ДОРОГИЕ ДРУЗЬЯ! ОДНОКАШНИКИ! Всех с наступающим Новым годом! Здоровья, успехов, благополучия; любви близких и ОПТИМИЗМА! И какими бы санкциями нас не пугали, какие бы мерзости против нас не замышляли, мы верим – Россия вновь станет передовой мировой державой с мощным Военно-морским Флотом! И очень хочется это увидеть!... Так давайте же поставим перед собой вполне реальную задачу: - ДОЖИТЬ ДО ЭТОГО ВРЕМЕНИ! Если мы уже столько прожили, так неужели мы не сможем прожить ещё столько же? Ведь главное захотеть! Захотеть и не сдаваться! Верно? Ещё раз всех с Наступающим!
С уважением Виталий Ленинцев и ФЛЕЙ ХО ГЛЕСКЭТ Ф`ЕГОР, Потомственный пекинес, Главный Пёс города Кронштадта, города морской и воинской СЛАВЫ Кронштадт 30 декабря 2014 года
Дорогие друзья, братья-кадеты! Заканчивается 2014 год. Он был непростым для нашей страны и нашего Союза, неоднократно проверял нас на прочность. Но мы выстояли, чем заложили основы для будущих успехов! В уходящем году мы подвели итоги 25-летней деятельности нашей организации, продемонстрировав свою зрелость и готовность к дальнейшим свершениям. Мы много добились, но у нас большие планы на будущее! От всей души поздравляю Вас с наступающим 2015 годом и Рождеством Христовым! Желаю Вам и Вашим близким здоровья, счастья, мира и удачи во всех благородных начинаниях!
С уважением, Председатель Совета Санкт-Петербургского Союза суворовцев, нахимовцев и кадет А.Грязнов «30» декабря 2014 года
Дорогие друзья! Новогодний праздник – один для всех, и здоровых, и не очень… Главное, держать тонус на высоте, – чего желает Вам семья Калининых. И ещё:
Чтоб дела Ваши были с мечтою в ладу, Чтоб сердца желаний больших не забыли, Мы хотим пожелать, чтобы в Новом году, Всё свершилось, что Вами задумано было!
Семья Калининых.
С Новым Годом!
Друзья по жизни, дорогие ребята ПИТОНЫ ХХVIII выпуска!!! Проходят годы, уходят друзья и близкие, выросли дети, появились и активно подрастают внуки и внучки! Тянет на анализ прожитых лет и принятие решения, что не все просто и как хотелось. Спасает мысль – а ведь мы с Вами «знакомы» и после знакомства стали братьями с 1959 (пусть не все с 59-го, но мы пришедшим чуть позже великодушно и любя – прощаем) – и не забыли, и не предали друг друга и всегда поможем. Давайте все вместе радоваться жизни, наслаждаться счастьем близких, детей и внуков и помнить, что без питонско-нахимовского братства оставшийся каждому кусок жизни окажется бесполезно проведенным существованием! Прав Серега Карасев: давайте попробуем пошевелить оставшимися извилинами, вспомнить суровые испытания своей курсантской, флотской и не менее сложной пенсионной жизни, изложить их на клавиатуре компьютера и отправить ему для учета истории нашего выпуска в анналах «Вскормленные с копья» (кто понимает, должен Сереге поклониться, то что он взвалил на себя с коллегами – для меня неподъемная гиря да и для большинства из Вас, понимаю, тоже). Более того, наш предшественник на год В. Грабарь шикарно описал, как у них все хорошо, а мы, что - ничего для Родины с 1966 года не сделали??????? Пусть о нас узнают и отнесутся, может быть, уважительно. Честно говоря, сначала хотел просто поздравить Вас с небесполезно прожитым годом и поздравить с наступающим Новым 2015, когда мы будем вноиь здоровы, любимы, счастливы и надеяться на 50-летие встречи выпуска!!! Поднимем сегодня по рюмке (кто может и больше и по бокалу и два) за нас, за Родину. За родную Питонию! Счастья и Здоровья Вам, друзья! С Величайшим уважением! Всегда Ваш химик, пока преподаватель ВУНЦ ВМФ Военно-морская академия Виктор Хозов. 31 декабря 2014 года С уважением! Виктор Хозов
Приветствую Вас, дорогие товарищи-Питоны!
Несмотря на нашу современную действительность и прочие трудности, - Нам не в первой преодолевать тяготы (военно-морской службы) и сопутствующие проблемы ... "Ведь ты моряк, - а это значит ... ! " Желаю всем Вам и вашим близким здоровья, благополучия и доброго настроения всегда и во всём ! Дружим. _____________________________________ С неизменным уважением,- от тех, кто в море тоже был, Ю.А.
Коза, овца, баран! Какой же символ года?
Овца – без рог, характер мягкий, С неё возможен шерсти клок. Коза – хоть с выменем, но … бородата, От спутника (козла) – какой уж толк. В Египте высший из богов - Амон Изображён с главой барана. Шашлык и блюда из него Предпочитают, следуя Корану.
В Суоми – памятник, но лишь один, воздвигнут, До блеска у него затёрт «потенциал». И многие века к нему все руки тянут, В надежде, чтоб у них секс также заблистал! Что можно всем? Так в домино козлиться! И «БЕ» кричать, уставясь на ворота. Скакать и прыгать, просто веселиться!
И в радость чтоб любимая работа! Вносить мир, гармоничность в ощущенья, Упрямство и капризы исключать, Пить можно, не с копытца и не стать «козлёнком отпущенья». И лакомства с оглядкой потреблять. А зелень хороша не только в огороде! И пусть цена растёт – не смей желудок мучить! Ещё по шашлычку и лучше на природе!
Козлиный дух – не наш! И нас не будет пучить! За предсказуемость! Без жертвоприношений! За мудрость и возвышенность настройки! За ласку, доброту, корректность отношений! Консервативность и …немного перестройки. Душевность без душка! Забота без оглядки, Что будет от кого! Тогда и всё в порядке. За Новый Год! За Дед Мороза!
И хватит Санта-Клауса хвалить. Напитки хлебные нужны – не кока-кола! Отраву эту не переварить!
РОГ ПРЕКРАСНОЙ АМАЛФЕИ ИЗОБИЛИЕ ДАВАЛ. ПУСТЬ У НАС ЧЕГО-ТО БУДЕТ, НО НЕ ДЕНЕЖНЫЙ ОБВАЛ.
Дорогие друзья! С наступающим Новым Годом! Здоровья, бодрости, благополучия вам и вашим родным. С уважением, А.Самуленок
Галина Петровна Грищенко: Оставайтесь молодыми, будьте здоровыми и счастливыми!
Когда рота строилась на завтрак, офицер-воспитатель Сергей Филимонович Щегольков подозвал Алёшу: — Пантелеев! Сегодня твоя койка очень неаккуратно убрана. На первый раз не буду накладывать взыскания. Но я хотел бы, чтобы ты запомнил поговорку, которая была в ходу, когда я учился в лётной школе: «Плохо заправленная кровать не даёт управлять самолётом». Тебе понятно, что это значит? Это значит — неаккуратность в быту есть показатель неаккуратности в практической работе. А неаккуратность в практической работе — смертный грех как для лётчика, так и для моряка. Подумай об этом, Пантелеев. Алёша, красный, как кумач, отошёл от воспитателя. — За что тебе влетело от Филимоныча? — спросил его Омельченко — И вовсе не влетело, — буркнул Алёша. — Отвяжись! Омельченко осмотрелся, не видит ли их кто-нибудь, и погрозил Алёше кулаком. — Ты смотри у меня, — сказал он с угрозой, — будешь задирать нос, так я с тебя форсу сбавлю. — Ты... ты если хоть раз тронешь меня, — задыхаясь, выговорил Алёша. — Если тронешь... Гнев и обида душили его. — Напугал очень! — пренебрежительно сказал Омельченко и, засунув руки в карманы, отвернулся.
Предстоит мероприятие с выходом в театр. Во главе знамённой группы офицер-воспитатель старший лейтенант П.А.Киселев.
Алёша шагнул было вслед, но перед ним вдруг вырос Гефт. — Не стоит связываться, — сказал он. — Пусти, — отстранил его Алёша. — А я говорю: не стоит. Он сильнее тебя. И потом он драчун известный, кто влипнет в одну историю с ним, дёшево не отделается. Куда ты денешься, если отчислят? И разве дракой что-нибудь докажешь? Ты — нахимовец, а не беспризорник. Алёша сознавал, что Гефт прав, но обида и главное — боязнь показаться трусом побуждали его лезть в драку. Но в эту минуту раздалась трель дудки, и он волей-неволей пошёл на своё место. В этот день он ещё раз столкнулся с Омельченко. После обеда Алёша играл с Сильвестровым в шашки. Вдруг чья-то рука легла на доску и смешала шашки. — Вася! Зачем? — жалобно сказал Сильвестров. — А просто так! Захотел — и всё... — ухмыльнулся Омельченко. — Что ты мне сделаешь? Я и тебя, и твоего Бэна на одну левую возьму. Шестьдесят второй класс в то время увлекался игрой; мальчики разделились на две группы: в одну входили высокие, в другую — маленькие. Группы эти соперничали между собой во всех играх. Каждая выставляла свою команду шахматистов, городошников и волейболистов. Каждая соорудила свой «линкор» и завела вахтенный журнал. Случалось, что дело доходило до сражения подушками, причём другие классы шестой роты являлись в качестве зрителей и выставляли своих сигнальщиков, извещавших о появлении офицера-воспитателя или старшины. Все воспитанники получили клички, заимствованные главным образом из морских романов.
В дворе жилого корпуса. В первом ряду: второй слева - К.А.Безпальчев, начальник училища; третий слева – Л.Я.Плискин, заместитель начальника училища по учебно-строевой части.
Алёше досталось имя «Бэн». Он состоял в группе «маленьких». Приземистый Омельченко должен был тоже входить в неё, но из уважения к его силе Васю приняли «высокие» и окрестили «Блэком». — Блэк! Блэк! — искусно проблеял Алёша. — Глупый человек! Давешнее озлобление против Васьки Омельченко проснулось в нём с новой силой. Он отодвинул шашки и встал, готовый к драке. С разных сторон к ним подбежало несколько видевших эту сцену воспитанников. — Ты, Васька, вроде собаки на сене: и сам не играешь, и другим не даёшь, — угрюмо вымолвил Виноградов. — Чем тебе шашки помешали? — запальчиво крикнул Тилде. — Просто так,— повторил Омельченко. Он, видимо, растерялся, и на этот раз его слова уже не звучали самонадеянно. — Эх, ты... — мальчики ещё раз окинули его неодобрительным взглядом и разошлись. С их уходом Омельченко приободрился и постарался придать себе независимый вид. — Однако, храбёр ты, Лёшка,— сказал он.— Молодчага! За это отколочу тебя с милосердием. Только не сейчас: Иван Капитоныч в коридоре ходит. Надо выбрать местечко поудобнее. Я к тебе моих секундантов пришлю. Жди! Он вдруг засунул два пальца в рот, издал оглушительный разбойничий свист и медленно, вразвалку, удалился. — Чего ты перед ним лебезишь? — с досадой сказал Алёша Сильвестрову.
— А как же? Ведь он — заводила! Его, брат, полкласса слушается. — Пусть слушается. А мне он — тьфу! — Алёша в самом деле плюнул и затёр башмаком. Сильвестров с удивлением посмотрел на него. Омельченко вторично издал свист, ещё громче и пронзительнее первого. И сейчас же из углов отозвались: залились, засвистали на разные лады, так что задребезжали стёкла в окнах. Сильвестров заткнул уши, Алёша с удивлением смотрел на свистунов. Внезапно в общую какофонию ворвался новый свист — такой могучий, лихой и резкий, что все мальчики, будто по команде, смолкли и стали удивлённо осматриваться. Лица у них вытянулись, и через мгновенье в комнате воцарилась тишина. Только Омельченко, стоя спиной к двери, весь покраснев от напряжения, продолжал свистеть. Тогда вторично раздался отчаянный свист, перед которым невинной забавой казались самые «ушераздирающие» рулады воспитанников. Тут уже и Омельченко услышал, обернулся и — обомлел. В дверях стоял офицер-воспитатель. — Ну, что же, товарищи воспитанники, уметь свистеть — дело нехитрое. У меня, кажется, это даже лучше, чем у вас получается. Не правда ли? Итак, будем подавать пример дисциплины — свистеть, как уличные мальчишки, в стенах нашего военного училища. Пускай удивляются нашим порядкам гражданские люди. Правда, хорошо будет? Что же вы молчите? Омельченко, давай ещё попробуем? Что же ты не решаешься? Неважно, что на нас морская форма и погоны, чего там стесняться. Ребята молчали, потупившись. — Эх, товарищи воспитанники, не сознаете, видно, вы, что вы — будущие морские офицеры. — Вечно ты, Омельченко, что-нибудь затеешь, из-за тебя краснеть приходится, — сердито и презрительно бросил Виноградов, когда Щегольков вышел из комнаты.
Командир роты капитан-лейтенант Штепа Виктор Степанович в клубе училища проводит с нахимовцами сеанс одновременной игры в шахматы.
В продолжение трёх недель Алёша по уставу изучал, как подойти к старшему по званию и отойти от него, как вести себя в его присутствии и прочее. Потом командир роты проэкзаменовал его. — Готовясь стать офицером Военно-Морского Флота, — с волнением говорил Алёша, — воспитанник нахимовского училища должен любить флот, море и училище... вырабатывать в себе мужество и презрение к трусам... дружить с одноклассниками, но бороться с ложным товариществом... — Хорошо! Достаточно! — прервал его Евстигнеев. На следующий день он вручил перед строем роты Пантелееву погоны и ленточку на бескозырку. Теперь Алёша стал полноправным нахимовцем. По воскресеньям Алёша брал увольнительную и уходил гулять. Постепенно у него выработался определённый маршрут прогулок. Сперва он шёл в Старый город: вначале надо было пройти мимо громадного здания, в котором помещалась Академия наук, за ним открывался пустырь с оставшимися в наследство от немцев развалинами, а потом вдруг начиналось необыкновенное: узенькие улочки — по тротуару только двоим разойтись, через мостовую перепрыгнешь — с домами, угрюмо и гордо замкнувшимися от внешнего мира. Глухие ворота, решётчатые окна, уходящие ввысь остроконечные шпили на крышах... У Алёши рождалось ощущение, будто он попадал в другой мир. Так, наверное, чувствовали себя герои Уэльса, путешествовавшие на чудесной «машине времени». А потом, так же внезапно, — опять высокие дома, и звонки трамваев, и огни светофоров на людных перекрёстках.
Алёша внимательно читал театральные афиши. Шестая рота уже несколько раз ходила в театр. Алёше было приятно, что проставленные в афишах фамилии актёров не были для него чужими, что с ними связывались определённые, яркие воспоминания. На цветистые аншлаги кинотеатров он почти не обращал внимания: каждую субботу в училище демонстрировались фильмы. Не представляли для него особого интереса и объявления экскурсионного бюро: маленьких нахимовцев часто водили на экскурсии; Алёша побывал уже в музее живописи, в зоопарке, в ботаническом саду, на детской технической станции и в воинской части. Зорко глядя по сторонам, он издали замечал офицеров и ловко, внутренне любуясь самим собой, приветствовал их. Иногда он позволял себе удовольствия, требовавшие траты денег. Получаемые от родных деньги нахимовцы должны были хранить у офицера-воспитателя, и тот выдавал их мальчикам, по мере надобности, небольшими суммами. Алёша знал, что ему не от кого получать деньги, и поэтому был несказанно удивлён, когда однажды Сергей Филимонович уведомил его: — Пантелеев! Тебе открыт счёт: пятьдесят целковых. — Мне? Да что вы, товарищ капитан-лейтенант! Кто же мне деньги прислал? — Некто, пожелавший остаться неизвестным. «Скорее всего, Эрнест Фёдорович меня отыскал»,— соображал Алёша. Но Гефт направил его мысли в другую сторону. — Да это сам Сергей Филимонович или ротный наш... Здесь уже так принято: если никто не присылает, они из своих денег открывают счёт. Теплом повеяло на Алёшу от этих слов.
Слева направо: капитан 1 ранга Л.Я.Плискин, заместитель начальника училища по учебно-строевой части; капитан 1 ранга К.А.Безпальчев, начальник училища; капитан 3 ранга Г.В.Розанов, начальник политического отдела училища.
«Славные какие! — подумал он.— Заботливые! Чем только мне отблагодарить их?» С этих пор он, выходя в город и нащупывая в кармане несколько шуршащих рублёвых бумажек, чувствовал себя преисполненным солидности. Самое большое удовольствие Алёша приберегал к концу прогулки. Когда начинало смеркаться, он отправлялся в маленький магазинчик на улице Бривибас, где симпатичный старичок в очках продавал марки для коллекций. В шестой роте многие мальчики собирали марки. Но Алёша скоро стал известен как наиболее заядлый филателист. Он увлекался этим с пылом и страстью. Часами мечтал он о какой-нибудь марке, которую ему хотелось иметь, с огромным интересом рассматривал коллекции товарищей. Как приятно было неторопливо листать альбомы в тесном магазине, рассматривая никогда не виданные марки, с волнением решая вопрос о сегодняшней покупке. Столько было заманчивых сокровищ, и так мало можно было себе позволить! Но вот выбор сделан, продавец вручает ему пергаментный конверт с отобранными марками, и Алёша, радостный, спешит по улицам к родному училищу. Однажды у самого училища ему загородил дорогу плотный мальчуган лет двенадцати. — Давай драться,— сказал он. Алёша молча обошёл его. — Давай драться,— повторил мальчик.— Я всех нахимовцев одолеваю,— и для пущей убедительности он запустил в Алёшу большим комком мокрой глины. Комок попал Алёше в затылок, холодная жижа потекла ему за воротник, новенькая фуражка покрылась грязными пятнами. Маленький нахимовец почувствовал прилив холодного бешенства. Он обернулся и, тяжело дыша, пошёл на обидчика.
Тот стал, пританцовывая, пятиться от Алёши. Вдруг он выбросил одну ногу и больно ударил Алёшу в колено. — Ногой? — почти простонал Алёша.— Разве ж это по правилам? — Всяко по правилам,— захохотал мальчишка. — Ладно же! — Бешенство всё более овладевало Алёшей. Он улучил момент и прыгнул на своего противника. Тот рванулся в сторону, но Алёша успел ухватить его за рукав, и они оба покатились на мокрую мостовую. Ловкий и скользкий, как угорь, забияка обладал к тому же большим опытом в подобных схватках и сразу огорошил Алёшу целой серией приёмов: всевозможных подножек, щипков, ударов головой и неожиданных пинков ногами; в довершение он перевернул через себя Алёшу и, не дав опомниться, сел на него верхом. — Ага! — злорадно прошипел он: — теперь пущу из тебя сок. Совсем рядом раздались голоса: по тротуару шли люди, но они не видели скрытых темнотой, лежащих на земле мальчиков. Алёша мог бы позвать проходивших, но какое-то сложное внутреннее чувство мешало ему так поступить: это значило бы капитулировать перед мальчишкой, признать себя побеждённым. Да и не только себя! Ведь драчун напал на нахимовца, значит, он, Алёша, как бы защищает честь своей формы. Нет, он не крикнет! Собрав все силы, он рванул мальчишку и схватил его за горло. — Пусти! — прохрипел тот, но Алёша еще сильнее сдавил ему горло. — Пус-ти! — мальчишка молниеносным движением сунул правую руку в карман, и сейчас же Алёша ощутил острую, непереносимую боль в плече.
По окончании урока во втором классе преподаватель литературы Евгений Николаевич Шевердяков почувствовал себя совсем плохо. В ушах стоял — всегдашний спутник жара — лёгкий звон, по телу пробегали волны холодного озноба, побаливало простреленное лёгкое. Посмотрев расписание и убедившись, что в этот день у него больше нет уроков, он решил уйти домой. Шагая по аллее парка, подставив лицо сырому ветру, Евгений Николаевич отдался своим невесёлым думам. В дни Великой Отечественной войны, когда он шёл с боями по родной стране, видел вокруг гнев и горе людей и дымящиеся развалины городов, он не думал о личном счастье. Не думал он о нём и в грохоте сражений, когда очищал от врагов родную землю и ежечасно был готов умереть за неё и когда раненый попал в руки гитлеровцев. Но когда чудом удавшийся побег вернул ему свободу, в нём зародилась смутная надежда ощутить когда-нибудь тепло семейного очага, увидеть сына, которого он покинул совсем крохотным. Ему казалось, что это не слишком много, но... «не судьба», как говорили на фронте. Евгений Николаевич передёрнул плечами и ускорил шаги.
Курская Роза Владимировна, преподаватель английского языка, старший лейтенант.
— Евгений Николаевич! Куда вы так спешите? — окликнул его кто-то сзади. Обернувшись, он увидел преподавательницу английского языка. Женщина лет тридцати пяти, она была, видимо, очень красива в ранней молодости. Теперь глаза ее потускнели, фигура стала несколько грузной, но было в ней почти неизъяснимое обаяние искренности, вдумчивости и душевной ясности. Муж её погиб в Ленинграде во время блокады. В войну она работала переводчицей при штабе, а после стала преподавательницей в училище. Держалась она всегда бодро и даже весело, но Евгений Николаевич чувствовал искусственную приподнятость за этим постоянным оживлением. Он понимал, что она, подобно большинству женщин, оставшихся одинокими в период, когда жизнь начинает идти под уклон, испытывает грусть и смутное острое беспокойство. Может быть, поэтому Шевердяков был с ней всегда особенно любезен. — Здравствуйте, Галина Владимировна, — произнёс он, пожимая её руку, затянутую в замшевую перчатку. — Что видно на вашем горизонте? Она пожала плечами. — Всё то же. Во всяком случае, корабль с алыми парусами еще не показывался... А вот на днях случился со мной один небольшой эпизод, о котором я расскажу вам, если хотите. Это было в воскресенье. Часов в девять вечера я возвращалась из гостей, на окраине города. Погода была плохая, и мне почти не попадались прохожие. Вдруг я услышала глухое ворчание, и откуда-то из подворотни на меня бросилась большая собака. Я так растерялась, что не могла защититься, только вскрикнула. В этот момент кто-то врывается между нами. Собака летит в сторону от сильного пинка ногой и с жалобным визгом убегает. Кто же мой спаситель? Нахимовец, лет пятнадцати. Понимаете, бросился на разъярённого пса и разделался с ним. Не молодец ли? Прямо герой! Увидев, что я в безопасности, он откозырял и, как истый рыцарь, удалился, не назвавшись. В темноте я плохо разглядела его лицо и вряд ли узнаю теперь. А жаль! Мне хотелось бы поблагодарить его. — Это не столь важно, Галина Владимировна. Всякий нахимовец должен был бы поступить так же. — Должен... Но всякий ли решится рискнуть ради незнакомого человека? Знаете, я испытываю особую гордость, что принадлежу к учреждению, в котором воспитываются такие сильные, смелые и славные ребята.
Безпальчев Константин Александрович, начальник Рижского Нахимовского училища.
— Будущие воины, — договорил Евгений Николаевич. — Поглядите-ка, вот идёт наш шеф Леонид Петрович. В самом деле, навстречу шёл начальник училища своей характерной, вразвалку, походкой, которой завидовало немало воспитанников, втайне учившихся так же широко и прочно расставлять ноги при ходьбе. Рядом с ним шагал командир шестой роты, капитан 2 ранга, Пётр Семёнович Евстигнеев и преподаватель арифметики Пилипенко. — Зову вас в арбитры, — сказал начальник, поздоровавшись. — У нас горячий спор с товарищем Пилипенко. Спор касается наших маленьких питомцев. По-моему, главное внимание мы должны уделять малышам. В этом возрасте накапливаются черты, которые, достигая определённых количеств, получают в последующем возрасте новое качество. Учебный год начался недавно. Нынешнее пополнение еще не вполне изучено нами. Но в общих чертах мы уже познакомились с ним. Товарищ Пилипенко находит, что это — не очень удачное пополнение, потому что имеется много ленивых и неспособных мальчиков, которых нелегко будет обучить. Я не понимаю этой точки зрения. Пилипенко хотел что-то сказать, но Леонид Петрович жестом остановил его и продолжал: — Вспомните старую истину: чем труднее учителю, тем легче ученику. Не думаю, чтобы кто-либо из наших педагогов стремился к лёгкой работе. Добролюбов говорил, что учитель должен быть нравственным примером для учеников. Мы внушаем воспитанникам, чтобы они не боялись труда, любили труд — так будем же и мы показывать образцы трудолюбия. — Разве всякий и каждый готов следовать хорошим образцам? — иронически сказал Пилипенко. Леонид Петрович взглянул на него.
"Письменная" по математике. За столом учитель по математике Зинаида Андреевна Никитина.
— Вы утверждаете, что в нынешнем пополнении много своевольных, недисциплинированных? Этим жалобам я также не сочувствую. По моему убеждению, именно такие часто и проявляют себя, как яркие индивидуальности. Конечно, иной раз мальчик не хочет подчиняться режиму, не слушается просто из озорства. Таких мы сумеем перековать, а нет — отчислим. Но государство вручило нам этих мальчиков не для того, чтобы мы прямолинейно, я сказал бы, по линии наименьшего сопротивления, решали их судьбу. Наша задача — сделать даже из ленивого, недисциплинированного ребенка хорошего гражданина. — Вот, вот, — ввернул Пилипенко. — И я того же мнения. Но это благие намерения, которыми, по словам Данте, вымощена дорога в ад. А вот как решить эту задачку? — Как решить? — начальник училища с минуту помолчал. — Она будет решена, если мы сумеем воспитать мальчиков в духе ленинизма, сумеем привить им отвращение к обывательщине и аполитичности, разовьём у них чувство любви к Родине, понятие о долге, товарищескую солидарность и уважение к труду. На нас лежит обязанность вытравить пережитки старого и сформировать новое сознание, новую, коммунистическую нравственность. Верно я говорю, Пётр Семёнович? — Совершенно верно,— отозвался Евстигнеев. — Что и говорить, программа обширная, — буркнул преподаватель арифметики.— Но она нам не под силу. Наша власть над питомцами гораздо более ограничена, чем власть родителей. — Власть? — вступил в разговор Шевердяков. — Товарищ Пилипенко, как говорится, не с того конца берётся за дело. Лично мне кажется, что нам не нужно больше прав. Чуткость — вот чего не хватает многим воспитателям и преподавателям. Наказать за провинность легко, труднее сохранить индивидуальный подход при оценке каждой провинности. Тогда по-новому предстанет и вопрос о власти. — Чуткость! У нас военно-учебное заведение, а не институт благородных девиц, — раздражённо проговорил Пилипенко. Шевердяков пожал плечами.
Заседание Педсовета училища.
— Я говорю о разумной, справедливой снисходительности и такой же строгости, я говорю о жаре души педагога и воспитателя. Я слушал доклад Михаила Ивановича Калинина и никогда не забуду его слов о том, что ничто не действует так ужасно на юную душу как холодность. — Правильно! — подхватил Леонид Петрович. — И давайте кончим на этом дискуссию. Тут не место для неё. А вообще-то мы ещё побеседуем на эту тему. Счастливого пути, Евгений Николаевич! А вас, Галина Владимировна, я прошу вернуться: к вам у меня есть срочное дело. Галина Владимировна с явным сожалением распрощалась с Шевердяковым. Оставшись один, Шевердяков присел на пустую скамью. Жар и головная боль у него усиливались с каждой минутой. Странные мысли кружились в его мозгу. То ему виделись немецкие танки, надвигавшиеся на его батарею, то сам он, лежащий с пробитой грудью на мёрзлой земле. Вдруг из мрака выплыло лицо сероглазого мальчика с выпуклым лбом. «А ведь я знаю это лицо, — неожиданно подумал он, — где-то я видел его. Но где? Где?» Он долго сидел в пустом парке, тщетно силясь вспомнить, когда он видел раньше этого новичка, неведомо почему вдруг занявшего его воображение.
Глава IV. РАДОСТИ И ТРЕВОГИ
Осень 1947 года была в Риге как-то по особенному хмурая. Над городом низко стлались белые тучи. В парках бушевала жёлтая метель: кружились в воздухе и густо ложились на землю падавшие с деревьев листья. В их ломком ворохе попрыгивали крикливые вороны и молчаливые грачи. Иногда с моря на город надвигался туман, забивался во все щели, оседал влажным потом на каменных стенах зданий, предвещая близкие заморозки. Жизнь в училище шла своим чередом. Дни походили один на другой, и в то же время каждый день приносил много нового. Просыпаясь утром, Алёша Пантелеев иногда подолгу лежал с закрытыми глазами, перебирая в памяти события отшумевшего «вчера» и радостно думая, сколько неожиданного принесёт наступившее «сегодня». Могучее обаяние большого, жизнерадостного, занятого осмысленным делом коллектива полностью захватило его. Взятые в отдельности происшествия дня были малозначительны; но их непрестанная смена, вся атмосфера училища, напоённая задором и энергией, пафосом соревнования и преодоления трудностей, — всё полнило грудь, и на этот страстный, напряжённый темп жизни мальчики охотно меняли привольный уют домашнего очага и быстро приучались видеть в училище подлинный родной дом.
По улицам Риги торжественным маршем под оркестр.
Немалое значение для популярности этого дома имело его военное обличие: погоны, строй, сигналы, слова команды — всё то, что испокон веков так привлекает мальчиков. Время от времени командование училища устраивало прогулки по городу с оркестром. Шагая в рядах в такт маршу, маленькие нахимовцы с несказанной гордостью глядели на бегущих по сторонам колонны ребятишек. Давно ли эти нахимовцы сами бежали так за проходившими солдатами? А теперь они маршируют по улицам, возбуждая почтительное любопытство у взрослых и жгучую зависть у мальчишек. Прежде Алёша думал, что только он так горячо желал стать нахимовцем. Но, сойдясь ближе с другими мальчиками, он обнаружил, что был не единственным в этом отношении. Однажды, лёжа на койке, он разговорился с соседом, Юрисом Тилде. Обычно мальчики мало говорили между собой о том, как они жили до поступления в училище, скупо, застенчиво описывали свои личные переживания. Но в этот вечер они разоткровенничались. Была ли тому причиной луна, заливавшая таинственным зеленоватым светом длинную спальную, или родилась почему-нибудь потребность поделиться бродившими, плохо осознанными мыслями, но оба мальчика, перебивая друг друга, рассказывали своё самое сокровенное. — Уж как я хотел попасть сюда, — шептал Юрис. — Документы у меня подходящие, меня сразу приняли, а мать согласия не давала. «Отец, говорит, погиб на войне, ты поступишь в училище — никого у меня не останется». Вообрази: заперла дверь на ключ, целый день из дома не выходила, только бы меня не выпустить. Но я упрямый. Вечером, когда мамка на кухне была, открыл я окошко, закрепил длинную верёвку и совсем уже изготовился вниз съехать... — С какого этажа? — не утерпел Алёша. — На третьем живём. Вдруг мать входит. Эх, дело было! Отлупила она меня, а потом всплакнула и, вижу, собирает мои вещи. Ну, тут мы с ней помирились. — Юрис, а ты по матери не тоскуешь? Я, вот, сирота... А ты-то не скучаешь?
«Нахимовец Женя» С.С.Бойм.
— Сперва скучал, здорово скучал, — тихо ответил Тилде. — Иной раз всё, кажется, отдал бы, чтобы посидеть немного с мамой. Даже плакал иногда. Вот до чего скучал. А после привык. Открылась дверь. Старшина Иван Капитоныч просунул голову, посмотрел, всё ли в порядке, и опять исчез. Мальчики не сразу заговорили: у Ивана Капитоныча была манера неожиданно возвращаться. Алёша глядел на тускло освещённые ровные ряды коек, перемежающихся тумбочками, на стоящие у коек, в ногах у воспитанников, табуретки со сложенной пирамидкой одеждой и думал о том, что с этими, спящими сейчас, мальчиками он проведёт ещё шесть лет. Шесть лет учения и игр! А потом, когда они пройдут, эти долгие годы, он будет уже взрослый. Он поедет в Ленинград, поступит в училище имени Фрунзе или имени Дзержинского, несколько лет — и он станет лейтенантом. Его назначат командиром торпедного катера. Начнётся война, и он потопит вражеский линкор. Его произведут в капитаны первого ранга. Сам Сталин пожмёт ему руку... — Алёша! Ты спишь? — шёпотом, окликает его Тилде. Алёша не слышит. Он весь во власти своих грёз. Он видит себя командиром отряда торпедных катеров. Он — гроза неприятельского флота. Прорвавшись через минные заграждения, он атакует корабли противника на рейде. Взрывы торпед, грохот орудий... Вода кипит от бесчисленных снарядов... А он стоит в рубке торпедного катера, руководя атакой, и вражеские корабли один за другим скрываются в пучине. Осколок ударяет его в ногу, нет — лучше в грудь. Зажав рукой рану, он продолжает , хотя сознаёт, что минуты его жизни сочтены...
— Пантелеев! Заснул? — выходит из себя Тилде: — Ну, и чёрт с тобой! Юрис поворачивается спиной и демонстративно начинает храпеть. Алёше хочется возобновить разговор, но рот широко раскрывается в сладком зевке, и он безмятежно засыпает. Утром его ждала неприятность. Обычно он вскакивал при первых звуках трубы, но, видимо, поздняя беседа не прошла даром, он никак не мог проснуться, минут пять лишних полежал, кряхтя и зевая, а потом наскоро оделся и кое-как заправил койку.
«Тихо падает снег… невесомо-пушистый и белый, наступила зима неожиданно сразу и смело, аккуратно снежинки ложатся в открытую руку…
Зачеркнув легким жестом осеннюю серую скуку. Тихо падает снег… заполняя вокруг все собою, чистотой удивляя какой-то совсем неземною, словно, в легкую шубку оделась кокетка – природа, приготовившись к встрече Нового года … Тихо падает снег»… ( стихи Светланы Пугач ).
Новый год – это не только праздник. Это – состояние души. Настроение. Настрой, да такой, когда по давней традиции надо делать сюрпризы, баловать вкусненьким любимых, близких и родных, украшать дом, наряжать елку, доставать с антресолей коробки с гирляндами, расписными шарами, стареньким Дедом Морозом и радоваться, этой возможности впустить вновь волшебство в дом…
Все так. Я, например, настраиваюсь уже чуть ли не с начала декабря. Помогает интернет: картинками, инструкциями, советами, как надо делать снежинки или чем вывести их неповторимые узоры на окнах, как украсить дом с учетом того, что любит коза-овца, что приготовить на стол ( тут фантазии мастериц с рецептами салатов, тортов, искусно выложенных мясных нарезок, воздушной выпечки, диковинных заливных буквально зашкаливают в том числе на посещаемом мной сайте)
подсказками, из чего непременно изготовить вкусный символ года… ( тут и фруктовые елочки, и овощные овечки, и изделия из теста, и салаты, выложенные в форме овечек…), что надеть из украшений на себя в эту праздничную ночь и модели платьев, непременно синего или зеленого цветов… И даже, как надо веселиться, чтобы угодить козе-овце, ну вроде того: «на фига козе баян»… Только, если честно, чем ближе праздник, тем больше ощущаю какую-то горчинку или « привкус» чего-то такого, что сдерживает все же порывы души. Пытаюсь разобраться в себе, отчего бы это?
Во-первых, так и не могу до конца принять символ наступающего года: то ли коза, причем синяя, то ли овечка. Овечка на открытках очень даже симпатичная, а в предлагаемых поздравлениях и пожеланиях больше всего обращений к козе ( коза и добрая, и пушистая и не рогатистая, но лучше ей угождать…). Ну, да ладно, не мной придумано, тебе по душе больше Дед Мороз наш, уговариваю себя, вот и радуйся! А я и радуюсь: симпатяга все же, да такой милый, прямо-таки родной… А снеговики на открытках – загляденье, да и только! Исконные символы!!!
это идеи на стол
Читаю на днях в пермской новостной ленте: новогодняя продуктовая корзина выросла на 21%. Ощутимо? Несомненно. И почему только новогодняя, с начала санкций цены растут и растут. Но ведь не напугали. Держимся пока. И в Новый год все равно самое вкусненькое поставим на стол, пусть даже немного, в виде символа благосостояния, чтобы и в следующем году так жить… Почесали затылки, увидев декабрьские квитанции за оплату жилищно-коммунальных услуг, ох, как увеличили оплату на содержание дома, за отопление…, а еще и обещают с нового года включить графу «на капитальный ремонт» ( а доживем ли мы до капремонта нашего дома, и куда, и кому наши денежки пойдут, на какие и чьи счета – еще не поняли )… Подосадовали, ощутили по кошельку. Заплатили ( говорят нельзя должником под новый год оставаться )… решили разбираться будем позже, когда отпразднуем.
Но это все бытовое, «мелочи» жизни. Что больше всего волнует, так это внутренняя и внешняя политика власти, события в окружающем мире, погода на планете, взаимоотношения , они как эхо в настроении каждого дня. И так все зыбко, неспокойно на сердце, непросто, а хочется, чтобы было все по уму-разуму, чтобы без потрясений…
И все же всем штормам назло: Новый год – это состояние души. Это время чудес, это елка, что помнит свой лес, Это счастья капелька в подарках… И сочный мандарин из стран столь жарких… Пусть старый год уходит прочь, с собой уносит все печали… Я и себе и вам желаю, чтобы в эту ночь был бал с шампанским и свечами. Каскад огней и белый снег… Гостей восторженные взгляды. И непременно был любимый человек в такую ночь с тобою рядом !
— Сегодняшний урок начнётся с того, что я попробую решить заданную мне Гефтом задачу, — сказал преподаватель, улыбаясь и топорща усы. — Как могло случиться, что в классе, насчитывающем двадцать пять воспитанников, двое отсутствуют по болезни, а налицо всё-таки двадцать четыре? Это какая-то новая арифметика.
— Новенький, у нас новенький!—закричали со всех сторон. — А-а... Тогда я опять верю в арифметику. Где же новый нахимовец? Алёша, конфузясь, встал. — Это не вы ли пешком сюда путешествовали? А-а... Слышал о вас, слышал. «Может собственных Платонов и быстрых разумом Невтонов Российская земля рождать». Не так ли? Алёша молчал. — Ну, садитесь, Пантелеев. Присматривайтесь, прислушивайтесь, помните, что наука требует неослабного прилежания. Усевшись на место, Алёша шёпотом спросил: — Что такое невтоны? — А кто его знает,—ответил Бурцев. — Да ты не обращай внимания, он любит непонятное вворачивать, этот арифметик. К удивлению Алёши, всё, о чём говорилось на уроке, оказалось ему знакомым. Выходило, что, занимаясь с матерью, он прошёл больше, чем требовалось программой. Это заставило его вновь с нежностью подумать о матери, но, почувствовав в глазах предательскую влагу, он старался думать о другом.
Когда прозвенел звонок, преподаватель не сразу ушёл из класса, а, подозвав к себе одного мальчика, что-то тихо стал говорить ему. Алёша, сидевший недалеко от двери, хотел было выйти, но Гефт удержал его: — Раньше старшего нельзя выходить. Не знаешь еще? У нас за это два наряда дают. Алёша хотел было осведомиться, что такое «наряд», но смолчал. Не столько разумом, сколько догадкой он уже понял, что следует поменьше приставать с вопросами и самому разбираться в том, что интересует. Следующим был урок русского языка. Уже по тому, как ждали его, Алёша понял, что предмет и преподавателя любят. В классе царило сдержанное оживление, некоторые вполголоса декламировали стихотворение. Дверь скрипнула. Воспитанники вскочили с мест: в класс, не торопясь, вошёл преподаватель в форме подполковника. Это был человек лет сорока, среднего роста, немного сутуловатый, с правильными чертами матово-бледного лица, с большими грустными глазами; на левой стороне груди у него поблёскивала планка с пятью орденскими ленточками. Положив журнал, он медленно прошёлся между партами, внимательно осматривая мальчиков. — Еремеев, ты что-то бледный сегодня? Нездоровится? Или вчера в футбол переиграл? Я видел, как ты носился... А у тебя, Омельченко, учебник в жирных пятнах. Книга — твой друг; не уважая друзей, ты и себя не уважаешь, — говорил преподаватель. Подойдя к кафедре, он уселся и сказал: — На сегодня задано выучить до конца «». Послушаем, как. звучит в ваших устах Пушкин. Начни-ка хоть ты, Сильвестров.
Когда тот прочитал пять-шесть строчек, преподаватель прервал его. — Текст знаешь, но бубнишь, будто баталер бельё считает. Огонька тебе не хватает, дружок. Продолжай, Гефт! Яша Гефт, глядя преданными глазами на преподавателя, начал декламировать. Голос его приобрёл неестественные, напряжённые интонации, он всячески подчёркивал рифмованные созвучия, отчего чтение его напоминало речитатив и казалось, что он вот-вот запоёт. — Довольно, — ласково сказал преподаватель. — Уменья, конечно, в твоей декламации мало, но это придёт. Ты любишь искусство, а это — главное. Бурцев, читай дальше! Прослушав чтение Бурцева, он спросил его: — Тебе нравится это стихотворение? И вообще, ты любишь стихи? — Люблю, товарищ подполковник. И это стихотворение, конечно, нравится, — с вежливым равнодушием ответил Бурцев. Преподаватель поморщился, потом улыбнулся и покачал головой: — Мне кажется, Бурцев, что я тебя насквозь вижу. Часто ты на себя напускаешь безразличие в том, что касается занятий. Дескать, глядите, какой я ухарь. Так ведь? А ты посмотри: никто из товарищей тебе не сочувствует. Чем скорее ты осознаешь свою ошибку, тем лучше будет. Кто же следующий? — Тут взгляд преподавателя упал на Алёшу.
— А это кто же рядом с Бурцевым? — Новенький... новичок... — снова зашумели голоса. — Новичок? Ах да, слышал. Как твоя фамилия? — Пантелеев. — Давай, познакомимся, Пантелеев! Ты не знаешь этого стихотворения? — Я с мамой учил его, — проговорил Алёша. — Отлично! Прочти-ка немножко. У Алёши перехватило дыхание, но он справился с волнением и стал читать с той строки, которой закончил Бурцев: Волхвы не боятся могучих владык, А княжеский дар им не нужен... Он вдруг поразительно ясно увидел перед собой старого . У него окладистая седая борода, а глаза такие же добрые и грустные, как у этого, стоящего рядом с ним, человека. Правдив и свободен их вещий язык И с волей небесною дружен.
По мере того как он читал, голос его делался крепче и звучнее. Он прочитал стихотворение до конца. Преподаватель задумчиво сказал: — Да... со старанием... Даже с увлечением... Ты кем хочешь быть, дружок, когда вырастешь? Морским офицером? Алёша кивнул головой. — А не скажешь ли, почему именно в этом ты видишь своё призвание? — Мой отец был на войне,— тихо ответил Алёша.— Он погиб в боях с фашистами. Я должен заменить его. — Значит, хочешь идти по пути отца. Это хорошо, дружок. Отец твой служил во флоте? — Нет... Но я хочу стать моряком, потому что... потому что... я хочу увидеть Африку, Индию, Австралию, — Алёша оживился, лицо его раскраснелось. — Я хочу много знать о море. — Понимаю. Скажи, какие книги ты читал о море? — «Восемьдесят тысяч лье под водой», «Остров сокровищ», про адмиралов: Ушакова, Нахимова и Макарова, про Седова. Потом про крейсер «Варяг», про «Морскую душу». Прочитав эти книги, меня ещё больше потянуло в море. — Ясно! Только не говори так: «прочитав — потянуло». Это неправильно. Надо сказать: «когда я прочитал, меня потянуло». Ну, что же... садись, дружок! Преподаватель встал и, заложив руки за спину, прошёлся по классу. — Мне хочется спросить ещё кое-кого из вас, кем он хочет быть по окончании училища, — сказал он задумчиво, будто говоря сам с собой. — Ну, вот ты, Виноградов. Виноградов, распрямив широкие округлые плечи, проговорил: — Моя мечта стать лётчиком. Как. ястребы, налетали наши прославленные лётчики на фашистов, громили их везде... Я сам видел! И потом ещё... перед полётом Чкалова экипажу предсказывали плохую погоду: циклоны у Кольского полуострова, у Земли Франца-Иосифа, на Северном полюсе и в Канаде. Четыре циклона!
Но Чкалов всё же полетел в Америку и хотя встретил в пути много препятствий, но достиг своего пункта. Я хочу стать офицером морской авиации. — Он помолчал и, по-детски улыбнувшись, добавил: — И потом очень уж мне нравится возиться с моторами, и управлять ими люблю... — Садись, Виноградов! Я уверен, что и ты, — преподаватель мягко улыбнулся, — «достигнешь своего пункта». А что скажет Тилде? Худой мальчик со светлыми волосами, в котором сразу можно было узнать латыша, долго обдумывал свой ответ. — В кинофильме «Мы из Кронштадта», — сказал он, наконец, — показано, как умерли моряки, выдав себя за коммунистов, хотя почти все они были беспартийными. И вообще я никогда не слышал, чтобы моряки оставили в беде своего товарища. Потому и я хочу во флот. — Хорошо, очень хорошо, Тилде! Он опросил ещё нескольких. Бурцев сказал, что хочет быть минёром, Омельченко — подводником, Сильвестров — корабельным инженером. Под конец все хотели высказаться, но преподаватель прервал беседу. — Хватит, дружочки, — сказал он. — Я доволен нашей беседой, потому что она дала мне возможность ещё с одной стороны узнать вас. А теперь займёмся грамматикой. Вот один из вас сказал: «Прочитав, меня потянуло...» Он приступил к объяснению безличных предложений. В его изложении всё было просто и понятно. Задав следующий урок, он взглянул на часы и сказал: — Ещё десять минут осталось, почитаем немного.
Нахимовцы 2-го выпуска (1950 г.) пишут сочинение за 10-й класс.
Он выбрал отрывок из тургеневского «Муму». Читал Шевердяков с подлинным мастерством. Его негромкий, глуховатый голос звучал как-то по-особенному. Шевердяков придавал ему множество интонаций, то грустных, то иронических, но всегда выразительных, и от этого каждое действующее лицо рассказа обрисовывалось со скульптурной выразительностью. Когда раздался звонок, преподаватель взял журнал и поклонился: — До свиданья, товарищи воспитанники! — До свиданья, товарищ подполковник! Ответ был дан по уставу, но прочувствованные интонации молодых голосов говорили о большем, о чём-то гаком, что вызвало на губах преподавателя радостную улыбку. Когда дверь за ним закрылась, все начали взволнованно, наперебой делиться впечатлениями. Алёша отошёл к окну и, глядя на желтеющую листву городского парка и выступающие за ним остроконечные шпили зданий, глубоко задумался. Дома он часто любовался небольшой, красиво окантованной фотографической карточкой: маленький мальчик спит на коленях у матери, а над ними склонился мужчина с тонкими усами, переходящими в полукруглую бородку, с мягким взглядом больших глаз. Это — отец. До сих пор, думая о погибшем отце, Алёша никогда не мог представить его в плоти и крови, образ отца был каким-то бестелесным. Теперь Алёша ощутил во всей реальности, как приятно и как важно для него было бы находиться вблизи любимого отца. Он вдруг особенно остро почувствовал своё одиночество, и даже интерес к окружающему его заманчивому мирку не мог заглушить эту тоску. Весь урок природоведения он понуро просидел, вжавшись в парту, с трудом воспринимая объяснения преподавателя.
Слева направо: Гребенников Эдик, Маркин Толя, Бабурин Витя, Лавренчук Коля, не установлен (за цветами), Боря Рапопорт (старшина класса, вице-старший нахимовец, с одной лычкой на погончике).
По окончании урока раздались бодрые, повелительные звуки трубы. — В столовую! — оживлённо вскричал Бурцев и запел, искусно подражая трубе: Бери ложку, бери бак, А нет хлеба, иди так! — Пантелеев! Леша! Ты что? Айда со мной в пару строиться! Алёша встрепенулся и, ухватив за руку Бурцева, побежал в коридор, где, резвясь и толкаясь, шумно строились маленькие нахимовцы.
