Через некоторое время в гавань входит и швартуется к стенке у нас по корме лодка «С-235». Из гавани на передачу радио работать нельзя, несем приемную радиовахту. Наконец, получаем шифровку из Джакарты. Предписано пополнить запасы топлива от 235-й, а ее должна будет пополнить следующая пришедшая в Битунг лодка. Так, по цепочке, пополняться. К приходу последней лодки в порт прибудет танкер, который ее и заправит. Все-таки мудрый наш контр-адмирал! Недаром его звание по-индонезийски звучит «Лаксомано-мудо»...
В море у берега Миклухи-Маклая
Пополнив запасы, заняли позицию и патрулируем в заданном районе. Позиция наша прямо на экваторе, напротив того самого Берега Миклухи-Маклая, где водил дружбу с папуасами наш знаменитый земляк. Это — территория Австралии и мы, видимо на всякий случай, контролируем ближайшую к ней акваторию. Экватор пересекаем несколько раз в сутки. Естественно, без «Праздников Нептуна». Сказать, что в лодке жарко, это ничего не сказать. Днем под водой минимальная температура в большинстве отсеков +45' С. В шестом электромоторном она доходит до 60' С. Температура забортной воды на глубине 100 м - +30' С! Ночью встаем под РДП, но это слабо помогает. Аккумуляторная батарея не успевает заряжаться за ночь из-за высокой забортной температуры. У людей начинаются обмороки, тепловые удары. «Док» ползает по отсекам со шприцем, приводит в чувство теряющих сознание какими-то уколами. Пятые сутки утюжим район днем под водой, ночью под РДП. Даже индонезийцы ведут себя странно: ничего не едят, не прикасаются к принесенному с собой сухому пайку сидят на диване, как куры на насесте, поджав ноги и потеют... Несмотря на жару наши офицеры с завистью смотрят на пайки индонезийцев. Через прозрачные полиэтиленовые пакеты ясно видны виски «Блэк энд Уайт» и французский коньяк «Наполеон». Индонезийцы, перехватив наши взгляды, протягивают нам бутылки, мы, естественно, не отказываемся... Гости с ужасом наблюдают, как офицеры, обливаясь потом, исправно принимают пищу, предваряя ее, как положено, глотком спиртного... До времени «Ч», начала неограниченной войны, остается менее суток. Пока на перископ к нам никто не попадает. Район пуст. Кроме косяков рыб акустики ничего не слышат. Вдруг... В очередной сеанс связи получаем радио в наш адрес. Командир запирается вместе с шифровальщиком в своей каюте. Что же там в шифровке?
Вопрос может быть решен мирным путем
С грохотом открывается дверь командирской каюты. Командир приказывает собрать офицеров и приглашает в кают-компанию офицеров-индонезийцев. Обливаясь потом, ждем. Совершенно серьезно командир читает шифровку. Но я по неуловимым признакам вижу, что он радуется. «Командирам пл. ...С получением сего всплыть. Возвратиться в Битунг в надводном положении. В Битунге ждать дальнейших приказаний, не снижая боеготовности. Вопрос освобождения Западного Ириана может быть решен мирным путем. Главком ВМФ». На лицах офицеров оживление. Всплываем под перископ. Готовим дизель к продуванию балласта. Индонезийцы взволнованы. Старший майор пытается уговорить командира не принимать эту шифровку к исполнению. Говорит, что это, возможно, голландская провокация. Мы их успокаиваем. Я разъясняю, что шифровка не может быть фальшивкой. Слишком много должен знать противник, чтобы в специальной радиосети передать зашифрованный сверхсекретный текст. Бормоча «Голланд — хитрый», индонезийский майор отходит от меня.
Всплыли! Наверху - штиль, звёзды с кулак, «» и все прочие звезды Южного полушария приветливо мерцают нам. В нарушение всех канонов, благо море как зеркало, отдраиваем все люки, включая торпедопогрузочный и люк седьмого отсека. Дизеля и вентиляторы работают на «просос». Выпускаем наверх максимально возможное количество людей. «Дышим через поры», как любит говорить один мой приятель-подводник. Идем «домой» — в Битунг, в пункт временного базирования, еще недавно совершенно незнакомый нам, а теперь желанный! Честно говоря, радуемся не только окончанию теплового ада, но и возможности мирного решения индонезийско-голландского конфликта, в который нас втянула судьба в лице нашего правительства. Только бы сбылись наши надежды. Глядишь, и в Союз скоро вернемся!
Опять стоянка
Поскольку выходили мы первые, в Битунг приходим последними. Входим в гавань. Ее не узнать. На рейде два и у причала один огромный транспорт с красными крестами на бортах. Госпитальные суда — для раненных. «Тут они приготовились», - думаю про себя. Швартуемся. Все остальные лодки бригады уже тут. На стенке — цыганский табор: койки, диваны вытащены из лодок, установлены на галетные и сухарные банки. Предосторожность, как мы потом убедились, не лишняя: по ночам между коек бегают десятки здоровенных крыс. Здесь нам и предстоит ждать решения вопроса.
Кому-то пришла в голову мысль об использовании стоящих без дела госпитальных судов как плавказарм для временного ночлега экипажей. Подхватив эту идею, мы с Володей Колесниковым проникли на стоящее у стенки судно-госпиталь. Вернувшись, рассказали остальным старпомам, какие там прекрасные каюты и кубрики с белоснежным бельем. Старший группы лодок, заместитель комбрига капитан 1 ранга Синельников - весельчак и балагур, между прочим, начал длительные переговоры о нашем переселении. Действительно, одно такое судно могло вместить все наши экипажи. Но переговоры затягивались, а мы продолжали таборную жизнь. Тщательная проверка механизмов и устройств кораблей показывала, что тропическое плавание для наших совершенно к этому не приспособленных лодок даром не обошлось. Резко снизилась изоляция электроцепей, часть электронных приборов вообще вышла из строя, механизмы активно коррозировали. У торпед-старушек «53-39» начали подрываться воздушные резервуары: вылетали их овальные донышки. На нашей лодке такой подрыв произошел на одной торпеде в аппарате и на другой на стеллаже. Пришлось, буквально купаясь в собственном поту, по вечерам, когда хоть немного спадала жара, проводить операцию по перегрузке торпед, не имея под рукой никаких базовых устройств. К сожалению, наша плавбаза стояла в Джакарте в качестве штабного корабля. Здесь бы она нам очень пригодилась. Мы на ней могли бы жить и с ее помощью проводить ремонт механизмов, замену торпед и т.п. Но, очевидно, без нее комбриг не имел бы с нами постоянной радиосвязи. Ему пришлось использовать «Аяхту» как корабль управления.
Интересно было наблюдать за группой индонезийских , предназначенной для высадки на один из близлежащих островов, занятых голландцами, с целью выведения из строя расположенной там приводной авиационной радиотехнической станции. Эти люди были вооружены легкими чехословацкими автоматами, гранатами, ножами. Одеты в пестрые маскировочные комбинезоны «под джунгли» и такие же береты. За спиной у каждого — портативная рация. Теперь их имеет на вооружении наша милиция, но тогда мы видели такие станции впервые. Тренировались они на одной из наших лодок. Тренировка проходила так. Группа, человек из двадцати пяти — тридцати грузилась в первый отсек лодки. Затем лодка отходила от стенки, становилась на якорь в бухте. Отдраивался торпедопогрузочный люк. Через этот люк вначале выскакивало два-три десантника со сложенной надувной резиновой лодкой. Затем, с помощью поданного из отсека шланга, они буквально в секунды надували лодку и сбрасывали ее за борт. Потом в нее шустро прыгали человек шесть и операция повторялась со следующей группой. Через пять-десять минут надувные лодки устремлялись к берегу, и десант высаживался. На берегу десантники часто удивляли нас своими тренировками — соревнованиями по метанию ножей в цель. На деревянном заборе рисовали круг и в его центр метали ножи из разных положений: стоя, лежа, сбоку и даже из-за спины. Результаты были блестящи: нож неизменно торчал в центре круга. Командовал десантниками некий подполковник, судя по его словам бывший командир подводной лодки. Я обратил его внимание на то, что у его подчиненных не было с собой никаких съестных припасов. Он меня успокоил: «Эти люди могут жить в джунглях долго, питаясь только плодами леса. Они так ».
Помощник этого начальника — капитан — как-то в разговоре рассказал, что имеет немалый боевой опыт, полученный в частях войск ООН. Был он и в Конго, и в Анголе, и еще где-то. «Вот родится у меня сын — назову его Жуков» — говорил он. «Жуков — это же фамилия» — толковал я ему, но он этого не понимал или не хотел понимать. Признаюсь, это вызвало у меня гордость за нашего полководца. Подполковник — начальник десантников как-то пригласил нас в какой-то клуб, расположенный недалеко от порта. В этом клубе он вел себя как гостеприимный хозяин. Несмотря на военное положение, дым стоял коромыслом: гремела музыка, танцевали какие-то девицы, на столах стояли закуски, выпивка. Дисциплина не позволяла нам там долго задерживаться, и мы, отдав долг вежливости, удалились. Впоследствии мы узнали, что подполковнику принадлежит не только этот клуб, но и несколько других, а также публичные дома в Сурабайе, Джакарте и других местах страны. Он был очень богатым человеком и военная служба для него не была основным источником существования. Капитализм есть капитализм... Такого рода вылазка была единственной. В остальном дни «великого Битунгского сидения» были заполнены корабельными работами, тренировками в торпедной стрельбе на своих лодочных приборах и ожиданием дальнейших команд Центра. По радио мы слышали, что доктор Субандрио, министр иностранных дел Индонезии, ведет переговоры с голландскими дипломатами почему-то в США. На девятый день «сидения» нам наконец-то разрешили переехать с причала на госпитальное судно. Спали мы этой ночью в каютах с кондиционерами, как говорят у нас в далекой России «без задних ног». Утром с удивлением увидели, что обычно суровые десантники были почему-то очень веселы. Они бродили по причалу группками, обнявшись и глотая из бутылок какую-то мутную жидкость, похожую на самогон. В чем тут дело? Почему у всех индонезийцев приподнятое настроение? Впрочем скоро всё стало ясно. В шифровке, полученной ночью, было сказано, что вопрос передачи территории Западного Ириана Индонезии решен мирным путем. Нашим лодкам предписывалось возвратиться в Сурабайю и приступить к обучению индонезийских экипажей с дальнейшей передачей им кораблей. Очевидно «хитрый голланд» понял, что за силища ему противостоит. Я имею в виду не только лодки, но и авиацию, ракетные части и другие «добровольческие» подразделения. Стало заметно, что суровые индонезийцы — это просто семнадцатилетние ребята, и они, также как и все люди на Земле, безумно любят жизнь. «Так-то, наш дорогой Никита Сергеевич, доктор Сукарно, доктор Субандрио и товарищи Малиновский с Горшковым, а также министр обороны Индонезии уважаемый генерал Насутион!» — думал я, готовя корабль к переходу в Сурабайю.
. Во время визита в Индонезию Н.Хрущева в феврале 1960 г. было подписано соглашение о поставках кораблей, самолетов, вертолетов, танков и другого вооружения. Самым дорогостоящим приобретением стал крейсер «Орджоникидзе», переименованный в «Ириан»
Люди есть люди и умирать им, во имя каких-то сомнительных интересов и претензий государств, совсем не хочется! Шел шестой месяц нашего «добровольного» отсутствия на Родине. Откровенно говоря, очень хотелось домой. Теперь возвращение стало реальностью. Кончилась неопределенность и напряженное ожидание чего-то нехорошего.
Снова в «родной» Сурабайе
Без приключений вернулись в ставшую родной Сурабайскую базу. Поступило приказание рассекретить все документы, касающиеся устройства лодки, бывшие до этого секретными. Пришлось вымарывать тушью грифы «секретно» и составлять соответствующие акты. Заодно прояснился вопрос, почему до поры до времени было велено не пускать индонезийцев на борт. Причина была в якобы особой секретности загруженных в кормовые аппараты торпед «САЭТ-50», к тому времени уже достаточно устаревших. Оказывается, эти торпеды ранее Индонезии не передавались. Вместо них ей передавали старье: снятые у нас давным-давно с вооружения электрические торпеды «ЭТ-46». Только теперь получили разрешение Москвы на передачу торпед чуть поновее. Долго же тянулось решение этого вопроса! Видно, помнил еще Главный штаб ВМФ историю с передачей чертежей авиационных торпед бывшим союзникам-англичанам, за что, в свое время, полетели такие головы, как Н.Г.Кузнецов, Л.М.Галлер и В.А.Алафузов. Как всегда, теперь дули на молоко.
Начали обучать индонезийские экипажи. В лодке стало еще теснее: ежедневно с пяти до тринадцати на корабле терлись друг о друга индонезийцы и русские. Мы с индонезийским старпомом при «проворачивании» механизмов ради развлечения иногда отдавали команды — он по-русски, я по-индонезийски. Оттачивали, так сказать, свои командные языки. Дело двигалось довольно споро. Я уже писал, что индонезийцы схватывали все очень быстро. Удручало только то, что в полном соответствии с капиталистическими канонами индонезийские сержанты не хотели передавать свои знания матросам. Видимо боялись, что матросы их подсидят и смогут занять их хлебные места. Для нас это было, конечно, непривычно, но и к этому мы постепенно привыкли. Наши старшины уже через пару недель довольно бойко учили индонезийских матросов на родном для них языке. Беспокоило нас, старших помощников командиров, только то, что не все из нас окончили командирские классы. Время подходило к ноябрю, а с первого ноября мы должны были быть на занятиях Высших офицерских классов ВМФ. Старпом, не окончивший этого заведения, становится бесперспективным и никогда не сможет быть командиром. Видя, что дело затягивается и можно с классами пролететь, мы, а нас было пятеро из шести, необученных, решились на крайность. С оказией, через одного гражданского специалиста, уезжавшего в Москву, отправили письмо в Военный отдел ЦК КПСС. Попросили откомандировать нас на классы, поскольку все в Союзе были утверждены к учебе. Без нас, по нашему разумению, процесс обучения иностранных экипажей не пострадает: в каждом экипаже были офицеры, способные нас заменить. Ответ ЦК был получен комбригом. Анатолий Антонович был в ярости: как это без его ведома и через его голову мы посмели обратиться в «инстанцию», так в те времена было принято зашифровывать зачем-то высшие партийные органы (не иначе это отрыжка шпиономании). Адмирал долго «водил нас носами по ковру». Оказывается, ЦК разрешил ехать на классы из шести старпомов троим. Три оставшихся распределялись по одному на две лодки. Комбриг решил отпустить на учебу Мишу Деньшина, Володю Любимова и Гену Мелкова. Мише с Володей было по тридцати одному году, а предельный возраст для обучения — 32 года.
Подробно о жизни воспитанника Владивостокского морского подготовительного училища Владимира Серафимовича Любимова можно прочитать у
Продолжение следует
