Из шестой роты можно было пройти в библиотеку-читальню двумя путями. Один короткий — мимо спален первой и второй рот, другой — обходной, через двор. Разумеется, все ходили кратчайшей дорогой, и в свободные часы зимнего дня вереницы малышей беспрестанно сновали взад и вперёд по коридору старшеклассников. И вот однажды шестую роту облетела потрясающая весть: старшеклассники закрыли проход. — Они нас позвали, — рассказывал, волнуясь Сильвестров,— меня и Лёньку Шиловского из шестьдесят первого, и говорят: «Надоело нам ваше хождение, стучите целый день здесь каблуками, мешаете...» — «Нам надоело, говорят, ходите теперь через двор», Шиловский им: — «Ведь через двор так не побежишь: есть приказ каждый раз шинель надевать, это ж целая канитель». А они в ответ... — Да кто «они»? Кто говорил-то с вами? Рассказывай толком! — А ты думаешь, они нам фамилии свои рапортовали?! — огрызнулся Сильвестров.— Главным закопёрщиком был высокий, белёсый, без переднего зуба. Лёнька сказал, что его Альбиносом кличут. — Знаем... этот вредный... Ну, а ещё кто? — А ещё чернявый такой, конопатый... И еще двое ихних было. И вот их условия: если мы хотим мимо них ходить, то должны им платить дань. — Дань?! Удивительнее этого шестьдесят второй класс еще ничего не слышал. — Вот именно! Сладкое с обеда, а кто из дому получает сласти, так яблоки или орехи. — Ну да! Держите карман шире! Не дадим! И так будем ходить!
- натуральный или денежный сбор, получаемый победителем с побежденного, иногда ее выплачивали как выкуп с целью избежания военных столкновений.
Но группа воспитанников второй роты во главе с Альбиносом с увлечением занялась взиманием «дани». Не из корысти, а просто из озорства. Дело было поставлено основательно: у дверей выставлялись кордоны, которые, не входя в обсуждение вопроса, отказывали в пропуске всем неплательщикам. Конечно, можно было обратиться за содействием к начальству, но такой выход шестой роте казался недостойным, и когда однажды Сергей Филимонович, заметив горячий спор у дверей, подошёл поближе, мальчики сделали вид, что ничего особенного не происходит. Однако своими силами они не могли противостоять «рыцарям большой дороги» и наполовину со смехом, наполовину с досадой платили «пошлину», справедливо рассчитывая, что второй роте скоро надоест эта забава. На третий или четвёртый день у Алёши не оказалось ничего сладкого, и дозоривший Альбинос отказался пропустить его. Несколькими часами позже, перед самоподготовкой, шестьдесят второй класс во дворе затеял игру в снежки. Алёша заметил проходившего Альбиноса. У него вдруг мелькнула озорная мысль. Он тщательно прицелился: раз! — и увесистый снежок хлопнул Альбиноса прямо в лоб. — Ну, держись теперь, — крикнул тот и устремился на Алёшу. Но класс видел нависшую над Пантелеевым опасность. Частый град снежков встретил Альбиноса. Виноградов запустил огромный ком. Тилде хладнокровно, почти в упор бросил два снежка, а Омельченко, забыв перед лицом внешней опасности внутренние раздоры, обстреливал Альбиноса с колена. Несколько старшеклассников наблюдали позор своего товарища, но ничем не помогли ему. — Ай да малыши! Молодцы! Наддай ему жару! — кричали они.
Сколка льда и уборка снега.
Альбинос чувствовал, что дело идёт о его престиже. Весь белый от снега, с дрожащими от злости губами, он мчался за Алёшей и в конце концов настиг его. — Ага! Попался, который кусался, — злорадно прошипел он. — Пусти его! — раздался вдруг над ним чей-то гортанный голос.— Пусти! Алёша, тщетно пытавшийся вырваться из сильных рук Альбиноса, увидел высокого воспитанника с красивым, типично грузинским лицом: тонкий, удлинённый овал лица, горбатый орлиный нос, чёрные глаза и чёрные изогнутые брови, — Оставь, Беридзе, — проворчал Альбинос. — Надо внушить этой мелюзге уважение к старшим воспитанникам. Беридзе засмеялся. — Каким образом думаешь внушать? Драть за уши? Начитался о старых корпусах? А у нас этого нет. И вообще маленьких обижать стыдно. — Он первый начал! — совсем по-детски воскликнул Альбинос. — А почему вы меня давеча в библиотеку не пустили? — крикнул Алёша, всё еще безрезультатно пытавшийся освободиться от крепкой хватки своего противника. — А ты отчего дани не платишь? — в тон ему ответил Альбинос. — Это что еще за дань? — резко сказал один из подошедших с Беридзе старшеклассников. — Чего ради ребята будут свои пирожки отдавать? Гляди, Альбинос, на комсомольское собрание вынесем, если не бросишь эти глупости. — А ну-ка,— решительно обратился Беридзе к Альбиносу. — Пусти его сейчас же, не то я тебя так в снегу вываляю, что ты почище будешь.
Он взял Альбиноса за руки и без видимого усилия отвел их. Альбинос, ворча, удалился, провожаемый насмешливыми репликами своих одноклассников и гиканьем восхищенного шестьдесят второго. Беридзе, посмеиваясь, глядел ему вслед. — Обиделся! Ну шайтан с ним. А ты что же, такой-сякой задираешь старших? Тебе и в самом деле, пожалуй, уши надрать следовало бы. Как тебя звать? — Алёша... Пантелеев... — закричали вокруг. — Хорошее имя. Так, ведь? Алёша, доверчиво улыбаясь, смотрел на него. — Пойдём, кацо, потолкуем, — проговорил Беридзе, видимо, желая уйти из толпы обступивших его ребят. Они долго прохаживались, очень серьёзно беседовали как равный с равным, и мальчики с завистью поглядывали на Алёшу.
В спортзале училища: соревнования по боксу.
С этого дня Алёша приобрёл друга и покровителя. Беридзе рекомендовал ему книги для чтения, давал всевозможные советы, а в спортзале показывал ему приёмы французской борьбы и учил «гасить» мяч в волейболе. Время от времени он делал Алёше маленькие подарки, доказывавшие, что ему ведомы сокровенные желания мальчика: красивую записную книжечку, карманный электрический фонарик, а однажды подарил ему почти новую автоматическую ручку. Сергей Филимонович одобрял эту дружбу. Однажды он отвёл в сторону Беридзе и сказал ему: — Вы представляете, как много значит для Пантелеева ваше внимание к нему? Из личных наблюдений я знаю, как необходима маленьким воспитанникам опора. Им надо привязаться к кому-нибудь. Иной раз, когда говоришь отечески с малышом, он, сам того не замечая, держится за ваш китель: очевидно, он испытывает потребность физически ощущать чью-то опору. Я это говорю вам, чтобы вы не забывали об ответственности, которую приняли на себя, завоевав привязанность мальчика. Теперь ему будет очень больно, если вы почему-либо перестанете им интересоваться. — Что вы, товарищ капитан-лейтенант, — у Беридзе даже глаза округлились. — И я ведь к нему привязался, словно к меньшему брату. Такой славный парнишка! И все они славные! Может, вы и правы, что они за пуговицу держатся, но головы у них уже хорошо работают. С такими мне вовсе не скучно дружбу водить. Если угодно, прикрепите меня к этому взводу.
Бытовое обслуживание.
В училище практиковалось прикрепление воспитанников старших рот к младшим. Старшие проводили беседы, учили маленьких нахимовцев соблюдению опрятности и дисциплине, проводили воспитательную работу. Всё делалось по суворовскому правилу: «Учить не рассказом, а показом». Старшеклассники приносили малышам свои тетради и чертежи в качестве образца аккуратного выполнения, являлись всегда чисто одетыми, показывали прекрасную выправку, щепетильно соблюдали уставные правила. Им легче, чем офицерам-воспитателям, удавалось завоевать доверие мальчиков, проникать в их несложные тайны и незаметно направлять их мысли в нужную сторону. В необходимых случаях старшеклассники обращались за советом к воспитателям. Беридзе провёл в шестьдесят втором классе две беседы, вызвавшие страстные прения и надолго оставившие след в умах воспитанников. Первая беседа называлась «О дружбе и товариществе», вторая — «О честности и правдивости». Алёша присутствовал и на беседе, организованной политотделом училища, «О детстве Ленина», и на беседе, проведенной Беридзе 21 декабря, в день рождения товарища Сталина. Вся рота слушала этот доклад.. Всем хотелось узнать более подробно о жизни любимого вождя, чей образ каждый нахимовец носил в своём сердце. Георгий долго молчал, видимо, собираясь с мыслями и обдумывая начало своего доклада. Когда он, наконец, заговорил, голос его звучал так же просто, как всегда. — Товарищ Сталин — величайший человек нашей эпохи. Имя его олицетворяет всё лучшее, что есть в нашей современности. Имя его — символ справедливости для трудящихся людей во всём мире.
Беридзе рассказал, что отец Сталина, , родом крестьянин, занимался сапожным ремеслом, а затем стал рабочим. Мать Иосифа Виссарионовича тоже была крестьянка из крепостных. С юных лет Сталин начал вести революционную пропаганду. Его исключают из семинарии. В 1902 году его арестовывают, заключают в тюрьму и осенью 1903 года ссылают в Восточную Сибирь. В январе 1904 года товарищ Сталин , бежит оттуда — это первый побег. С 1902 года до 1913 года семь раз арестовывают товарища Сталина, шесть раз его ссылают и пять раз товарищ Сталин бежит из ссылки. Воспитанники с горящими глазами слушают биографию человека, с чьим именем на устах жили и боролись их отцы. — Трудно найти такую сторону жизни, такой уголок в нашей стране, где бы не чувствовалась живая забота товарища Сталина, его неустанное внимание, его любовь к советским людям, — тихо говорит Беридзе. — Товарищ Сталин знает, где зажигаются новые домны, и помогает их строителям, он читает новые книги, смотрит новые фильмы, прослушивает музыкальные произведения и даёт указания писателям, композиторам и режиссерам, он незримо присутствует на кораблях, плывущих в ночной тьме вдали от Родины. — А написать ему можно? — мечтательно говорит Алёша. — Можно. И многие пишут. Если случилось у советского человека горе или если с недостаточным вниманием отнеслись к его деловому предложению, он часто пишет в Кремль, Сталину, — отвечает Беридзе. — Отовсюду идут письма с этим адресом, и в каждом из них заключена частица человеческой души, и все эти письма читаются, на каждое посылается ответ, нередко лично подписанный Сталиным.
— Да как же он успевает? — прошептал кто-то. — Как успевает? — Беридзе задумывается. — Не знаю, кацо! Это почти невероятно, почти свыше сил человеческих, — но это так. Товарищ Сталин всё успевает, и всегда он мудрый и чуткий. Давно закончился доклад, но мальчики полны впечатлений и говорят без умолку. Каждая такая беседа была событием для маленьких воспитанников, она будила их мысль, создавала их представления о долге и нравственности, питала всё новыми соками их крепнущий патриотизм — формировала мировоззрение будущих офицеров.
Семафором, то есть морской сигнализацией посредством флажков, увлекались все нахимовцы. В училище устраивались специальные соревнования по семафору. Хотя в шестой роте еще не изучали сигнализации, но мальчики сами добыли таблицу и с азартом разучивали её. Алёша разделял общее увлечение и сделал порядочные успехи. Теперь он без труда расшифровал жест Тилде: буква «п». Тилде поднял левую руку вверх, держа правую под ней. «Я», — прочитал Алёша. Он старался глядеть на подаваемые сигналы исподлобья, не поднимая головы, чтобы стоявший перед ним Пилипенко не заподозрил чего-либо. Тилде развёл обе руки горизонтально и сейчас же скрестил их над головой. Алёша глубоко вздохнул. — Ответ получается — пять, товарищ преподаватель, — сказал он полным голосом. — Гм... да... Правильно! Задачу вы решили, только уж очень долго думаете. И ошибки делаете в процессе решения. Не чувствуется уверенности в ваших знаниях, Пантелеев! Ну, садитесь. Алёша, с трудом передвигая негнущиеся ноги, пошёл на место. Пилипенко прикрыл левой рукой журнал, чтобы не видно было, какую отметку он ставит, и неуловимым движением вывел цифру. Но скрыть что-либо от зорких глаз воспитанников было трудно. Сидевший на первой парте Зеркалов помахал над головой рукой с растопыренными четырьмя пальцами. «Четыре» — прошелестело по классу. Алёша сидел ни жив, ни мёртв и вытирал платком обильный пот на лбу. — Воспитанник Сильвестров! Сильвестров с унылым видом вышел к доске.
— Не можете ли вы в свою очередь сделать в уме небольшое вычисленьице? Сколько будет, если от пятнадцати восьмых отнять три четверти? Сильвестров, видимо, испытывал чувство, аналогичное тому, что пережил Алёша. Он напряжённо морщил лоб, шевелил губами, но взгляд его, с мольбою блуждавший по лицам товарищей, выдавал его волнение. Алёша сидел, как на иголках. «Меня выручили, а теперь я должен», — билась в нём настойчивая мысль. В училище сурово боролись с подсказыванием. На классных и комсомольских собраниях нередко обсуждали этот вопрос, и обычно воспитанники редко прибегали к подсказкам. Но то, что не годилось на других уроках, казалось допустимым сейчас. И потому все с сочувствием следили, как Алёша, улучив момент, приподнял над головой лист белой бумаги, на котором было крупно выведено: ... Но в этот момент Пилипенко вдруг обернулся. — Так-с,— процедил он,— вы, видимо, считаете, Пантелеев, что ваших знаний хватит на двоих. Ну, что ж! За первый ваш ответ я поставил вам четвёрку, теперь вы заработали единицу. Вот и выходит, что у вас сегодня пятёрка по арифметике. — Он засмеялся, довольный собственной остротой. — Можете садиться, Пантелеев! — Не дрейфь, Алёша, — раздался внезапно чей-то ободряющий голос. Пилипенко побагровел. — Кто это сказал? — спросил он зловеще спокойно. Все молчали. — Кто сказал? — повторил он, стукнув кулаком по кафедре, и так как никто не ответил ему, он желчно договорил: — Оказывается, в шестьдесят втором классе сплошь трусы. Трусы и обманщики! Это было оскорблением для всего класса.
По лицам воспитанников и по глухому ропоту Пилипенко понял, что зашёл слишком далеко. Но вступать в объяснения с мальчиками он счёл ниже своего достоинства. Сделав вид, что ничего не заметил, он отослал на место вконец растерявшегося Сильвестрова и принялся объяснять содержание следующего урока. Воспитанники чинно слушали его. Но под партами передавалась вкруговую записка: «Не отвечать на прощание». Кто бы ни написал её, но она выражала настроение всего класса. Может быть, кто-нибудь из мальчиков и предпочитал выразить протест в менее резкой форме, потому что все отлично понимали, что рискуют многим, но каждый понимал и то, что идти против всего класса при создавшейся обстановке невозможно. Впрочем, у всех так велики были обида и раздражение против Пилипенко, что вряд ли кто-нибудь долго колебался. Преподаватель, ничего не подозревая, окончил объяснение и тщательно вытер платком испачканные мелом руки. Раздался звонок. Пилипенко взял журнал и сухо произнёс стереотипное: — До свидания, товарищи воспитанники. Ни звука не раздалось в ответ. Мальчики стояли с плотно сжатыми губами, смотрели в упор на преподавателя и молчали., Краска медленно сошла с лица Пилипенко. — Вон как! — протянул он. — Что это значит? Класс молчал. Слышно было только чье-то прерывистое дыхание. Пилипенко круто повернулся и большими шагами вышел из класса. Минуя учительскую, он направился прямо в кабинет начальника училища.
Заседание Педсовета училища. В президиуме в центре капитан 1 ранга К.А.Безпальчев.
Воспитанники не вышли в коридор. В классе было тихо, разговаривали почему-то вполголоса. — Может, нам сейчас до бати добираться? — несмело предложил Зеркалов.— А то арифметик наговорит невесть что. — Ничего... Батя разберётся. Без нас не решит, — посыпались восклицания. В самом деле, спустя четверть часа в класс вошёл капитан первого ранга Львов и Сергей Филимонович. Львова хорошо знали все воспитанники. Он был заместителем начальника училища и входил во все вопросы учебной жизни. Он обладал ценным качеством: умением строго соблюдать уставные правила, не впадая при этом в формализм; поэтому закон в его руках всегда был живым законом. — Здравствуйте, товарищи воспитанники! — Здравия желаем, товарищ капитан первого ранга! — Вольно! Садитесь. Львов остался стоять и, заложив руки за спину, долгим взглядом обвёл насупленные, серьёзные лица ребят. — Начальник училища поручил мне разобраться в только что происшедшем грустном инциденте, — сказал он, наконец.— Ввиду болезни вашего ротного командира мне поможет в этом капитан-лейтенант. Он помолчал и потом негромко, но с большой энергией проговорил: — Первое условие успешности нашего разговора — это чтобы с вашей стороны не было никакой скрытности. Расскажите откровенно, как было дело, что побудило вас так недисциплинированно поступить. Второе условие — пусть назовутся зачинщики. Я не могу говорить с безликим существом. Я хочу знать, кто крикнул Пантелееву, хочу знать, кто первый предложил не отвечать на прощание преподавателя. После этого мы будем разговаривать.
Заместитель начальника Рижского НВМУ Капитан 1 ранга Плискин Лев Яковлевич
Скрипнула чья-то парта, и этот звук подчеркнул наступившую тишину. Снизу, от комнаты дежурного офицера, донёсся звон: пробили склянки. (Каждые полчаса дежурная служба отбивает в колокол «склянки»). Прошла минута, другая... Львов терпеливо ждал. Он заметил, что Омельченко переговаривается о чём-то со своим соседом, что несколько человек покосились на Гефта, но не подал виду, что начал догадываться о виновниках происшествия. Вдруг Гефт поднял руку: — Воспитанник Гефт! Товарищ капитан первого ранга, записку написал я. И тотчас же поднялся ещё один. — Воспитанник Омельченко! Разрешите доложить: я крикнул Пантелееву. В классе задвигались, зашептались. Сергей Филимонович облегчённо вздохнул. Львов тоже с видимым удовлетворением посмотрел на стоявших. — Так... Ясно! Изложите теперь мне суть дела. Класс взорвался возгласами: — Придирается он очень. — Трусами назвал. — Чуть ошибёшься, двойку ставит. — Все вы, говорит, обманщики. Львов поднял руку.
— Так не годится! Говорите по очереди. Я выслушаю любого из вас. Пусть кто-нибудь один всё расскажет. Мальчики стали переглядываться, толкать друг друга локтями, но никто не вставал. Сергей Филимонович пришёл на помощь: — Виноградов, говорите вы! Виноградов поднялся с явной неохотой, но, начав рассказывать, оживился и довольно гладко изложил историю обид, которые претерпел шестьдесят второй класс от преподавателя арифметики. Львов внимательно выслушал, потом расспросил воспитанников, которым он, очевидно, доверял больше других: Тилде, Зеркалова, Гефта и Пантелеева. Все они подтвердили рассказ Серёжи Виноградова. Мало-помалу возникла простая, откровенная беседа, в которую втянулся весь класс. Перетолковав вполголоса с Сергеем Филимоновичем, Львов снова поднял руку. — Мне кажется, что я теперь достаточно понял. Сегодня случилось печальное происшествие. Вы совершили тяжкий проступок против дисциплины. Как будущие офицеры, вы должны понять это и крепко-накрепко запомнить. Военнослужащий может принести любую жалобу по инстанции, но самочинный протест скопом, да ещё в столь грубой форме — это вещь недопустимая. Яша Гефт вскочил с места: — Товарищ капитал первого ранга! Разрешите... — Не разрешаю! Я вас всех выслушал, теперь извольте слушать меня. Вы были неправы уже с самого начала: подсказывание — тяжкий проступок, и вам это хорошо известно. Оно приучает ко лжи, к обману наставников; оно приучает халатно относиться к учёбе, так как тот, кто не понимает, что дело не в отметке, а в необходимости приобрести подлинные знания, — тот рассуждает следующим образом: «Зачем мне трудиться над уроком? С помощью подсказки я вылезу». Какой же из такого воспитанника получится офицер, морской специалист, если в его образовании будут зияющие пробелы? Командир — это человек, который должен во всякой обстановке быстрее и точнее всех ориентироваться, сделать вывод и найти выход— словом, принять решение. Для этого ему нужны знания. Тот, кто в училище бессмысленно повторяет за подсказчиком, кому важны не знания, а отметки, — тот не выйдет в командиры.
Розанов Григорий Васильевич, начальник политотдела, капитан 1 ранга.
Львов ещё раз оглядел настороженные лица, и продолжал: — Не спорю, может быть, товарищ Пилипенко не сумел спокойно разъяснить вам это. Может быть, он и до сегодняшнего дня причинял вам иногда напрасные неприятности. Мы только что беседовали с ним, и он обещал впредь щадить ваше самолюбие. Таким образом, командование само защитило ваши интересы и защитит их всякий раз, когда в этом возникнет действительная надобность. Но имейте в виду,— Львов сделал паузу и отчеканил,— имейте в виду, что если вы вздумаете вновь прибегнуть к коллективке, то последствия будут для вас очень неприятные. В данном случае командование учитывает, что вы еще недавно в училище и плохо знакомы с требованиями дисциплины, что вы еще малы по возрасту и недостаточно сознательны. Но в другой раз с вас спросится более строго. Советую не забывать об этом. В комнате стояла напряжённая тишина. Кто-то с шумом выдохнул воздух. Снизу опять донёсся звон склянок. — А в заключение о вас, воспитанники Омельченко и Гефт, — снова заговорил Львов. — Если бы вы не сознались, если бы ваша роль в случившемся была обнаружена иными путями, вам не миновать бы суровой кары. Но ваше признание спасает вас. Я ограничиваюсь. лишением вас увольнительных; Омельченко — на две недели, а Гефта — на месяц. Сергея Филимоновича я попрошу особенно внимательно следить за вашим поведением в это время. Всё! До свиданья, товарищи воспитанники, — закончил он по-обычному отрывистым, чётким голосом, И так же строго и чётко прозвучал ответ класса.
Глава VI. НОВЫЙ ДРУГ
Осенью еще живы впечатления раздольного лета, еще надо «раскачиваться», втягиваться в трудовые будни. Зимой же, когда разбег уже взят, занятия идут полным ходом, учиться легко и приятно.
Подобно другим нахимовцам, Алёша с головою ушёл в большие и маленькие дела, занятия и обязанности. Пять или шесть уроков ежедневно, приготовление заданного, а задавали немало, потом литературный и певческий кружки, спортивные игры, чтение книг и журналов, собирание марок и к тому же выполнение обязанностей по взводу — то дневальным по спальной, то дежурным в классе... суток не хватало, и он не раз втихомолку ворчал. Но когда на уроке или в беседе с товарищами заходила речь о чём-нибудь новом, он всё чаще уверенно высказывал своё мнение. Пока он говорил, ему казалось естественным, что сведения, которые он недавно приобрёл, уже плотно улеглись, слились воедино с прежним запасом знаний. Но иногда он вдруг изумлённо спрашивал себя: как же это случилось? Когда он успел узнать, не просто узнать, но запомнить всё это и незаметно для себя продумать? В такие моменты он как бы оглядывался на пройденный путь, оценивал затраченные усилия и, видя, как щедро окупаются они, с новой энергией устремлялся дальше. В классе Алёша стал одним из лучших учеников, четвёрки редко гостили в его табеле, а троек и вовсе не было. Как обычно бывает, в быстром развитии мальчика большую роль сыграло влияние старшего товарища. Дружба между Алёшей и воспитанником второй роты, шестнадцатилетним Георгием Беридзе, завязалась при следующих обстоятельствах.
Вскрикнув, он свалил с себя полузадохшегося противника и, ощупью найдя его руку, с силой сжал её в запястье. Послышался лёгкий эвон: перочинный нож упал на . Липкая, тёплая струя текла по телу, левая рука всё больше слабела, но Алёша не думал об этом. Он чувствовал, что победа на его стороне и противник его раздавлен. — Будешь приставать к нахимовцам? Будешь? — жарким шёпотом твердил он. — Да ни в жизнь! Ой, не дави! Пусти, дяденька,— чуть не в голос ревел его поверженный противник. Алёше стало смешно, что тот назвал его «дяденькой». — Смотри же! Другой раз не дам пощады! А это тебе на память! — он размахнулся и наградил мальчишку звонкой оплеухой.— Беги теперь, да больше не попадайся. Почуяв свободу, мальчик проворно отполз в сторону и мгновенно скрылся в темноте. Подняв нож, Алёша повертел его и швырнул в кусты. Потом встал и, шатаясь, пошёл в училище. Почти до самой спальной он добрался, никем не замеченный, и надеялся, что ему удастся, вымывшись и почистившись, благополучно отрапортовать о своём возвращении дежурному офицеру, но тут вдруг он наткнулся на Ивана Капитоныча. — Пантелеев! Батюшки мои! Откуда ты? Грязный весь... На улице драку затеял? А я считал тебя хорошим воспитанником. Эге! Да ты, никак, в крови? Давай скорее в лазарет! Ах ты, беда какая! Бурцев, доложи командиру взвода, чтоб в лазарет сейчас пришёл. Эка сколько крови-то... Идём, идём скорее! «Вот и конец, — с горечью думал Алёша, пока доктор, ворча, обмывал и перевязывал ему плечо.— Выгонят! Теперь наверняка отчислят! Батя не простит». Так называют некоторые маленькие нахимовцы начальника училища.
Выпускники Рижского Нахимовского Военно-морского училища, проживающие в Санкт-Петербурге, с давних пор имеют достойную традицию в День Рождения первого Начальника РНВМУ контр-адмирала К.А.Безпальчева собираться у его могилы на Серафимовском кладбище, чтобы почтить его память и высказать слова благодарности за отеческую заботу, с которой адмирал лелеял мальчишек суровой военной поры. Слева направо: Поль Юрий Александрович, вып. 1953 г., 1-е Балтийское ВВМУ, впоследствии ВВМУПП им. Ленинского Комсомола-1957 г., капитан 1 ранга; Дрюнин Евгений Александрович, вып. 1949 г., ВВМУПП-1953 г; Лойкканен Гарри Генрихович, вып. 1952 г., ВВМУПП-1956 г., контр-адмирал; Смирнов Дмитрий Семенович, вып. 1952 г., ВВМУПП-1956 г., капитан 1 ранга; Лавров Руслан Николаевич, вып. 1953 г., художник; Крылов Владимир Александрович, вып. 1953 г., ВВМУПП-1957 г., капитан 1 ранга; Храмченков Александр Семенович, капитан 2 ранга, вып. 1952г., ВВМУПП-1956г., капитан 3 ранга; Агронский Марк Дмитриевич, вып. 1952 г., БВВМУ-1956г., капитан 2 ранга; Балабинский Виктор Борисович, вып. 1953 г., ВВМУПП-1957г., капитан-лейтенант; Комлев Виталий Петрович, вып. 1951 г. ВВМУИО-1956 г., капитан 1 ранга; Логвинов Михаил Михайлович, вып. 1952 г., ЛЭТИ; Хризман Исаак Яковлевич, вып. 1951 г., ВВМУПП-1955 г., капитан 1 ранга; Лобанов Леонид Николаевич, вып. 1953 г., ВВМУПП-1957 г., контр-адмирал; Гулин Анатолий Иванович, вып. 1952 г., ЛИТМО-1961.
И словно в ответ на его мысли донёсся звонкий голос связного: — Пантелеева к начальнику училища! Иван Капитоныч с искренним сочувствием посмотрел на воспитанника. — Не робей,— проговорил он и неловко погладил мальчика по голове.— Наш-то справедливый! Ты только всё без утайки расскажи. Может и обойдётся для первого раза...— он не договорил, явно не веря в благополучный исход дела. В кабинете начальника уже сидели командир роты и воспитатель. Они рассматривали смятую фуражку и окровавленную шинель с узким разрезом на плече. — Товарищ капитан первого ранга! Воспитанник Пантелеев явился по вашему приказанию, — тихо доложил Алёша. Он вспомнил, как впервые побывал в этой комнате. Теперь он, наверное, в последний раз здесь. Завтра он уже не будет нахимовцем. Начальник училища внимательно глядел на него. — Садись,— сказал он мягко.— Выпей воды... Теперь расскажи всё по порядку. Алёша сбивчиво, но обстоятельно поведал обо всём приключившемся с ним. Когда он дошёл до того, как не захотел звать на помощь проходивших, начальник чуть приметно улыбнулся; когда же он рассказал, что побитый мальчишка назвал его дяденькой, улыбнулись все находившиеся в комнате. Алёша кончил свой рассказ и опустил голову. Наступила долгая, томительная пауза. — Ваше мнение, Пётр Семёнович? — негромко спросил начальник у ротного.
— По-моему, — твёрдо сказал Евстигнеев, — очень плохо, когда воспитанники дерутся на улице, но если уж так случится, то совсем плохо, коли побьют нахимовца. Воспитанник должен привыкнуть драться до победы. Лёгкая одобрительная улыбка скользнула по лицу Леонида Петровича. Он поднялся. Встали и остальные. — Воспитанник Пантелеев,— произнёс начальник училища.— За то, что вы дали вовлечь себя в уличную драку, испортив вдобавок казённое обмундирование, вас должно сурово наказать. Но за то, что вы храбро дрались, не просили помощи и собственными силами добились победы, я освобождаю вас от наказания. Впредь старайтесь не связываться с драчунами. Обратившись к Евстигнееву, он спросил: — Как его ранение? — Доктор говорит, что недели через две заживёт. — Отлично! Ходите, Пантелеев, аккуратно на перевязки. Пока что в волейбол играть не придётся. А теперь идите в роту, приведите себя в порядок и успокойтесь. Фуражку вам завтра дадут новую. До свидания. — До свидания, товарищ капитан первого ранга. Алёша лихо повернулся и, сдержанно чеканя шаг, пошёл к выходу. За дверью его ждал встревоженный старшина. — Ну что, Алёша? — спросил он его, заглядывая в глаза. — Ничего! Ни-че-го! — пропел мальчик и вдруг, в нарушение всех правил внутреннего распорядка, крепко поцеловал старшину в обветренную щёку, а потом вихрем помчался по коридору.
Внезапно он круто остановился: что-то вылетело из его кармана и упало на паркет. Он нагнулся и увидел конвертик с марками. За бурными событиями вечера он вовсе забыл о своём приобретении, но конвертик лежал здесь, целый и невредимый, со всеми заключёнными в нём . Алёша бережно поднял его и совершенно счастливый пошёл в спальную.
Глава V. УРОК АРИФМЕТИКИ
Урок русского языка, происходивший в первый день пребывания Алёши Пантелеева в классе, был последним уроком, проведённым преподавателем Евгением Николаевичем Шевердяковым в нахимовском училище. Вернувшись домой, он слёг; у него обнаружилась пневмония. Спустя неделю стало известно, что врачи категорически запрещают ему жить в Риге и по выздоровлении он будет переведён в одно из расположенных на юге суворовских училищ. Об уходе подполковника Шевердякова жалело всё нахимовское училище, но особенно — воспитанники шестьдесят второго класса. Они хотели проводить его на вокзал, но поезд отправлялся поздно, и командование проводов не разрешило. Тогда стали думать о подарке «на память». — Цветы! — предложил Тилде. — Вот скажет! — презрительно покосился на него Виноградов. — Что он женщина, что ли, чтобы цветы нюхать? Давайте сложимся да купим ему хороший портфель. — А ты видел хоть раз у него портфель? — вмешался Омельченко. — Книги он в руках носит, он не любит портфеля... — Верно! — зашумели мальчики.— Портфель гражданским нужен, а подполковнику зачем? — Ну, тогда думайте сами,— обиженно проговорил Виноградов. После долгих споров решили сфотографироваться всем классом и послать Евгению Николаевичу карточку. Офицер-воспитатель одобрил эту мысль. Фотография получилась превосходная. Все воспитанники расписались на обороте — и карточку переслали Евгению Николаевичу.
43 класс после окончания 7 класса. Рига, июнь 1949 г. Слева направо: 1 ряд: Соколов Виктор Александрович, Саенко Борис Ильич, Агронский Марк Дмитриевич, капитан-лейтенант Свирский Павел Мефодьевич, офицер-воспитатель, Гулин Анатолий Иванович, Семенов Евгений Павлович, Кузнецов Ефим Васильевич, Пашков Борис Иванович. 2 ряд: Иванов Георгий Васильевич, преподаватель географии; Левин Гирш Давыдович, преподаватель естествознания; Павловский Игорь Генрихович, преподаватель черчения; Касперсон Анна Матвеевна, преподаватель английского языка; майор Светлов Михаил Александрович, командир роты; Закожурникова Галина Ивановна, преподаватель русского языка и литературы; Пригорьевская Евгения Яковлевна, преподаватель истории; Никитина Зинаида Андреевна, преподаватель математики. 3 ряд: Иванов Эдуард Дмитриевич, Смирнов Дмитрий Семёнович, Орленко Валентин Григорьевич, Носенков Игорь Александрович, главный старшина Невзгляд Михаил Филиппович, старшина роты; Борисов Виктор Фёдорович, Стригин Юрий Александрович, Заико Роберт Абрамович, Забелло Евгений Иванович, Герасев Владимир Михайлович. 4 ряд: Герасимов Орлеан Константинович, Яковлев Виктор Павлович, Богочанов Павел Георгиевич, старшина 2 статьи Быкадоров Дий Агафонович, помощник офицера-воспитателя, Молочников Арон Абрамович, Промыслов Валентин Владимирович, Столяров Станислав Георгиевич, Гостомыслов Леонид Петрович, старший матрос Кононов Степан Николаевич, помощник офицера-воспитателя, Евдокимов Валентин Александрович."
От него пришёл ответ уже с дороги. «Дорогие ребята! — писал он.— Вы несказанно обрадовали меня своим подарком. Я буду работать теперь в Киевском суворовском училище. Там тоже найду, вероятно, славных ребят, но пройдёт время, пока мы узнаем и полюбим друг друга. А с вами мы уже сдружились. Мне очень жаль расставаться с вами, однако я уверен, что со многими из вас я ещё встречусь. Если не встречусь лично, то каждый раз, как я услышу или прочту в газете о том, что кто-нибудь из вас с честью выполняет свой долг — сейчас это значит хорошо учиться, потом отлично служить и если нужно храбро сражаться,— это будет для меня радостной, волнующей встречей». Письмо было длинное. Евгений Николаевич перебрал в нём почти всех воспитанников, каждому давал советы и наставления, ободрял и вдохновлял их. К общему удивлению, он не забыл и Пантелеева, хотя только однажды его видел. «Передайте привет новенькому, если он помнит меня»,— стояло в конце письма. «Если помнит!» Ещё бы не помнить этого ласкового, чуткого человека с грустными глазами, о котором из уст в уста передавали невесть как дошедшую чудесную историю про то, как под Вязьмой он с горсточкой своих артиллеристов, выкатив пушки на открытую позицию, зажёг четыре немецких танка и уже раненый продолжал вести бой, прикрыв отход своей части. Да, другого такого преподавателя не скоро сыщешь! Шестьдесят второй искренне грустил о нём. А тут еще начались нелады с преподавателем арифметики. Пилипенко не удавалось найти общий язык с классом. Скорее всего это происходило от того, что он, хороший педагог для старших классов, впервые взялся преподавать в младшем. Не имея опыта общения с детьми этого возраста, будучи, к тому же, человеком сухим, он явно не умел установить «контакт» с юной аудиторией, не мог создать ту атмосферу доверия и уважения к наставнику, которая служит залогом успеха в занятиях.
На консультации в кабинете физики. Преподаватель физики и астрономии капитан Кравченко Дмитрий Григорьевич, нахимовцы Гладышев Сергей Васильевич, Гайдук Леонид Николаевич, Брагин Александр Иванович.
Вместо того чтобы разнообразить свои уроки, заинтересовывать маленьких слушателей и тем мобилизовать их склонное к рассеянности и быстрой утомляемости внимание, он всё основывал на формальной требовательности. Мальчикам эта требовательность вскоре стала казаться придирчивостью. Даже лучшие ученики — Тилде, Гефт или не очень способный, но обладавший большой усидчивостью Женя Зеркалов — не получали у него пятёрок. Зато двойки сыпались, как из рога изобилия. Спорить с преподавателем, конечно, было нельзя,, но класс пожаловался Сергею Филимоновичу. Тот внимательно выслушал и обещал переговорить с Пилипенко, а в случае необходимости доложить и ротному командиру. На следующий урок Пилипенко пришёл хмурый и всех вызываемых к доске язвительно именовал «юными Архимедами» или «будущими Лобачевскими». В этот раз он не поставил ни одной двойки, но при малейшей неточности долго и нудно «тянул душу». — Вот-с, товарищи воспитанники, вам хотелось бы одни пятёрки получать, а сложить две простые дроби не умеете-с! Каждому лестно быть отличником учёбы, но для этого приведение к одному знаменателю нужно уметь делать даже во сне, а вы и наяву ошибаетесь. Стоявший у доски воспитанник тоскливо озирался по сторонам, класс угрюмо безмолвствовал, и даже Иван Капитоныч, остававшийся иногда в классе во время урока, не раз оглушительно громко сморкался, что служило у него всегда признаком сильнейшего душевного расстройства. То же повторилось и на следующем уроке, а потом снова в классном журнале запестрели двойки. Воспитанники нервничали, злились, между ними и преподавателем возникла молчаливая, глухая вражда. Однажды Пилипенко вызвал Алёшу: — Ну-ка, юный Невтон, решите задачку.
"Допрос с пристрастием". Второй слева – Дмитрий Григорьевич Кравченко; третий – Виктор Петрович Башняков.
Продиктовав задачу, он стал прохаживаться по классу, ероша усы. Алёша принялся за вычисления. В комнате царила полная тишина. Вдруг Алёша расслышал лёгкое постукивание. Сперва он не обратил на него внимания, но стук повторился в том же ритме, и Алёша понял, что это относится к нему. Стоя по-прежнему спиной к классу и продолжая писать на доске, он жадно ловил слухом чуть слышные удары, напоминавшие удары дятла в лесу. Да это же азбука Морзе! Как он сразу не сообразил! Три коротких — это «с», один короткий значит «е», Два длинных — это «м». Семь! Что-то неблагополучно с семеркой! Он взглянул на доску. Жирная семёрка была выведена им в виде ответа на первый вопрос задачи. Алёша бегло пробежал взглядом произведенные им вычисления. Так и есть. Он допустил ошибку. Спасибо товарищам! И хорошо, что Пилипенко не моряк и не знаком с азбукой Морзе. Он стёр семёрку и, ещё раз проверив, вывел шестёрку. Пилипенко остановился перед доской. — Заметили свою ошибку-с? Так-так... А не можете ли вы докончить задачу в уме? Сколько получится в окончательном итоге? Алёша положил мел и стал думать. В обычное время он без труда сделал бы в уме нужный подсчёт, но его охватило внезапное волнение, мысли спутались, и чем больше он старался успокоиться, тем меньше он был способен соображать. Снова раздалось было постукивание, но в этот раз преподаватель был настороже и грозно сказал: — Что там за стук? Прекратите немедленно! Так как же, Пантелеев? Алёша, чувствуя, как у него холодеет всё внутри, тупо глядел на Пилипенко. Он уже не мог взять себя в руки. «Пускай двойка, — шевелилась мысль, — только бы скорее всё кончилось». И вдруг за спиной преподавателя выросла фигура сидевшего на второй парте Тилде. Бесшумно поднявшись, он быстро вскинул правую руку вверх, а левую протянул горизонтально. «Семафор», — мелькнула у Алёши догадка.
Их, офицерский состав экипажа головной подводной лодки проекта 671РТ, формировали в 3 дивизии, которая в те времена базировалась на Западную Лицу.
Когда все вновь назначенные офицеры собрались, среди них оказалось 14 лейтенантов 1969 года выпуска. Командир был всего лишь капитаном третьего ранга, старпом - капитан-лейтенант, механик - капитан третьего ранга, три комдива - от старшего лейтенанта до капитан-лейтенанта.
Молодёжный экипаж. Зелень подкильная.
Но доктор давно дослужился до майора и изрядной плеши.
Для завершения картины надо сказать, что замполит только что выпустился из академии, перехаживал в каптри и сверкал голым черепом. Но в сочетании с коренастым телосложением, некоторой картавостью, которая то проявлялась, то пропадала, добрейшим прищуром глаз и круглой физиономией эта блестящая лысина делала его весьма харизматичным комиссаром, тем более, что в детстве он был Вовкой. Эти сугубо социалистические его особенности отнюдь не мешали ему настойчиво рекомендовать молодёжи к изучению сугубо буржуазную книгу Нормана Коупленда "Психология и солдат".
Сформировавшись, офицерский состав ждал отправки в Обнинск и от безделья изнывал.
Жили они на берегу. В казарме одного из боевых экипажей им выделили несколько кают.
Лейтенанты изнывали в кубрике на четырнадцать коек в два яруса.
Им было запрещено спать в рабочее время и они боролись со сном, целыми днями маясь дурью в виде подкидного дурака. Карты запрещены уставом, но они резались в дурака, напропалую нарушая устав.
Это происходило в промежутках между набегами механика на их двухярусное кодло. Механик разгонял собственную скуку удержанием лейтенантов от разложения и взыскивал с них, если они нарушали распорядок дня (но никто не видел, как изнывал сам механик в своей каюте между набегами).
Скрыть партию подкидного было значительно проще, чем скрыть сон. Кроме засаленной колоды и обшарпанного домино у лейтенантов имелся заезженный магнитофон. И ближе к ночи, когда кончалось рабочее время и уже можно было и пошуметь, забивая козла, они в дополнение к козлу непрерывно крутили хит сезона -
День шёл за днём, они всё ждали отправки в Обнинск, и дождались, что судпром отложил на год сдачу флоту лодки 671РТ.
Их переназначили на очередную серийную лодку, заменили им номер войсковой части и, наконец, после полугодового абсолютно уникального безделья, в начале февраля 1970 года, они погрузились в поезд и поехали "учиться военному делу настоящим образом" [В.И.Ленин, ПСС, т.36, стр.26].
Но за месяц перед этим, как раз под Новый год, в дивизии вдруг стали искать добровольца, который смотался бы за свой счёт в Ленинград, чтобы развеяться и попутно выполнить задание командования флотилии.
К этому моменту их уже переселили на финскую плавказарму, стоявшую в зоне радиационной безопасности у плавпирса рядом с подводными лодкам. За двойной периметр из колючей проволоки со сторожевыми вышками, на которых круглосуточно несли службу бывшие охотники на джейранов и сайгаков, не знающие компромиссов и промаха.
По странной логике специалистов-радиохимиков, зона с потенциально опасными объектами называется именно так, зоной безопасности.
И самый строгий режим, и вся опасность как раз и сосредоточены в этой самой зоне безопасности, надо же такое придумать!
Так что соблазн провести праздник на воле, да ещё и в Питере, оставив зону безопасности ради выполнения какого-то попутного задания, да, такой соблазн не мог не найти свою жертву.
И действительно, ничтоже сумняшеся, Игорёша, инженер РТС, тут же выдвинул свою кандидатуру. И его кандидатура прошла на удивление легко, быстро и без признаков конкуренции, как ему показалось к его вящему удовольствию.
А собственно задание показалось ему пустяковым.
В финансах флотилии перед новым годом оставались неосвоенными 200 рублей на канцтовары. И ему поручили закупить в Ленинграде на эти деньги машинописную бумагу, доставить её в Западную Лицу и сдать в штаб для оприходования. Иначе деньги пропадут, так как даже в Мурманске бумаги нет, а она позарез нужна секретному и несекретному делопроизводству.
Получив отпускной билет и аванс в 200 рублей, Игорь рванул в Килп-Явр (мурманский аэропорт тогда был ещё там) и к середине воскресенья 28 декабря был готов приступить к выполнению своей миссии, прилетев в Питер.
У него в Ленинграде была невеста, Надя. Она жила в Петергофе, на бульваре Разведчика. Как раз напротив ВВМУРЭ.
Надя работала на часовом заводе сборщицей-ретушёром. Игорь и Надежда находились во вполне официальных отношениях жениха и невесты уже полгода.
На ноябрьские праздники, когда старпом и механик, прихватив с собой Игоря, летали в Питер, старпом со своей боевой подругой даже зашли в гости к ним с Надей и к будущим тёще и тестю Игоря. Так что и в этот раз Игорь остановился у грядущей родни.
Поначалу всё складывалось прекрасно. Надя очень радовалась неожиданному приезду жениха. Они сходили в кино в "Аврору". Утром Надя пошла на работу. Игорь проводил Надю на её завод. Погода стояла самая что ни на есть предновогодняя - снежок, безветрие, раннее утро, розовый рассвет.
Наш герой решил погулять, дожидаясь открытия магазинов. И уже славно разрумянился и освежился на легчайшем морозце, когда пробил урочный час.
К этому моменту Игорёша стоял у двери ближайшего магазина канцтоваров, расположенного здесь же, на бульваре Разведчика, в правой стекляшке.
Там две стекляшки, слева и справа, если смотреть из окон танцзала училища. Надин дом стоит возле левой стекляшки, в которой в те времена была столовая, а в правой стекляшке - магазин.
Игорь стоял у магазина и с нетерпением ждал открытия, размышляя, что очень удобно, когда все магазины под боком. А если в магазин можно заскочить в числе первых покупателей и с утра быстренько обтяпать все дела, то это тем более удобно.
Когда этот свежевыбритый авантюрист, весь из себя радиоэлектронщик ВМФ с иголочки, тонко благоухающий "Шипром" и снежинками, сказал пожилой продавщице, что ему надо на 200 рублей машинописной бумаги и выписать счёт, женщина пристально посмотрела ему в глаза, как будто, с некоторым испугом.
Потом-то он понял, какую именно зелень в его зелёных глазах она увидела и чего испугалась, а тогда её взгляд ему почему-то просто не очень понравился.
Но тётенька быстро успокоилась и добродушно рассказала, что, во-первых, у них осталось только три пачки бумаги на общую сумму рупь-двадцать. Во-вторых, что они счета не выписывают, а только товарные чеки. И что чеков в одни руки они могут в один день выписать только на пять рублей.
Но если бы они выписывали счета, то тогда в одни руки в один день они могли бы выписать счетов на двадцать рублей. Таковы правила.
И задумчиво добавила, что есть магазины, которые не имеют права выписывать ни товарные чеки, ни счета. И что бывают магазины, в которых можно было бы и бумагу купить, и документы выписать, но, как на грех, закончились бланки и счетов, и товарных чеков, и самоё бумага.
Да, а они-то сами, этот первый магазин, который Игорюня посетил, никогда больше 10 пачек бумаги не заказывают и не привозят, так как товар не слишком ходовой.
Писателей (она глянула ему в глаза ещё раз, уже с хитрецой) в Петергофе, на бульваре Разведчика, что-то, видать, не густо.
А для канцелярий бумагу в таких количествах люди оформляют на оптовых базах. По безналичному расчёту. И едут за ней на грузовике. А не идут с дипломатиком - она кивнула при этом на тощий пижонский портфель, из которого, готовя его к делам, наш инженер РТС уже предусмотрительно выгрузил дома свой "жиллетт", лезвия к нему марки "Нева" и флакон "Шипра".
К моменту, когда тётенька кивнула на его портфель, Игорёк уже всё понял, так как, если жизнь прижмёт, считать он тогда ещё умел быстро в уме, без калькулятора.
И мгновенно прикинул, что ему невероятно повезёт, если он в Ленинграде и окрестностях в один день найдёт 10 магазинов, в каждом из которых ему продадут 50 пачек бумаги по 40 копеек пачка и выпишут счёт.
Но, соображал он дальше, это же будет же ж 500 пачек машинописной бумаги, которые надо же ж упереть из Питера в Западную Лицу. Ага, на своём горбу, ага-ага, ого-го ...
И у пустякового, на первый взгляд, дела начала открываться его оборотная сторона, которая выглядела как не один десяток пудов на единственную наивную лейтенантскую душу, которая в зоне безопасности на Севере беззаботно и радостно влипла в эту историю без малейшей конкуренции, в полном соответствии с психологией солдата.
И получить счета нужно, крайний срок, до 31 декабря включительно. Иначе неосвоенные деньги 1 Флотилии атомных подводных лодок Краснознамённого Северного флота пропадут из её бюджета в вихре стремительно истекающего финансового года. И вина за этот промах повиснет на пока ещё невинной военно-морской офицерской совести, как негавкучая опытная собака на штанах мальчишки, забравшегося вечерком в незнакомый чужой сад.
Схватил Игорюня те три пачки бумаги, которые у тётеньки были, зажал в кулаке товарный чек на рупь-двадцать и пошёл от правой стекляшки к левой стекляшке относить в дом невесты свою первую такую жалкую добычу и обдумывать дальнейший план.
Бумага в этих трёх пачках при ближайшем рассмотрении выглядела неважно, и он брезгливо подумал, что подобный сорт больше брать не следует.
Только теперь он осознал ориентировочные масштабы своего задания. Тётка из первого магазина очертила ему перспективу предпраздничной радостной суеты, как потом и оказалось, очень полно и точно.
Посетив второй петергофский магазин на улице Аврова и вообще не найдя там нужного ему товара, он, не на шутку заскучав, поехал в Питер на электричке.
Оставалось три дня, из которых первый уже был изрядно надкушен скупкой всей наличной бумаги в Петергофе, а последний приходился на 31 декабря.
Это сейчас - ткнул в клавиатуру компьютера, и получи адреса магазинов, а тогда... Только телефонная книга на почте и киоск Горсправки. И не дадут же тебе в том киоске список всех нужных тебе торговых точек.
Когда Игорь обошёл все магазины канцтоваров в районе Невского проспекта, то уже на практике освоил все те тонкости купли-продажи бумаги, о которых ему рассказывала тётенька в петергофской стекляшке.
После нескольких проб и ошибок был выработан следующий алгоритм закупок.
Он заходил в очередной магазин и спрашивал, выписывают ли там счета или чеки на товар. Если да, то спрашивал, есть ли у них машинописная бумага. Формат А4. Если да, то сколько этой бумаги у них есть. Если на предельную сумму счёта или чека машинописной бумаги не хватало, спрашивал, какая ещё другая форматная бумага есть. И, проклиная себя в душе за неразборчивость, докупал тут же другую. Рисовальную, чертёжную, папиросную или ещё хоть какую-нибудь бумагу, только лишь бы лист влез в пишущую машинку. Изредка попадалась даже бумага с водяными знаками - шелковистая, красивая, качественная, дорогая, но мало.
Отоварившись и получив отчётный документ, он оставлял покупку в магазине на хранение до своего возвращения и шёл искать следующий магазин. Там процедура повторялась.
Когда, по его оценкам, бумаги было куплено уже на целый багажник такси, он брал мотор, объезжал все раскупленные им предприятия торговли, отвозил бумагу на Московский вокзал, упаковывал её в мешки и оставлял в камере хранения. Из багажника "Волги" выходило три мешка бумаги.
К концу первого рабочего дня ему удалось сделать две таких ездки.
В упаковочной мастерской и камере хранения уже не скрывали интереса к его военно-морской персоне, встречали как родного и напрягались, стараясь не заржать, а только вежливо и приветливо улыбнуться.
Вечером, когда он шуршал чеками и счетами, подбивая бабки, Надя сказала, что за день он изменился в лице и теперь стал похож на какого-то спекулянта.
Он успокоил Надю, мол, нет проблем, а у самого на руках ещё было аж 150 рублей из бюджета 1 Кфлпл СФ, в камере хранения лежало всего 6 мешков, и времени до позорного провала задания, как он уже нутром чуял после сегодняшних первых опытов, оставалось лишь два неполных дня.
Начался второй день. Вчера в центральных районах Питера всю доступную бумагу он скупил. Теперь шастал по окраинам, и дела шли хуже. Но сегодня он заранее уехал в город к открытию магазинов, и к вечеру неосвоенными оставались 60 казённых рублей.
Его собственных денег на все транспортно-упаковочные расходы должно было хватить, деньги были. На Севере две получки некуда было девать. А транспортировка за свой счёт подразумевалась при получении задания.
Мешки он уже перестал считать. В портфеле бренчала связка жетонов из камер хранения. Жетоны он нанизывал на кусок бечёвки, подаренный ему в упаковочной мастерской. Вернувшись домой вечером, он старался не подавать виду, что дело дрянь. Окраины уже были им обобраны и оставалась зыбкая надежда только на пригороды. Но Надя чувствовала, что у жениха проблемы, и за ужином то и дело подкладывала ему в тарелку лучшие кусочки, так как за весь день ему пожрать в этой гонке не удалось: "Спекулянтик ты мой".
Утром последнего рабочего дня Игорь поехал в Стрельну.
Среда, 31 декабря, люди покупают подарки, а он рыскает по магазинам в почти безнадёжных поисках какого-то дерьма собачьего.
Но нашёл! Счета выписывают. В магазине бумага пока есть. Покупает, но это только 20 рублей. Остаётся ещё 40. Начинает нагло обходить закон, подкатывается к заведующей. Та входит в положение, соглашается выписать счета задними числами, за понедельник и вторник, идёт с продавщицей на свой склад... И всё. Бумаги больше нет, закончилась. Ах, но после Нового года, в первые же дни, ожидается завоз.
Хреново, но что делать? Наш прохвост решает взять счета, оставить деньги как предоплату, а бумагу забрать потом, как-нибудь, при случае, так как у него уже родился и дозревал дерзкий план ещё раз слетать в Питер после новогодних праздников.
Отвёз покупку на Московский вокзал, упаковал, сдал мешки в камеру хранения, смотрит на часы - полдень, свободные полсуток до полночного боя курантов, деньги флотилии освоены, у невесты на её заводе короткий предпраздничный рабочий день - вот оно, счастье!
Дальше события развивались так.
На середину дня третьего января у Игоря уже был обратный билет на самолёт, купленный сразу по прилёту в Ленинград, с расчётом отправить бумагу по железной дороге, а самому встретить груз в Мурманске.
Единственное, но основное, чего он не предусмотрел - непомерное количество этой, как оказалось, рассредоточенной гадости. И теперь он оставил пока некомплектный, но и так уже совсем неподъёмный багаж в камерах хранения и летел во флотилию только с отчётными документами и с докладом.
И они с Надей поехали в аэропорт, но опоздали к вылету...
Такси подкатило к зданию аэропорта, когда Ту-134 уже взлетал. Они только и видели его хвост в небе.
Ёлы-палы. Отпуск закончился, военмор начинает прикидывать. Так, сбор с опоздавших 25 процентов, билет стоит 27 рублей. У гуляки, после покупки кольца Наде, в карманах только 5 рублей рублями на автобус до Лицы.
Бежит на регистрацию следующего рейса, которая уже подходит к концу. Надя отстала. Г-г-говорит девчонкам на рег-г-гистрации, девочки, пустите меня, я опоздал, у меня только 5 рублей, видите, идёт жена, сейчас р-р-разорвёт меня в клочья. Девочки поверили про жену, про 5 рублей, про клочья, про г-г-г и р-р-р и зар-р-р-ег-г-гистрировали его на последнее свободное место следующего рейса без доплаты. Они тоже, видимо, разорвали бы своего такого мужулю в клочья, а чужулю стало жалко.
Прибыв в штаб с кипой счетов и чеков, датированных последними днями 1969 года, на общую сумму в 200 руб, но без единой пачки бумаги, которую штабные с нетерпением ждали, чтобы начать изводить её на приказы, наш лейтенант вызвал немалое удивление, близкое к подозрению в растрате казённых денег. Но когда достал из портфеля связку разноцветных жетонов от камер хранения и доложил обстановку по порядку, нашёл у штабных понимание проблемы, согласие с предлагаемым решением и тут же получил ещё один отпускной билет.
Правда, начальник отделения кадров флотилии, который руководил всей операцией и который, возможно, и сам не подозревал, во что вся эта панама может вылиться, пожурил бойца и сказал, мол, ай, не надо было ничего покупать, раз всё так сложно, а просто нужно было бы привезти и вернуть в финчасть деньги.
Его-то устами да мёд бы пить. Ладно, ему-то теперь-то, может быть, и виднее, что надо было бы делать в прошлом-то году, а Игорь полетел в Питер завершать дело чести.
Надя сказала: "Ну, ты и прохиндей!"
В Стрельне всё вышло так, как они и договорились с заведующей. Бумагу торговля получила, завезла, а он её забрал и доставил на Московский вокзал.
Там у него на круг скопилось больше двух десятков мешков общим весом 490 килограммов. Это число он запомнил на всю оставшуюся жизнь, это число не возьмёт ни склероз, ни возможный альцгеймер. Игорь сейчас говорит, что на смертном одре спроси его, сколько он припёр бумаги, он скажет, не задумываясь, 490 килограммов.
Сдал мешки в багаж и поехал в Мурманск поездом. Правда, рабочие, которые у него багаж принимали, встали на формальную позицию, услышав, что в мешках бумага. Мол, никак нельзя, пожароопасный груз. Нас посадят же, если поезд сгорит. Пришлось изучать правила и доказывать, что нет, не пожароопасный. Доказал.
Привёз мешки в Мурманск и сдал в камеру хранения. Приехал в Лицу и доложил, что груз в Мурманске. Велели ждать оказии.
Через пару дней один из офицеров штаба, уволенный в запас по выслуге лет, уезжал из флотилии. Ему выделили УАЗик, Игорька назначили старшим на машине и поручили на обратном пути захватить бумагу.
Водителем был мичман, и они стали таскать и грузить мешки в машину. Наступил момент, когда мичман, взглянув на просевшие рессоры, сказал, что больше ничего не возьмёт, иначе они не доедут. И оставили они несколько мешков в камере хранения. Как раз ещё на одну поездку.
По пути завернули в магазин и, чтобы отметить в своей компании конец кампании, Игорёша купил пару бутылок "Питьевого" спирта. Был такой колониальный госнапиток. 95 градусов. Продавался за Полярным кругом. Концентрат радости лопаря, которому слишком редко перепадают финики.
Похуже на вкус, чем приборный ректификат, если пить, не разбавляя. Но вполне годится для эпизодического употребления, если смешать, например, с коньяком, пополам, а закусывать лимоном. Но в то время Игорь ещё не знал этих питейных тонкостей, а взял напиток на пробу, от удивления, что народная власть торгует такой отравой в антиалкогольном СССР.
Привезли бумагу в штаб и выгрузили мешки в гардеробе, как раз напротив кабины дежурного по штабу.
Было уже поздно, народ лёг спать, когда Игорь пришёл на свою плавказарму, пронеся в зону бутылки со спиртом в рукавах шинели.
Там он шепнул на ухо своему соседу по каюте, лейтенанту, командиру группы автоматики реакторов:"Вася, шила хочешь?" Вася ответил утвердительно и проснулся. В соседней каюте утвердительно ответили и проснулись майор-доктор и другой лейтенант, Витя, командир группы дистанционного управления реакторами. Под рассказы о приключениях с бумагой у них вышло по полбутылки на нос. Доктор, будучи сроду мусульманином, тоже вполне уважил случай и ни в малейшей степени не пренебрегал.
А пили они то за Надю, то за Лену, Васину невесту. Доктор был женат, и за его жену не пили. У четвёртого их однополчанина невеста тогда ещё вовсе не объявилась, пили за неё, будущую. Все тосты были за невест, исключительно.
Так что с началом рабочего дня, когда дежурная служба растолкала Игорька и направила в штаб, мол, срочно вызывают, он шёл по верхней дороге Большой Лопатки, над зоной, и падал в наметённые за пьяную ночь сугробы, проваливаясь в ухабы, скрытые в крепких потёмках заполярного январского утра.
Знакомый со вчерашнего вечера мичман, дежуривший по штабу, удивился, где это товарищ лейтенант так вывалялся в снегу, но пропустил его в штаб. Игорь разделся в гардеробе. Мешков здесь уже не было. Поднялся на второй этаж, в отделение кадров.
А там на табуретке посередине кабинета сидит начальник, кавказец, порет мешки здоровенным кривым ножом, похожим на ятаган, и считает пачки бумаги, сверяясь с чеками и счетами. Кабинет и соседняя комната уже завалены, бумага на полу, на столах, на подоконниках, повсюду разноцветные пачки разных фабрик и заводов, и толстые, и потоньше, но не сходится баланс наличного имущества с отчётными документами:
- Здесь не хватает бумаги! - В машину не влезла, оставили в Мурманске, товарищ капитан второго ранга. - Где в Мурманске? - На вокзале, в камере хранения, товарищ капитан второго ранга. - А жетоны? - У меня, товарищ капитан второго ранга. - Давайте их мне, мы попытаемся на этой неделе, если кто-то поедет, привезти мешки сами. Вы свободны. Да, погодите, вы, наверное, потратили свои деньги на транспорт и хранение? Во сколько это вам обошлось? - Во столько-то и столько-то, товарищ капитан второго ранга. - Хорошо, у нас есть наградные деньги на этот год. Мы вас наградим. - Служу Советскому Союзу!
Но рапортом "Служу Советскому Союзу!" в те времена выражали чувство благодарности начальству военные, уже получившие награду.
...
Было бы любопытно узнать, надолго ли хватило штабу 1 флотилии полутонны бумаги от нашего Игорюни?
---
(Псевдонимная окололитературная запись анонимных россказней отставного советского подводника, трепавшегося от нечего делать в электричке Питер-Петергоф, застрявшей на полтора часа между Стрельной и Красными Зорями из-за отсутствия тока в контактной сети).
