, до янтарной Балтики тянется она. И ее богатство – всех народов братство, что под мирным небом дружно здесь живут. Вместе дом построят, вместе хлеб посеют, - все Россию нашу Родиной зовут.
Я спросил у папы : что такое Родина ?
Родина,- сказал он, это шар земной : сколько стран на свете, на одной планете, всем и дом, и Родина на земле одной. Где-то в дальнем космосе, на чужой планете выйдут космонавты с большого корабля. Тамошние жители спросят : Кто? Откуда ? Им в ответ : - Земляне ! Родина – Земля ! «
Тут и ответ : что любить, чем дорожить, и гордиться. Может даже убедительнее и весомее моих слов. Так что встретимся снова и договорим. Верю, что услышат .
Для для создания надгробного памятника Командиру 31 Краснознаменной ДиПЛ Северного флота (1983-1985) капитану 1 ранга ПЕТЕЛИНУ Александру Александровичу, похороненному на Морском мемориале Серафимовского кладбища Санкт-Петербурга в феврале 2011 года.Семья А. Петелина уже внесла посильный вклад, однако требуется еще не менее 50.000 рублей. Деньги можно переводить в Сбербанке на банковскую карту Клуба подводников №-4276550018605553 Просьба сообщать в клуб о переводе денег.
Первым сделал взнос командир 31 ДиПЛ (1985-1987) контр-адмирал Воложинский Андрей Ольгертович 2. главный старшина Новиков Иван Михайлович 3. капитан 1 ранга Ковалев Эрик Александрович 4. капитан 1 ранга Сикорский Александр Александрович 5. командир 31 ДиПЛ (2002-2003) контр-адмирал Кузнецов Владимир Николаевич 6. капитан 1 ранга Секирин Александр Сергеевич 7. командир 13 ДиПЛ (1994-1999) вице-адмирал Трегубов Олег Александрович 8. капитан 1 ранга Стоянов Валерий Алексеевич 9. капитан 2 ранга Призва Александр Михайлович 10. капитан 2 ранга Зубков Александр Павлович 11. капитан 1 ранга Герасимов Андрей Орлеанович 12. капитан 1 ранга Желтяков Александр Иванович 13. капитан 1 ранга Крылов Владимир Александрович 14. контр-адмирал Апанасенко Вячеслав Михайлович 15. старшина 2 статьи Крылов Геннадий Викторович
Ну, чего, скажите, ради, Все мы словно на параде, Все в одну и ту же ногу И в одну и ту же дверь? Весь наш мир неподражаем: В долг живем и в долг рожаем, В долг богатство умножаем. Даже счастливы теперь. С молоком и колбасою Мы едим одну лишь сою, Увлекаемся попсою, И везде у нас гламур. Даже доктор наш Малахов От болезней и от страхов Лечит всех единым махом – Академиков и дур. Ко всему он очень чуток, Знает тайну лунных суток, Без него нам очень жуток Показался бы эфир. Дорогого все мы стоим, Миллион домов построим, И пойдем, как прежде, строем, И протрем штаны до дыр. Снова будет наш Володя Рыться в старенькой колоде И вытаскивать крапленых То «шестерок», то «вальтов». Ну а мы в едином раже, На нос ленточки повяжем, И на клич ответим даже: Будь готов! – Всегда готов!
Как-то вечером в аллее пустынного парка в Балтийске Старик — уже взрослый пес — рванулся вперед, вцепился в горло кому-то черному, притаившемуся за деревом, и в руке у распластавшегося на мокрой траве человека блеснул финский нож. Диверсант тогда сильно поранил беднягу. Прошел еще год. Крамской тяжело заболел — открылись старые раны. Он слег в госпиталь. Старик не ел, не пил, бродил возле окон палаты и исхудалый, измученный, с радостным визгом кинулся Крамскому на грудь, когда тот через много дней вышел на улицу. Бок о бок с хозяином пес прожил почти десять лет. Он застучал хвостом, увидев Крамского одетым, и улыбнулся, как улыбаются очень умные псы... Их окружала привычная обстановка кабинета и одновременно спальной — с письменным столом, заваленным газетами и журналами, с книжными полками по всем стенам — на полках лоции Балтийского моря стояли рядом с книгами по морскому искусству — английскими, русскими, немецкими и французскими. На этажерке стояли искусно выполненные модели тральщиков и морского охотника, а над ними висели отличные акварели-марины. На столе — фотографии сыновей: курсанта в форменке — Ростислава и курчавого блондина в застегивающейся «молнией» курточке — Глеба. Повсюду царила корабельная чистота — заслуга Герды Лиллетам, вдовы капитана дальнего плавания, приходившей следить за хозяйством.
Это был , ученого, книголюба. В раскрытую дверь была видна небольшая столовая с хрусталем на буфете, овальным столом и уютным диваном. Временное, но обжитое жилище. Под окнами плескалось море... Море, в котором моряк прожил, плавая, больше тридцати лет.
2
Крамской родился в начале века, до русско-японской войны. Отец его — корабельный инженер, оставив в Кронштадте жену красавицу Юленьку и малыша сына, ушел с небогатовской эскадрой на Дальний Восток; испытав превратности судьбы в Цусимском бою, был подобран с воды японцами. Вернулся Михаил Михайлович из плена, заработав суставной ревматизм и растеряв иллюзии о непобедимости русского флота. Тем не менее продолжал служить — он любил свой флот преданной и нежной любовью.
Из Кронштадта Крамские переехали в Петербург, на Васильевский остров. Оба души не чаяли в сыне. В те годы на вывесках аптек, магазинов «поставщиков двора его императорского величества» и на почтовых марках, которые со страстью юного коллекционера собирал маленький Юрий, чернели хищные двуглавые птицы; мордастые городовые стояли, как монументы, на перекрестках; над городом плыл колокольный звон. Отец над религией посмеивался и из всех святых признавал одного Николу, покровителя моряков; крохотная иконка Николы Морского висела у него в изголовье. Церковную исповедь отец считал чепухой и откупался пятеркой, беря у попа для начальства справку. Но народные празднества он любил. На масленую город наводняли пригородные финны с короткими трубками в зубах; они выезжали на расписных санях с колокольчиками. И отец катал Юрия на «вейке» за пятачок по снежку. На шестой неделе поста на Малой Конюшенной и на Конногвардейском бульваре открывался шумный вербный торг. Визжали «тещины языки», разноцветные чертенята прыгали в пробирках со спиртом. Медведь шпарил в бубен, обезьянки взбирались на плечи бородатым цыганам. Юрий приходил домой, весь нагруженный незатейливыми игрушками. Ходили к пасхальной заутрене. Отец растроганно вытирал слезы, слушая певчих и созерцая огоньки свечей в темном садике у Николы Морского. Потом вдруг торопился выбраться из толпы: «Идем разговляться, Юрка. Мать заждалась, поди...» В белые ночи вдвоем бродили по Питеру.
За Невой призрачным золотом поблескивал шпиль Петропавловской крепости; на Дворцовой площади светились окна Главного штаба. В канале отражались дома; в одном когда-то жила Пиковая дама, в другом — умер Пушкин. В Инженерном замке придушили императора Павла, и Юрий с опаской поглядывал на темные окна: ему казалось, что вот-вот из-за тяжелой портьеры выглянет удавленный император и, высунув язык, скорчит курносую рожу. В крохотном кабинетике Михаила Михайлыча висели гравюры: «Гангут», «Синоп», «Малахов курган и его канониры». В небольшой библиотеке его были собраны Станюкович и Стивенсон, Марлинский и романы малоизвестных писателей, описывавших кругосветные морские походы. Михаилу Михайлычу — по его чину и званию — не удалось определить Юрия в Морской корпус. Тогда он отдал сына в частную гимназию на Васильевском. Гимназия славилась куцым либерализмом: по утрам дежурный преподаватель, стоя посреди зала, здоровался с гимназистами за руку, и они приходили на занятия не в форме, а в шевиотовых и дорогого сукна костюмчиках. У преподавателей тоже не было формы; одни были щеголями (те, что приватно занимались с богатыми лодырями), другие прикрывали беспросветную бедность, латая и подкрашивая чернилами заношенные черные сюртуки. Сынки подозрительных богачей и сомнительных знаменитостей, приезжая в гимназию в собственных экипажах, паккардах, роллс-ройсах, относились к соседям по парте, подобным Юрию, сыну флотского инженеришки, с холодным презрением. Еще бы: он ездил на конке, влекомой полудохлыми лошадьми, на — там было на две копейки дешевле.
Юрия мало трогали насмешки соседей: он умел постоять за себя. Учился он лучше других и разрешал списывать со своих тетрадей лентяям. А главное — Юрий знал: пройдет зима, наступят каникулы, одноклассники разъедутся на свои дачи в Сестрорецкий курорт, в Келломяки, в Куоккала, станут плескаться в мелкой теплой Маркизовой луже и валяться на белом песке невзаправдашних дюн. А он, он поедет с отцом или в Ганге, или в Либаву, словом, туда, где стоят корабли; жить он будет в каюте с комингсом — высоким порогом; не поедет, а пойдет на корабле в Ревель, из Ревеля в Гельсингфорс и увидит ночью светящийся след за кормой, и можно будет вообразить, что за кораблем бежит таинственное чудовище, а вдруг сам «Наутилус»? Разве такое сравнишь с прозябанием на берегах Маркизовой лужи? Возвратясь, он расскажет одноклассникам, раскрывшим уши и рты, как на переходе Гельсингфорс — Ревель они попали в штормище и корабль то взлетал до низко опустившихся туч, то падал глубоко в пучину — в такой же шторм бесследно исчез броненосец береговой обороны «Русалка» со всем экипажем. (В Ревеле Юрий видел бронзового ангела на гранитной скале — памятник погибшему броненосцу.) Он расскажет, как погружался вместе с отцом на подводной лодке «Акула» и разглядел в перископе серебряный след учебной торпеды, бежавшей под киль атакуемого корабля. Расскажет о финских шхерах (одно название чего стоит: шхеры). О каналах Либавского порта, куда заходят океанские пароходы. Приврет, что ему удалось полетать на «гидре» и в Либаве они с отцом ели раков длиной в пол-аршина. «Травить» научился он у матросов...
Он станет осенью знаменитостью на час. Учитель русского языка Аристарх Сергеевич Бибиков объявит его сочинение «День на корабле» образцовым и прочтет вслух всему классу... Но ни в сочинении, ни в рассказах товарищам Юрий не упомянет о том, что ревизор, ласково совавший ему конфетку, вдруг обернулся скотиной, обворовывавшей матросов, а старший офицер, безобидный на вид старикашка с ветвистой седой бородой, удостоверясь, что на палубе никого нет — официально матросов бить запрещалось,— кулаком въехал в скулу тихому и мечтательному первогодку Гаврюшину (недаром молодые мичманы присвоили старшему офицеру недобрую кличку «дантист»). Романтика идиллических повестей о русском флоте — их вдоволь наглотался Юрий в отцовской библиотеке — стала тускнеть. Командир корабля, на котором Юрий плавал с отцом, желчный бородач со склеротическими щеками, сердито ворчал: «Мальчишке незачем шляться по кубрикам». Но как было не общаться с матросами? Они учили вязать морские узлы, драить палубу и медяшку, покрывать брезентом орудия, петь матросские песни. Ему было с ними просто и хорошо. Однако однажды на Ревельском рейде с катера на борт поднялись незнакомые офицеры, и отец не велел Юрию выходить из каюты. Мальчик в иллюминатор увидел: под конвоем увели двух его друзей из пятого кубрика — весельчака Евстигнея Аристова, учившего его петь «Варяга», и Алешку Потапова, которого матросы именовали Алешей Поповичем. Вслед за ними сошли и незнакомые офицеры, один из них был с котлетками-бачками, словно приклеенными к розовым, как у младенца, щекам. Юрий спросил у отца, что стало с матросами; Михаил Михайлыч, в тот день мрачный и злой, огрызнулся: «Не твое дело». В кубриках после этого случая умолкли и песни, и шутки, и задушевные разговоры... Через месяц Юрий шел с отцом на транспорте в Ревель из Либавского порта. Транспорт тащил на буксире две подводные лодки. Тогда подводные лодки были тесными мышеловками с крохотными отсеками. В походе на них осталась только дежурная служба; команды ушли на транспорт.
В кубрике Юрий услышал нелестные отзывы о командире «». Чахоточный матрос, показывая синяк на лице, ругал его «драконом», «вампиром». Увидев Юрия, уставился на него пронзительным взглядом острых, как буравчики, глаз: «А это кто такой будет?» Ему разъяснили. Он пробурчал что-то о соглядатаях, офицерских сынках и принялся зашивать порванную тельняшку. В кают-компании за обедом Юрий увидел «вампира». Вампир с аппетитом ел свиные котлетки, запивал их лимонадом — газесом и покрикивал на подававших обед вестовых. У «вампира» были слоновые короткие ножки, из-под кителя арбузом выпирал живот, а крахмальный воротничок подпирал бульдожью морду. Командир другой лодки — «Стерляди» — лейтенант Веретенников смешил собеседников анекдотами. У него были молодые, ослепительно белые зубы; «вампир» недоброжелательно поглядывал на него из-под бульдожьих бровей. Веретенников сел за пианино и, сам себе аккомпанируя, спел: «Жить, будем жить! Ведь день сегодня мой!». На баке матросы говорили о нем: «Ну, этот не обидит и мухи».
Ночью в каюте покачивало. Над головой вдруг затопало; вестовой, постучав, разбудил отца. Михаил Михайлыч ушел. Юрий подождал-подождал, прислушиваясь, и снова заснул. Ему приснился «вампир». «Вампир» стоял на пороге и, поводя кровожадно глазами, хрипел: «Где он, этот мальчишка? Дайте я напьюсь его крови». Юрий проснулся в холодном поту. Отец спал на койке. В иллюминатор светило бледное солнце. За завтраком на «мичманском» конце стола перешептывались. Ни начальства, ни «вампира», ни Веретенникова в кают-компании не было. К вечеру пришли в Ревель. На борту опять появился офицер с котлетками-бачками и с ним — еще двое. Они заперлись в командирском салоне. Юрий услышал кем-то брошенное слово «следствие». Офицеров по одному вызывали в салон. Вызвали и отца. Вернувшись, он, фыркнув от злости, пробормотал: — А если и так — сам достукался. — Что? — спросил Юрий. — Ничего,— отрезал отец. На этот раз офицер с бачками ушел без «улова». На обратном переходе по отрывочным фразам, подслушанным на палубе, в кубриках, Юрий узнал, что случилось: «вампир» необъяснимым образом очутился в воде. На помощь кинулся Веретенников. Пока спускали шлюпку, их или затянуло под винт, или «вампир» утопил своего спасителя. Не матросы ли сбросили в море «вампира»? На этот вопрос следствие не добилось ответа. Веретенникова жалели все, говорили: «Погиб за зря, ему бы еще жить да жить»; о «вампире» же было вынесено единодушное мнение: «Туда ему, дьяволу, и дорога». Юрий повзрослел, пока дошли до Либавы.
Продолжение следует.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ. 198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус. karasevserg@yandex.ru
Продолжилось на выпускном экзамене по литературе письменной. Правда, тут уже была одна ошибка пунктуационная и окончание одного слова в конце строчки завернуло вниз вместо того, чтобы сделать перенос. Члены комиссии предлагали поставить пять с минусом, но «Коробочка» настояла — четыре. Медаль тю-тю. Воспринялось как плевок в душу. Рекомендации собирать не стал. Далее в высшем училище тоже возникли кое-какие проблемы во взаимоотношениях с руководством роты младшего курса, где я выполнял обязанности помкомвзвода и роты. Дошло до рассмотрения дела комсомольца на парткомиссии. Требовали покаяния. Как говорили, «...он и голову держит прямо, нет, чтобы склонить покаянно...». Это унижало. Обошлось предупреждением, но воспринял опять как плевок. Так и оставался комсомольцем почти до «звонка», хотя в душе считал себя коммунистом, будучи убежденным, что главное — это честно и добросовестно исполнять свои должностные обязанности на порученном участке. Итак, в кандидаты приняли. А осенью назначили помощником на другую лодку. Командиром ПЛ «С-290» был капитан 3 ранга Кодес Александр Александрович. Небольшого роста, сухощав, подвижен и энергичен. Старпом— капитан-лейтенант Эдик Квитков, ловелас и гуляка. Замполит — капитан 3 ранга Катченков Иван Архипович, крупный, крепко сбитый мужике бычьей шеей. Моя задача на новом месте была как можно быстрее сдать зачеты на допуск к самостоятельному управлению подводной лодкой. Проблем не было, по флагманским специалистам пробежал быстро. Самый сложный зачет по устройству подводной лодки, но и его сдал с ходу. Лодку знал хорошо еще с первого года службы.
Катченков Иван Архипович. -
Маленький экскурс в прошлое. Тогда, в ноябре 1955-го, еще в БСРК (бригада строящихся и ремонтирующихся кораблей) мы с Артохой Сусаниным вместе попытались с кондачка без серьезной подготовки сдать зачет флагмеху бригады в один заход. Однако случился казус. Начали с первого отсека. Вопрос — ответ, вопрос — ответ, то ему, то мне. Туго, но дело идет. Клапан такой-то покажи, магистраль... Приготовь, помпу запусти... Дошли до 6-го отсека. Задание Арнольду: — Дать воздух в отсек! Арнольд исподлобья водит глазами по подволоку отсека, ищет клапан ВВД. Заминка... Увидел! Рывок вперед навстречу клапану, руки вытянуты вверх и вперед... выброшенная вперед нога проваливается в открытый лючок трюма... — Ох! А-а-а!.. — это вопль Артохи... Удар промежностью о комингс лючка — это больно. — А-а-а!.. — это в тот же миг вопль флагмеха. Каким-то образом Арнольд, падая, умудрился другой ногой заехать флагмеху в то же место (несколько крепких выражений...). — Когда подготовитесь лучше и придете в другой раз— дверь будете открывать ногой! Заходов было несколько. Всевозможные схемы рисовали по памяти. Лодку исползали на брюхе, как говорится, вдоль и поперек. «Корабельную книжку офицера» заполнили каллиграфически, чертежи и схемы расписали всеми цветами радуги. В конце концов сдали. Зато подводная лодка пр. 613 на всю службу в памяти! И методика познания корабля тоже. Плавали с Кодесом мало, больше пришлось стоять в базе. Практическое управление подводной лодкой все же сдать успел, с этим после школы Калашникова тоже проблем не было. Однако служба на этой лодке запомнилась в основном не этим, это проза. Кодес убыл в длительную заграничную командировку, в Индонезию, обучать индонезийские экипажи проданных нами лодок.
Старпом, воспользовавшись этим, верный своей склонности, загулял, появлялся редко. Как-то, «прочесывая» курортную зону берега Уссурийского залива, Эдик «вычислил» Зиганьшина. В то лето «эпопея» длительного океанского дрейфа на десантной барже стройбатовцев, спасенных американским авианосцем, у всех была на слуху. Несмотря на то, что Зиганьшина плотно опекали особисты, Эдик умудрился проникнуть на санаторную дачу, где «героя» отхаживали санаторные врачи, и в «задушевной» беседе за рюмкой водки выведал дополнительные подробности. «Задушевные» беседы Эдику удались не единожды, и каждый раз, появляясь на лодке, он своими пересказами будоражил и смешил офицерскую кают-компанию. Штурман Боря Комаров и минер Олег Васин, нормальные флотские шутники, с интересом внимали и весело комментировали его болтовню. Понятное дело, все это, мало сказать, что не нравилось замполиту, но зато загружало его по прямым функциональным обязанностям. Эдик к реакции Иван Архипыча относился легкомысленно, и, видимо, это сыграло определенную роль, когда Квиткова тихо на лодке не стало. Похождения Квиткова продолжались все лето. И хотя формально «ВРИО командира» был именно он, всеми делами на лодке заниматься пришлось мне и замполиту. На этой деловой почве мы в то время сошлись плотно. Под его «чутким» руководством я благополучно преодолел кандидатский стаж и был принят в КПСС. Особая забота о моем авторитете. Несмотря на мои возражения, меня он и на людях называл командиром. Доходило до бытовых комиксов. В каюте на плавбазе он размещался на койке верхнего яруса, а я под ним, на нижней койке. Каждый раз, когда он, махина, килограммов под сто с гаком, взбирался на стонущую под ним койку, я с опаской вскакивал со своей, предлагая вновь и вновь поменяться. — Нет-нет, вы командир. Вдруг подчиненные зайдут. Что подумают? Неудобно! Нет-нет, и не говорите! — Иван Архипович, вы же старше и по возрасту, и по званию. Вам надо быть внизу. И все поймут правильно. — Нет, нет и нет. Авторитет командира превыше всего. Тем более, когда Квитков ведет себя подобным образом! Осенью меня назначили старпомом на другую лодку. А с Иван Архипычем вновь мы встретились через несколько лет уже на Камчатке, когда я прибыл после академии формировать новый экипаж РПКСН. Он был уже членом Военного Совета Камчатской Военной Флотилии, капитаном 1 ранга, и это был уже другой человек. Но об этом потом. А пока Иван Архипович вместе с прибывшим из командировки командиром, поблагодарив, как говорится, за проделанную работу, тепло проводили меня к новому месту службы. Отметили, что первую ступеньку командирской карьеры я прошел успешно. Да, после длительного застоя в «бычках» это был рывок!
48, ЖУЛИКОВ...
На мостике подводной лодки «С-262». Слева — К.Шопотов. Амурский залив. 1962 год.
Командиром ПЛ «С-262» был капитан 3 ранга Жуликов. Родом он был из Ростова-на-Дону. Комикс! Чувствуете... Одесса— «МАМА», Ростов— «ПАПА»! Комикс был и в другом. Номер внутрибригадного телефона в каюте командира был 48. Представляете, как остренько звучит: «48, Жуликов, слушаю вас...» На слух, как правило, воспринималось — «48 жуликов слушают вас!» Кто не сразу «врубался», с кем имеет дело, бросали трубку, а потом перезванивали с извинением. Командир реагировал правильно, не обижался. Вскоре на лодку назначили нового командира БЧ-I-IV-РТС. Капитан-лейтенант Шопотов Константин Антонович пришел в подводный флот с надводных судов гидрографической службы. Он уже имел большой опыт плавания и службы, должен был назначаться командиром гидрографического судна, но попросился на лодки. Смелый шаг! К этому времени он уже печатался в приморских газетах со своими очерками на исторические темы о русских мореплавателях, первооткрывателях дальневосточных рубежей. Дружеские отношения с этим широко образованным человеком у меня сохранились до сих пор, на года прерываясь, но вновь возрождаясь, сколько бы времени ни прошло. А тогда он поразил своей напористостью в освоении подводного дела. С первой минуты знакомства Костя открыто попросил помощи и руководства. Начали, конечно, с устройства подводной лодки. Пролезли всю на брюхе, как мы когда-то с Артохой. Схватывал Костя быстро, докапывался до самой сути, как говорится, щупая все своими «пальцами» (ударение на предпоследний слог!). Также прошлись по оружию, по теории и практике торпедной стрельбы. Буквально на глазах Костя стал профессионалом-подводником, был назначен помощником и зачеты на допуск к самостоятельному управлению лодкой сдал быстро.
На этой лодке я встретился и со своим однокашником по Нахимовскому и первому Балтийскому училищам. Эдику Левенштейну по службе не везло, он был все еще командиром рулевой группы, то бишь младшим штурманом. Был обижен, плакался в «жилетку». Пообещал, что помогу, чем смогу, но все зависело от него, от его чисто человеческих качеств. Помню, у него и в Нахимовском с этим были проблемы. Ну, например, такой фрагментик. Представьте себе реакцию пацанов, когда в тишине кубрика после отбоя из-под одеяла раздается хруст и приглушенное чавканье вернувшегося из увольнения Эдика. В те времена редко кому улыбалась жизнь деликатесами и сладостями, а если что и случалось, то, как правило, открыто делилось по-братски среди присутствующих. Наверно, потому Эдик часто становился, хотя и со смехом, но «мальчиком для битья». Ему и шею смехом сломали, не со зла. Подошел один шутник сзади, положил на голову вытянутую руку и резко нажал. Ожидался эффект, что «подопытный» присядет, а он... упал. Больше месяца Эдик ходил, как испанский инфант, с гипсовым высоким воротником. Мало того, точно не помню, в каком классе, помню, однако, что были все обалдевшие от длительного карантина, и Эдика даже повесили. Да-да, не удивляйтесь детской жестокости! Повесили на шнуре оконной шторы. Повесили и тут же сняли. А еще развлекались, устраивая ему «темную». Бушлат или одеяло на голову... и град тумаков. Бурса! И как он только не озлобился на нас всех? Что ни говорите, это ему в плюс! Я отвлекся, об Эдике еще потом, а пока о Жуликове. Командирством он себя особо не утруждал, как говорил: «Старпом, я тебе доверяю, давай рули». Даже во время торпедных атак не изменял себе, вопрошая: — Старпом, когда будем делать «пли»? Понятно, что и выработка стрельбовых данных была отдана нам с помощником на откуп. То было время увлечения так называемыми «средствами малой механизации» для определения координат и параметров движения цели (КПДЦ), т. е. дистанции, курса и скорости цели. Конечно, основными средствами определения КПДЦ оставались торпедный автомат стрельбы «Трюм» и штурманская прокладка на специальном планшете по пеленгам с перископа или от акустиков, но различные графики, планшетки, логарифмическая линейка и планшет атаки группы кораблей, идущих противолодочным зигзагом, в руках старпома и помощника зачастую давали более верные данные. Первым разработчиком «планшета старпома» у нас на бригаде был старпом одной из лодок Валера Галочкин, годом раньше выпуска нашего же училища. Я у него «содрал», а затем усовершенствовал планшетку.
Валерий Иванович Галочкин и Владимир Вениаминович Брыскин. -
Ничего хитрого. Все диаграммки строились по тем же законам теории торпедной стрельбы, по которым работал и ТАС «Трюм», по которым составлялись и таблицы торпедной стрельбы периода Великой Отечественной войны. При случае, когда вдруг выйдет из строя ТАС (например, обесточится), можно было принять данные с планшетки. Пользовался я ей до самого отъезда на командирские классы. Атаковали мы всегда успешно. Наверно, уверовав, что все можно перепоручить старпому, увлекся Жуликов в свободное от службы время «Бахусом». А служба у него ко второму году моего старпомства в основном заключалась в приеме докладов: утреннего после «проверки и проворачивания механизмов лодки» и вечернего «о выполнении суточного плана». Отработался даже соответствующий ритуал: постучав в дверь каюты, надо было минуту-другую выждать, чтобы дать возможность командиру подняться с койки, разгладить лицо и придать глазам осмысленное выражение. Выслушав доклад... — Вопросы есть? Нет, ну, я пошел... Если доклад утренний, то идет с лодки в казарму, если доклад вечерний, то идет домой или к соседнему командиру. Когда выход в море, вопрос с пирса: — Ну, что, готов? Ну, пошли... Бывало и похлеще. Как-то на зимнем рейде в районе Ракушки поручили нашей лодке отрабатывать резервный экипаж. Командиром его был капитан 3 ранга Тарановский, мужчина крупный, в теле, не то, что наш, стройный и худощавый. Базировались на плавбазу.
Ну вот, эти двое, размещаясь в одной каюте вдвоем, конечно, спелись, и корабельный спирт тек рекой. Для отработки экипажа на выход в море брали на борт по две боевые смены своего и резервного соответственно экипажа. День плаваем, ночью к борту плавбазы. Так, меняя боевые смены, от выхода к выходу доводили экипаж Тарановского «до ума». И в этот раз, еще затемно, совместно приготовив лодку к выходу в море, идем на плавбазу со старпомом резервного экипажа докладывать командирам о готовности к выходу. Стучим в дверь каюты. Ни гу-гу. Открываем — в нос смрад перегара. Еле растолкали. Тарановский более-менее шел сам, Жуликова вдвоем с трудом проволокли по коридорам плавбазы (хорошо еще, что на плавбазе подъема не было), провели через ботопорт по трапу на лодку, спустили в рубочный люк. Обоих затолкали в каюту командира. Ни тот, ни другой так и не «врубились». Шифровальщика пришлось разместить у себя в каюте. Доложились о готовности к выходу походному оперативному дежурному бригады, получили «добро» и по-тихому отошли. Весь день дотемна отрабатывались по элементам задачи № 2, всплывали, погружались, становились под РДП... В обед оба «кепа» поднялись на мостик, перекурили, прозрачными глазами повели вокруг (было ясно, что происходящее осознают с трудом), от обеда отказались, но закуску потребовали в каюту. К ночи тихо ошвартовались у плавбазы, доложились ОД. После отбоя без шума обоих командиров положили на место в каюте плавбазы. На другой день выхода по плану не было, отработка резервного экипажа закончена (теперь только предъявление штабу и зачетный выход), можно отсыпаться. Утром чувствую, кто-то меня тормошит, просыпаюсь... В темноте кто-то дышит на меня перегаром, хрипит... — Старпом, ты что спишь?.. У нас же выход! Понял — «кеп», он так и не «врубился». Еле-еле втолковал, что прошли уже сутки, что благополучно отплавали, что все путем... и т. д. На «керосине» Жуликов и погорел. Как-то летом, в ночь ожидаем разрешения на выход по тревоге на очередные учения. Все лодки бригады прогрели дизеля, готовы к выходу, но разрешения нет. Сильнейший туман, как молоко, с мостика лодки корня пирса не видать. Командиры ушли в штаб, на лодках готовность № 2. Ждем. В полночь сходил в штаб для выяснения обстановки, командира нашел в компании других командиров. Все убеждены, что пока туман не рассеется, выхода не будет, а в Приморье в начале лета держатся по несколько суток кряду.
Ну, думаю, к утру с таким настроением «наберутся». Точно, как в воду глядел! В четвертом часу утра — сигнал: «Рассредоточение по противоатомному варианту»! Экстренный отход от пирсов! На пирсах появились хмельные командиры, моего пока нет. Стоим третьим корпусом. Первая и вторая готовы отходить, кричат: «Давай отходи!». Наконец, вижу на пирсе своего «кепа», он, как всегда, «хорошее» всех. Отдал кормовые швартовы, носовая швартовая команда подхватила прыгнувшего на нос командира. Отходим, все три лодки, одна за одной веером. Командир на мостике, командует: — Руль прямо, оба мотора назад полный! Туман — молоко, ни носа, ни кормы не видно. — Товарищ командир, пора стопорить — сзади Т-образный топливный пирс.
Продолжение следует.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ. 198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус. karasevserg@yandex.ru
Важное
.jpg)
