После крепкого сна на таком ложе моя спина представляла собой тело,
покрытое вдавленными углублениями от пробковых шариков и Федя, как
всегда, сморозил:
- Сима, ты как на булыжной мостовой в беспамятстве лежал. Только
булыжники ма-а-а-ленькие такие на той мостовой были. Ну, как тебе
пробка?
- Нормал. Для уставшего карася и такое ложе сойдёт, - в такт вопросу
ответил я.
Корабль ожил, загудели вентиляторы котлов, зашевелились механизмы
и прочие корабельные приспособления, забегали матросы, готовя
помещения и оружие к походу.
Залетевший по трапу в наш кубрик матросик задраил нам все
иллюминаторы.
- Почто лишаешь нас кислорода, милейший? - придуриваясь завопил
Аристархов. – Мы ж тут заживо задохнёмся в этой тесноте.
Матросику тоже палец в рот не клади и он парировал:
- Ничего с вами пассажирами не случится. Будете задыхаться, можете
подняться на верхнюю палубу и там балдеть, а иллюминаторы на походе
не трогать.
- Ну, вот уже и пассажирами нас обозвали. Ух, ты какой – нехороший
человек, - с подвывом завёлся Рарик.
Конечно, служба матроса на крейсере значительно отличается
от практикантов типа нас, а они уже и относились к нам курсантам
соответственно. Бездельники и пассажиры это еще не все самые обидные
эпитеты в наш адрес. Каждому своё.
Наша первая корабельная практика носила в основном ознакомительный
характер. Первый курс это ведь ещё совсем зелёные дети и до настоящих
моряков тут ещё было далеко.
Мы должны были на настоящем боевом корабле изучить организацию
корабля, его устройство и основы борьбы за живучесть, боевые посты и
их оружие и вооружение, вахтенную и дежурную службу.
Для выполнения обязанностей на корабле мы были расписаны в БЧ-2
дублёрами командиров боевых постов, обязанности которых исполняли
корабельные старшины. Мы изучали театр плавания и лоции районов, в
которых проходил корабль, но это ни в коем случае не означало, что мы
были бездельники.
Для матроса понятие лоция и оборудование театра плавания ничего
не говорит. Он знает своё заведование и вверенную ему технику, а так
же как правильно таскать швабру, и на этом для него круг познаний
заканчивался. Мы же должны были в недалёком будущем командовать
кораблями и теми же матросами, и наш кругозор должен был быть на уровне командира, а не рядового матроса и даже старшины. А то, что
мы были совсем пацанами по своему возрасту, так в этом не наша вина.
Молодость никогда пороком не слыла.
Столовой на кораблях в те времена не существовало. Раньше слово
'столовая' на корабле вообще не применялось. Для офицерского состава
и мичманов были кают-компании, а вот остальной личный состав питался
у себя в кубриках по системе баков.
На одном баке состояло 10 человек и, так называемые, бачковые или
пообиднее 'гарсоны', получали пищу на камбузе, приносили её в кубрик,
и здесь уже происходило дальнейшее священнодействие, как обычно.
После приёма пищи бачковой мыл посуду и убирал стол и в дальнейшем
занимался своими служебными и прочими делами.
Гарсонили по очереди, и только старшины и годки не участвовали
в этих унизительных для них процедурах. В итоге хочешь - не хочешь,
а получалась настоящая годковщина, потому что пахали, как всегда,
молодые матросы. На крейсере экипаж порядка 600 человек и очередь из
бачковых у камбуза собиралась более 40 человек.
Осенью седая Балтика частенько срывается с катушек и начинает
бузить своими штормами и наводнениями в Финском заливе. Вот тут то
и мы впервые столкнулись с настоящим ревущим штормовым морем и
качкой до изнурения.
Крейсер в начале сентября, в самом начале нашей практики, шёл из
Таллинна в Лиепаю и на переходе выполнял свои задачи. Мы проходили
мимо островов Хийумаа, Муху и Сааремаа и через Рижский залив стали
выходить в Ирбенский пролив.
Пролив, который из-за своей громадной ширины в 30 км и проливом
то не назовёшь, но поскольку он отделяет эстонский остров Сааремаа от
материка, то по всем географическим законам он и обзывается проливом.
Вот при подходе к этому проливу и началось резкое ухудшение погоды и
море пошло вразнос.
Многие считают, что Балтийское море это, тьфу – лужа. Ведь называют
же его Маркизовой лужей. Да средняя глубина моря около 60 метров,
но обывателю чтобы утонуть и 20 см может хватить. Есть на Балтике и
глубины за 200 метров, но дело не в этом.
Море настолько рассвирепело, словно специально решило испытать
нас на прочность и окрестить в моряки. Огромный корпус крейсера, длина
которого составляла 190 метров, как огромную щепку, раскачивали волны
семибального шторма. Наш носовой кубрик находился всего метрах в
20 от носа корабля и его опускало и поднимало вместе с нами, как на
гигантской качели.
Вниз и вверх, опять вниз и вверх и амплитуда таких монотонных
скачков составляла не меньше 8-10 метров. Сначала в кубрике все
пытались хохмить и делать вид, что нам никакая качка нипочём. Однако
мне стало тоскливо, голова становилась, как полено, и к горлу начинала
подкатывать утренняя пища. Моня тоже пытался изображать из себя героя
и пыжился, пытаясь отвлечь нас от грустных мыслей, но не на долго.
Дойдя до нужной кондиции, он вдруг закричал:
- Ой, мужики, щас вас всех заблюю. Разбегайсь, кто может! – и со всех ног рванул по трапу наверх, в находящийся там гальюн.
Я не выдержал соблазна и последовал вслед. Мы стояли с ним в гальюне
и хохотали от своей детской дурости и нового чувства непередаваемого
ощущения. Ощущения слабосилки перед этой бесконечной качелью,
которая способна вызвать тебя на откровение, заставив показать твоё
внутреннее содержание.
Хохотали и хохотали пока, наконец, не разразился настоящий рвотный
процесс. Тут уж действительно стало не до смеха.
Когда меня вывернуло наизнанку, стало значительно легче. Но именно
в этот момент наступает неприятная слабость и безразличие. Неприятный
липкий пот этой самой слабости начинает покрывать всё тело, а ножки
становятся ватными и ручки виснут, как плети. И так до следующего
извержения.
Нам стало полегче, и мы вернулись в кубрик, в котором творилась
невероятная по своей красочности картина. Все кто был в кубрике,
вповалку лежали на койках и периодически травили прямо на пол, как
говорится, не отходя от кассы. Пол был заблёван не хуже чем в самом
низкопошибном кабаке дореволюционной некрасовской России.
Более находчивые и сообразительные убежали из кубрика на мидель-шпангоут корабля, где килевая качка ощущается значительно меньше.
Мидель шпангоут это примерно середина корабля.
А море словно сошло с ума и трепало корабль, который, как старая
развалина, скрипел и трещал на волне, но оказывался значительно крепче,
чем люди.
Надо ж было тому случится, но именно в этот день я был бачковым.
Хочешь ты сам есть или нет, это никого не интересовало. Когда основная
масса курсантов лежала в отрубе и смотреть-то на пищу без рвотных
позывов не могла, были проглоты, у которых качка наоборот вызывала
прилив голода и жажды.
Пришло время обеда и я, зажав свою волю в кулак, собрал бачки и
чайник для компота пошёл на камбуз за обедом. На безлюдной верхней
палубе свистал один лишь ветер, да низкие свинцовые тучи проносились
над качающимися мачтами, а палубу периодически обдавало крупными
брызгами волн. Вдоль бортов были установлены стойки и натянуты
штормовые леера, держась за которые можно добраться до камбуза,
без опасения оказаться за бортом. Очередь на раздаче была небольшой,
народ игнорировал пищу, и я быстро получил причитающийся на наш бак
обед.
Но добираться назад пришлось без помощи и поддержки штормовых
лееров, ведь руки были заняты ведрами с едой. Обдаваемый потоками
солёной воды, я, как великий эквилибрист с этим бесценным грузом в
руках, кое-как добалансировал до люка.
Когда нос корабля проваливался вниз, то присутствовало полнейшее
ощущение состояния невесомости: казалось, ноги отделяются от палубы,
и ты вот-вот оторвёшься от этого железа и воспаришь над всей этой
сутолокой волн и металла.
Но следом наступал момент подъёма носа на волне, и на твои ноги
обрушивалась огромная тяжесть, вдавливающая тебя в палубу.
Вот на этом самом моменте я и сломался, когда опускался в люк. Я
полетел вместе с бачками и наваристым украинским борщом вниз по
вертикальному трапу.
Для меня это был великий стресс, даже качка перестала раздражать.
Как же народ останется без первого?!
Я отнёс в кубрик то, что осталось от обеда и снова попёрся по верхней
палубе на камбуз, выпрашивать у кока борщ. Хорошо, что укачавшийся
народ не требовал добавки, и первого было, как и второго, в достатке. Кок
набухал мне целый бачок борща, глаза б мои на него не смотрели, я же не
железный и тоже страдал отвращением к пище.
Добрался до кубрика без эксцессов и предложил едокам своего бака
отведать прекрасный обед. Федя, Прилищ и Лёха застучали ложками и
с аппетитом поели. Остальная братия изволила стонать от недомогания,
лёжа на койках или давно разбежалась из кубрика подальше от ароматных
запахов наваристой пищи.
Я тоже через силу заставил себя похлебать первое и съел немного
каши. Всё! Кто поел тот и смел, решил я. Теперь задача №1 - нужно было
вымыть посуду и убрать со стола.
Корабль слегка поменял курс, и килевая качка ещё больше усилилась.
Мама родная! Эта бесконечная гигантская качель любого может свести с
ума своей монотонностью смены верха и низа.
Я мужественно приступил к мытью посуды, но скоро понял, что
сейчас и меня прорвет всеобщий процесс морской болезни. Лёг, полежал,
потом ещё помыл пару алюминиевых мисок. Снова полежал и так почти
закончил эту неприятную процедуру, но подкатило под самое горло, и нет
спасу от этого рефлекса.
Успел только догадаться, что уже не донести свой обед до гальюна.
Схватил бачок с остатками обеда и прямо в него вывернул всё содержимое
своей утробы. Никто не видел этого моего позора, всем было не до меня,
и каждый сам спасался от разгула стихии как мог.
В кубрик по трапу, несмотря на сильную качку, лихо сбежал командир
роты Чукмасов и оторопел, увидев ужасную картину под названием
'Девятый вал'.
Несколько коек были завалены бесчувственными телами наших
доблестных мореманов, пол в проходах заблёван и издавал смерд
невыносимый. На полу валялись перевёрнутые столы и банки (лавки),
которые ерзали на качке и колотились по рундукам и переборкам.
Чукмасов от такого видения дико завращал широко открытыми глазами
и стал искать хоть одного живого и способного мыслить курсанта. Но
укачавшимся бедолагам было даже не до командира роты. Какой уж тут
командир, когда твоя душа вот-вот отлетит из твоего бренного тела на
свободу и свежий воздух. Но Чук в своей флотской службе и не такое
видел.
Он пинками поднял дневального Вову Коркунова, который выполнял
свои обязанности, сидя спиной на рундуке, поскольку залезть на койку
этажом выше уже не хватало сил.
Методом принуждения и криками на повышенных тонах Чукмасову
удалось привести в чувства и заставить бледного, как поганку, Вову немедленно наводить в кубрике должный порядок и делать приборку с
хлоркой.
В открытый люк кубрика иногда заглядывали любопытные матросы,
они совсем как на экскурсии, разглядывали дичайший бедлам, творящийся
у нас в кубрике. Чего интересного увидели?
Бедный Вова, с худосочной шейкой и с оттопыренными ушками,
интеллигентный с виду мальчик ползал на коленях и развозил огромной
тряпкой зловонную гадость, невзначай размазанную на полу. При этом
он и сам периодически добавлял туда же то, что у него случайно ещё
сохранилось в закоулках желудка и кишечника.
Картина была бесподобная и куда там Айвазовскому со своими
полотнами. У него романтика, а здесь романтическая жизнь на море.
Глядя на всё это, я скорей - скорей домыл посуду и срочно побежал
наверх, на свежий воздух от этой вони, которая заполняла всё замкнутое
пространство кубрика.
Мы стояли на спардеке, укрываясь от свежего прохладного ветра за
башнями орудий универсального калибра , и рассуждали меж собой, когда
же, наконец, закончится эта изнуриловка. Федя с Лёхой, как бывалые
заправские моряки, ещё и покусывали солёные огурцы.
На верхней палубе около камбуза стояли бочки с солёными огурцами
и селёдкой, и каждый желающий мог поправить своё пошатнувшееся на
волне здоровье этими солёными деликатесами с сухарями.
- Федь, ты бы посмотрел, что творится в нашем кубрике. Чук пришёл
и обомлел. Заставил Вову ползать на карачках и собирать блевонтин. А
Вова... Тот вообще никакой и сам добавляет себе работы. Ну, прямо цирк,
да и только. Матросы бегают посмотреть сверху в люк нашего кубрика и
ржут над нами, что кони, - рассказывал я друзьям маринистские картинки
из жизни нашего кубрика.
- Пусть поржут. Они сами-то, небось, в первую приличную качку
валялись впаволячку в собственном дерьме ещё хуже наших ребят, -
зло говорил Федя. – Если хочешь, сходи, посмотри на миделе, сколько
матросов чахнет от качки, правда и наших там полно. Ничего, дня три
пройдёт, и все будут, как огурчики.
Важное
Важное
Важное
Важное
