Не бедствуй и не празднуй в одиночку. Не окунись надолго в тишину. И хоть одну, но искреннюю строчку Тебе всегда, как руку протяну. Пусть ты не ощутишь тепло ладони, Не ощутишь – мягка она, жестка, Но пусть она беду твою отгонит, Развеселит тебя – моя строка. И ты прибавь к нехитрой строчке этой Свою. И добротою надели, И дружеской надежной эстафетой Кому-нибудь, когда-нибудь пошли. Пусть к нашим он – свою добавит строчку… Не бедствуй и не празднуй в одиночку.
Эти стихи написаны в 1975 году прикамским поэтом Борисом Ширшовым. Он прошел войну, командовал пулеметным взводом, был несколько раз ранен, имел боевые награды. Борис Ширшов прожил 52 года, оставив нам, потомкам, 20 книг стихов. Его поэзия спокойная, точная, ясная, эмоционально сдержанная. Она о пережитом, увиденном, о том, что было ему дорого.
Но вот этими стихами он как бы заглянул на два десятилетия вперед. Мне так показалось, я их такими увидела… И захотелось использовать, как говорят, к месту.
Сегодня по календарю праздник – день рождения Рунета. Российскому Рунету – 19 лет. Хотя в России мы можем отмечать его дважды – еще и 30 сентября. Так по календарю праздников.
Сегодняшний почему-то мне, например, ближе.
Он как бы «слоенный». Двумя днями раньше 4 апреля был профессиональный праздник веб-мастеров и разработчиков Интернета. Дата эта неофициальная, но именно этот день стал популярнее. Прикиньте сами - 4.04 ! Это же 404… и сразу вспоминаешь : « ошибка 404 страница не найдена «. Меня это раньше очень огорчала ( пока по подсказкам интернета уяснила для себя, что это такое ). Но теперь-то я знаю, что это еще и праздник веб-мастеров … И об этом празднике нам напоминают многократно...
Кстати, 4 апреля был День Святого Иосидора – покровителя Интернета. Иосидор Севильский, как узнала опять же из интернета, является автором 20-томного труда « Этимология» , по существу первой в мире энциклопедии. А Всемирная сеть – сокровищница практических и теоретических человеческих знаний. В 2003 году папа Иоанн Павел второй официально назвал Иосидора - покровителем пользователей компьютеров и Интернета.
Так что можно сегодня поздравить себя и всех , для кого Интернет – работа, окно в мир, увлечение и развлечение, общение , поиски новых знаний, возможность быть « на гребне информационной волны» и совершать покупки, развивать бизнес, а главное быть на связи с друзьями и находить «родственные души».
« И ты прибавь к нехитрой строчке этой СВОЮ…И добротою надели… Пусть к нашим он свою добавит строчку… Не празднуй в одиночку «.
— Ты знаешь что, Кит? В Нахимовское мы вместе пришли, в комсомол нас тоже с тобой в один день принимали, в училище вместе пришли и в партию вместе готовиться будем. И на третьем курсе...
Геннадий Потемкин погиб в октябре 1943 г. Посмертно ему было присвоено звание Героя Советского Союза. В его партбилете был найден листок бумаги, на котором восемь стихотворных строк:
* * *
Приближалась весна, и черные трещины расползались по замерзшей Неве; капало с крыш. Подготовка к экзаменам захватила нас с головой. Фрол из себя выходил, когда замечал, что кто-нибудь ленится и это может грозить классу тройкой. Он накидывался на лентяя, даже если нарушитель порядка был его другом: — Дремлешь на самоподготовке? Нет в тебе внутренней дисциплины! Работать нужно! Науку приступом не возьмешь! Или: — Чертиков рисуешь? А заметку прошу написать в газету — некогда? На флот лейтенантом придешь, со стенной печатью дело иметь придется, теперь тренируйся! И Фрол шел и сам писал полную желчи заметку о курсантах, на самоподготовке рисующих чертиков и надеющихся на «авось». И он напоминал, что из нашего училища вышли герои Северного, Балтийского, Черноморского флота, герои Сталинграда и Севастополя. Все они потому отважно действовали в боях, — делал Фрол вывод, — что «отважно учились» и получали одни лишь пятерки (и в подтверждение своих слов он раздобыл и «опубликовал» отметки героев).
Гаджиев Магомет Имадутинович. Колышкин Иван Александрович.
Наконец, экзамены были сданы, и наш класс на этот раз не получил ни одной тройки. Это было настоящей победой. Я написал отцу, телеграфировал Антонине: «Поздравь, закончил пятерками, еду на практику».
* * *
Перед отъездом зашли проститься с Вадимом Платоновичем. Старик напутствовал нас, как родных сыновей. — Море не терпит тех, кто не знает его или знает поверхностно, — говорил нам Вадим Платонович. — Корабль тоже. В дни моей молодости старшина указал мне на неполадку в одном из механизмов и попросил помощи. А я, скажу по совести, полагал, что старшина-практик сам справится с неполадками. И вот вам — стыд и конфуз! Я не мог взглянуть в глаза старшине. Прошло много лет с того дня, а я сейчас от стыда горю, когда о нем вспоминаю. Об этом узнал мой командир. «Лучше поздно, чем никогда», — сказал он и стал со мной заниматься. А я терзался тем, что отнимаю время у занятого человека; и все потому, что еще в училище не проверил, все ли я знаю, что положено знать офицеру. Вот и вы: идете на практику, старайтесь теперь же освоить корабельную технику, чтобы, придя на флот, не краснеть от стыда, как это случилось с вашим покорным слугой.
Мы вышли из гостеприимного дома старого моряка, когда над набережной зажглись цепочки огней. Постояли на лейтенанта Шмидта. Под звездным небом чернела река, и в темноте колыхались зеленые и красные огоньки. Гудел пароход, уходивший в Кронштадт. Люди шли, задевая нас, занятые своими разговорами, — они спешили домой, в кино, в гости, в клуб. Вырвавшийся из-под моста буксир обдал нас теплым паром. Когда пар рассеялся, мы увидели освещенные окна училища. Откуда-то вынырнул луч прожектора, заскользил по воде и осветил небольшой военный корабль, весь заискрившийся серебром. «А ведь завтра и мы пойдем в море!» — подумал я. Фрол встрепенулся и, потянув меня за рукав, показал на корабль: — Какая, Кит, красота!
Глава восьмая. СНОВА В МОРЕ
Я плавал летом на маленьком корабле. Командовал тральщиком «Сенявин» лейтенант Бочкарев, молодой, небольшого роста, с облупившимся носом и потрескавшимися губами. В его каюте было тесно от книг: стояли они и на полках, и на столе, и над койкой. На переборке висела цветная фотография «Сенявина», а под ней портрет старухи в платке — очевидно матери командира. Приветливо встретив меня, Бочкарев сказал почти по-товарищески: — Не смущайтесь, спрашивайте у меня и у всех; я убедился на собственном опыте, что мы приходим на практику все еще очень невежественными. И самое большое зло — когда глядишь на какой-нибудь механизм, как баран на новые ворота, а спросить стесняешься. Самолюбие заедает: а как же так — я курсант, почти офицер — и вдруг свое невежество выявлю? Плохо будет, если уйдешь с корабля с чем пришел. Я вот всех спрашивал — матросов, старшин, офицеров — и ни капли в том не раскаиваюсь.
Говоря со мной, Бочкарев слегка постукивал по лакированной крышке стола короткими пальцами с аккуратно обстриженными ногтями. «Все учат, — подумалось мне. — Учат преподаватели, старшие офицеры в училище, учит и этот лейтенант Бочкарев, который немногим старше меня и наверняка пришел на флот прошлой или, в крайнем случае, позапрошлой осенью». — Корабль, — продолжал Бочкарев, — наш дом, а матросы — семья. С сегодняшнего числа мой корабль — и ваш дом, а команда — и ваша семья. Милости просим, вам рады, — его мальчишеские ярко-голубые глаза смотрели прямодушно и дружественно. Я почувствовал, что хоть он и смотрит на меня с некоторым превосходством, но без мыльниковского пренебрежения к младшему. — Приобщайтесь к нам, привыкайте, постарайтесь полюбить нас и любите корабль, уж он-то, хотя и мал золотник, да дорог: биография у него очень большая. Советую с того и начать... — С чего? — не понял я. — Со знакомства с его биографией. Он поднялся из-за стола: — История моего корабля (мне начало нравиться, как он подчеркивает каждый раз «мой» корабль; в этом подчеркивании не было ни самомнения, ни хвастовства; было другое: гордость тем, что такой славный корабль доверили ему, Бочкареву), — история моего корабля не закончена. Говорят, героизм проявить можно лишь на войне, — чушь! Прошу!
Кубрик, в который мы с ним вошли, был небольшой, с койками одна над другой, с подвесным столом, на котором лежали краски, кисти, карандаши — мое сердце художника встрепенулось. По тому, как матросы встретили командира, я понял, что приходу его в кубрик рады. Матросы были все очень молоды, и лишь один старшина, смуглый, с лицом в легких рябинках и с подстриженными ежиком темными волосами, казался старше других; по ленточкам орденов и медалей я понял, что он из старослужащих. Отрекомендовав меня подчиненным, Бочкарев сказал: — Прошу любить и жаловать и принять в нашу флотскую, боевую семью. Говорил он, чеканя слова, но просто. — Закончили, Костылев? — спросил он. — Никак нет, заканчиваем, — ответил старшина. — Продолжайте, мы вам мешать не будем. Костылев сел за стол и придвинул к себе перо и чернила. Перед ним лежал широкий лист ватмана. — Прошу, — присев к столу, командир предложил мне место рядом. Он придвинул альбом, пухлый, как слоеный пирог. — Итак, продолжим: о героях мирного времени, образцово выполняющих долг. Прошу убедиться...
Он раскрыл альбом на одной из последних страниц и показал мне : тузик направлялся от «Сенявина» к рыбачьей шаланде. Командир перевернул страницу: моряки освобождали сеть от запутавшейся в ней мины. Художник был неумелый, но очень старательный. На третьем рисунке он добросовестно изобразил минера, который, перегнувшись через корму, привязывал подрывной патрон к мине. На четвертой — столб воды, похожий на огромный цветок, убеждал, что мина взорвана. На последнем рисунке рыбаки приветствовали отходивший «Сенявин», размахивая зюйдвестками. Под рисунками каллиграфическим почерком было выписано, что уничтожили попавшую в сеть мину боцман «Сенявина» старшина Костылев и матрос-минер Венчиков, оба отличники боевой подготовки. Я спросил: «Кто рисовал?» Бочкарев ответил: «Болтунов, наш кок. Что, ничего?» — «Молодец». «Людей вот только он рисовать не умеет. Не удаются ему». Он показал на моряка в тузике: «Не похож боцман?» — и взглянул через стол на старшину с ежиком. Я согласился: — Да, сходства мало. Костылев старательно выводил: «15-го августа звание специалистов первого класса присвоено матросам «Сенявина»... Я взял карандаш и набросал склонившегося над столом Костылева. — Батенька мой, да ведь вы художник! — толкнул меня в бок Бочкарев и сразу ко мне пододвинулся. — Учились? — Учусь. — И давно этим самым болеете? — он ткнул пальцем в рисунок. — С детства, — А я пытался было, да... Ни таланта нет, ни способностей, одно лишь желание. А на одном желании далеко не уедешь. Ну-ка, взгляните, компетентный человек, что мои художники натворили... Он раскрыл альбом на первой странице. На пожелтевшей от времени и покоробившейся бумаге, словно она была сильно намочена и потом проглажена утюгом, был изображен подъем флага на только что спущенном с верфи «Сенявине». Мне показалось, что был смыт и вновь реставрирован. Я высказал Бочкареву свою догадку.
— Так в точности это и было, батенька! Второй такой истории на всей Балтике не найдете, — сказал Бочкарев с нескрываемой гордостью. — В сорок четвертом году «Сенявин», выполняя боевое задание, подорвался на магнитной мине. Взрыв разрезал его на две части. (Бочкарев быстро перелистал альбом и нашел, наконец, рисунок во всю страницу — мина взрывалась у самого борта «Сенявина».) Это Лутохин рисовал, старшина, он пришел на флот из художественного училища; демобилизован и, может, слышали — на Всесоюзной выставке выставляется. Так вот люди, значит, спаслись; но потерять свой корабль для моряка — страшное горе... Люди не спали, не ели... на другое утро отправились с водолазами на то место, где на восьмиметровой глубине лежал наш «Сенявин». «Сенявинцы» не смогли сдержать слез. Бескозырки сняли и плакали — мне рассказывал об этом бывший командир корабля. Увидел их слезы и подошедший на катере адмирал. Тронуло его матросское горе. Он приказал команду «Сенявина» не расписывать по другим кораблям. «Сенявина» подняли; корабль имел жалкий вид: палуба разворочена, корпус весь исковеркан. «Сенявинцы» со всем пылом матросской любви к своему кораблю стали помогать ремонтникам. И вот когда «Сенявин» готов был встать в строй, у Лутохина — он был секретарем комсомольской организации — возникла мысль: сохранить и восстановить «Историю» корабля. Ну, сами вы понимаете, что альбом, пролежав на дне морском, совершенно размок. Матросы высушили страницы, а художники корабельные под руководством Лутохина бережно восстановили рисунки и текст. Они записали в альбом: «После подъема «Сенявина» «История» восстановлена и продолжена силами всего личного состава». Тут уж ошибки не было. Именно «силами всего личного состава». Одни — рисовали, другие — писали. Вот вам настоящая гордость за свой корабль и большая любовь к нему! Взволнованный рассказом Бочкарева, я перелистывал страницы «Истории». Корабельный художник изобразил свой «Сенявин» на боевом .
Продолжение следует.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ. 198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус. karasevserg@yandex.ru
Такие разносы Владимир Андреевич устраивал то в одном месте, то в другом, но отпор могли дать только женщины. Бывало, прибежишь на пирс по вызову дежурной службы, спрашиваешь: «Ну, что тут опять случилось?». — Да, вот «Квакин» опять бушевал, все пирсы х...ми забросал! Кстати, когда Попов стал командиром бригады, он называл себя «комбриг», с ударением на первый слог. «Когда комбриг учит — впитывай, как губка!» — говаривал он. Да, радел за порядок хозяин! А может, опять намекал? Потому как была у него еще одна слабость. Уважал Бахуса! Вот, например. Дежурю как-то по лодке, сижу во втором отсеке, занимаюсь какой-то документацией. Торпедопогрузочный люк 1-го отсека открыт, мои торпедисты заняты уходом за матчастью. Вдруг слышу по переговорной трубе в первом отсеке шум-гам, рыкающий голос Попова... Только открываю переборочную дверь в отсек, а он уже ногу через комингс и уже во втором! Мимо меня, доклад не слушает, рванул дверь каюты старпома, заглянул, «мать-перемать...», через переборку — и он уже в третьем, в центральном посту! Там очередной разнос! Через открытую переборочную дверь слышу и вижу во второй отсек тоже через первый влетает старпом Винокуров, в свою каюту.., дребезжит канистрой.., бульканье... Старпом в центральном, представляется, как положено, начальнику... Разнос окончен. Комбриг в сопровождении старпома убывает во второй отсек. Через пару минут, крякнув и утершись рукавом, «Квакин», покидая обратным путем первый отсек, изрек: — Ну, вот уже и порядок... Всего-то надо было чуть-чуть руки приложить, и уже чистота, «е...ныть»! Следи за порядком, старпом! Как видите, в обращении «Квакин» был прост. Демократ! Но заметили? С женщинами «еныть», а с нами «е...ныть». Самоконтроль!
А «принять на грудь» мог много. Как-то, несколько лет спустя, привел он на зимнее базирование к нам в Ракушку лодки нашей же эскадры из Владивостока. Там , плавать зимой сложно. В ночь вышел на моем борту в море «давать атаки» владивостокским лодкам. Пришли в район, осмотрелись. Волна, видимости нет, периодически снежные заряды. Посмотрел вокруг Андреич, покрякал и говорит: — Ладно, подождем, пока спущусь в каюту. Лучше погода станет, доложишь. — Одну минуту, товарищ адмирал, каюта закрыта. Сейчас спущусь, открою. Накануне я, конечно, шепнул старпому, чтоб «накапал ШИЛА» в графинчик, на всякий случай, а помощнику — чтоб свежее белье на койку застелили. Каюта, естественно, открыта, а проверить готовность надо. Точно, все тип-топ. В графинчике «накапано», многовато, правда, грамм 500—600, ну да ладно, останется... Водичка в графине тоже есть. Подушка в новой наволочке куличиком... Можно приглашать. Иду на «мост». — Товарищ адмирал, каюта открыта, прошу отдыхать. — Да-да... Смотри в оба. Стихнет — доложишь. Часа через полтора-два получили прогноз погоды. Никаких улучшений. Волна на пределе, стрелять можно, но видимости нет. Снежные заряды один за одним. Доложу комэску, надо возвращаться, стрельб не будет. Открываю дверь в каюту... Картинка! «Комбриг», про себя продолжали звать его по-старому, в меховом реглане, в шапке-ушанке, сдвинутой на нос, видны только усы «щеточкой», лежит на койке. «Голова в ногах», ноги в валенках с галошами типа «слон» на крахмальной подушке!... Графинчик пуст! Вода в графине осталась... Крепкий дух воздуха в каюте убедил, что будить не стоит. Принял решение сам. Донес оперативному дежурному флота погоду и о своем возвращении в базу. Под утро, еще темно, легли на Владимиро-Ольгинский створ, объявил «боевую тревогу», и тут из-под козырька мостика осиплый голос: — Куда идем, командир? — Лежим на створах, входим в базу. Погоды нет и не было. — Ну и правильно. Ошвартовались, подали трап, «комбриг» сошел и твердой походкой направился в штаб.
Личный состав БЧ-II-III подводной лодки «С-334». 1957 год
Силен мужик! Еще штришок, о более раннем. В море. Стою вахтенным офицером. Надводное положение, ползаем по району боевой подготовки, ждем, пока рассеется туман. За кормой тащится катер-торпедолов. Должны быть торпедные стрельбы «лодка по лодке», да туман пока мешает. Командир внизу, на радиосвязи с лодкой-«противником», договариваются сами знают о чем. На мостике под козырьком капитан 1 ранга Попов. Да, так вот стоим. Молчим. Вдруг из-под козырька: — Дай сигарету! Лезу во внутренний карман под канадку, достаю и протягиваю открытую пачку. Берет, пытается прикурить, но спичкой нечаянно ломает во рту сигарету, отбрасывает... — Дай еще! Протягиваю, берет сразу две, одну в рот, другую за ухо. Закуривает. Думаю: «Может, и мне перекурить?». — Товарищ комбриг, разрешите курить! — Кури, — буркнул он. Я по карманам, туда-сюда, ищу спички. Вот черт! Угораздило положить спички в боковой наружный карман канадки, а он сырой! Чирк-чирк, головки отлетают! Что я маюсь, прикурю-ка у «комбрига», контакт вроде есть... — Товарищ комбриг, разрешите прикурить, замокли?
Не глядя, протягивает свою сигарету... Только я наклонился к сигарете... — Ты что! Я тебе кто?.. «Мать-перемать»... И т. д. Курить расхотелось. Знай свое место, держи дистанцию! Запанибрата не пройдет! Когда «комбриг» учит... Нет, он внимательный и заботливый начальник. Могу доказать. Вот пример. Конец октября или начало ноября, точно не помню. Иду с товарищами по дороге из столовой к верхней казарме, куда мы недавно переехали. Они, то есть товарищи-однокашники, все уже старшие лейтенанты, а я все еще лейтенант. Понятно, «дух противоречия» мешает... Идем. У развилки дорог со стороны штаба навстречу комбриг. Отдали честь, разошлись. Вдруг из-за спины: — Стой!.. Луцкий! Поворачиваюсь, подхожу, сам думаю: «Что еще опять?»... — Почему форму нарушаешь?.. — ..? Молчу, мысленно себя оглядываю, все нормально... Отсутствием выправки никогда не страдал, так, чуть-чуть... флотский шик... Комбриг сверлит меня глазами. — Ни нашивок, ни звезд, — продолжает он. А-а-а, понятно! — Я еще , товарищ комбриг. Не присвоили. Пауза...
— Передай Калашникову, пусть зайдет ко мне. Продолжение знаю со слов кадровика, он присутствовал при разговоре. — Юрий Николаевич, почему Луцкий все еще лейтенант? — Так как же, товарищ комбриг, Вы же сами его сутками с головы до ног обкладываете! — Что-о-о! А у тебя есть к нему претензии? Может, ты еще и карточку взысканий ведешь? Какое тебе дело до наших отношений?.. Нет претензий, пиши представление! Конечно, какие уж тут претензии... Наша минно-торпедная боевая часть одна из лучших на соединении, торпеды готовятся отлично, потоплений торпед пока нет, торпедные отсеки, первый и седьмой, по содержанию лучшие на лодке, сам, отмеченный политотделом политгрупповод, редактор и художник лодочной стенгазеты и т. д. Короче, через две-три недели я тоже со звездами. Вот такая, колоритная фигура, капитан 1 ранга, а впоследствии командир эскадры подводных лодок контр-адмирал Попов Владимир Андреевич! Несмотря на все его чудачества и порой грубые выходки, подводники его уважали и любили. В последний раз я видел Владимира Андреевича в году 1985-1986. Был тогда в отпуске с семьей в Крыму, навестили друзей-камчатцев. Решили с моим бывшим старпомом по РПКСН, а теперь начальником оперативного отдела ЧФ контр-адмиралом Ю.А.Кайсиным съездить на рыбалку на озера близ Севастополя, карасей в сметане захотелось. Приехали. Ловим, таскаем, не так чтобы часто, но более-менее. Вдруг Юра говорит:
Вице-адмирал Кайсин Юрий Анатольевич, выпускник Рижского НВМУ 1957 года.
— А вон Попов Владимир Андреевич. — Где? — удивился я, не ожидал его тут увидеть. — Да вон на той стороне... Что-то у него клева вроде нет... — Пойду поздороваюсь, давно его не видел. Подхожу по тропинке. Не оборачивается... — Здравия желаю, товарищ адмирал! — Ну... — Контр-адмирал Луцкий Анатолий Николаевич, — решил напомнить я о себе. — Ну... Долго будешь стоять, «мать-перемать»? Так и не обернулся. Верен себе. Или не в настроении?.. Не клюет ведь! Тем более верен себе! Хоть и в отставке.
САХНО
Первым замполитом у Калашникова был старший лейтенант Сахненко Юрий Александрович. Мы его звали между собой просто Сахно. Хотя был он старшим лейтенантом, но выглядел стариковатым, зато и с годами менялся мало. Встретились как-то на Камчатке много лет спустя, я уже был с «пауками» на плечах, он в Морфлоте, а мне он показался все таким же, не старым, а стариковатым. Вообще-то наш экипаж поначалу звали комсомольско-молодежным. Судите сами, командир — капитан-лейтенант, старпом, замполит и механик — старшие лейтенанты, а остальные лейтенанты! О матросах и старшинах говорить нечего, по определению молодежь. Да, так о Сахно. Где он служил раньше, не распространялся, но свое дело знал туго. Еще лодка строилась, еще проходила испытания, а он уже запустил слух в Улиссе, в будущем пункте нашего базирования, вот мол, скоро придет лодка, будет лучшей, все призы и звания заберет и т. д. Впрочем, почти так и случилось.
Нас, молодых, т.е. меня и Артоху Сусанина, сразу оседлал плотно. Вручил по группе политзанятий, заставил конспектировать первоисточники основоположников , отправлял старшими культпоходов с моряками и т.п. Артоха немного бренчал на гитаре, так его он чуть не впряг в руководители худсамодеятельности! Все это куда ни шло, но вот одно его хобби было нам совсем не по душе. Любил он шмон у моряков по тумбочкам и рундукам устраивать! Все искал что-то! Ну, под праздники понятно, водку искал. Помню, под Новый год, семейные офицеры по домам, а нас Сахно при себе оставил (жена у меня еще в Питере была) шмон вести. Сколько он тогда бутылок водки над пожарной бочкой разбил! Где он их только не находил! И в сливных бачках гальюна, и в пожарных рукавах, и в матрасах! Ну все вычистил! Матросы изобретательны, а он еще хлеще! Мы с Артохой еле поспеваем за ним, работаем зрителями, все остальные — участники драмы. В кубрике БСРК размещалось сразу четыре экипажа строящихся и ремонтирующихся на заводах ПЛ. Шмоны шли и в других экипажах. Стон людской буквально висел в воздухе. Наконец, все кончено. Заходим в единственную на экипаж офицерскую каюту. — Ну, как? — это Сахно, победоносно глядя на нас. — Вот так-то! И тут достает из кармана брюк поллитровку. «»! — ..?
Когда ее он сунул в карман, мы даже не заметили. — Это Пандикову. Он, если не дать выпить, опять какую-нибудь дрянь шарахнет! Еще отравится... — ..? — Да, он помор. Без выпивки не может. Еще до вашего прихода на лодку, в Комсомольске, кто-то брякнул ему, что можно задуреть, если отвар ржавых гвоздей хлопнуть. Так он на костре в ржавой консервной банке гвозди целый час варил... Хлопнул и зад...ал! Счас придет, тельняшку рвать будет. Точно. Стук в дверь, входит моторист Пандиков, коренаст, широк в плечах. Молчит, подавшись вперед, из-под насупленных бровей завороженно смотрит на стоящую на столе бутылку. — Ну, давай! Только быстрей! И уговор — сразу в койку! — Закон! — хрипло выдавил Пандиков, схватил бутылку, сорвал фляст, запрокинул голову... Перцовка, булькая, водоворотом провалилась в зев. Кадык почти не двигался! Утерся ладонью... — Спасибо. Разрешите идти? — Иди и в койку!
Продолжение следует.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ. 198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус. karasevserg@yandex.ru
— А что, Фрол, разве ты влюблен в Стэллу? — спросил с наивным видом Олег. — Влюблен, да еще вдобавок ревнует! — вышел в атаку на Фрола Борис.
— Борис в этом вопросе разбирается лучше всех, — подлил масла в огонь Илико. — Разбирается! — вскричал Фрол. — Об этом писатели романы и повести пишут и то не всегда разобраться умеют. А ты мне — Борис! Разбирается! Теоретик! Этот теоретик недавно чуть из комсомола не вылетел! Да, у Бориса была неприятность. Какой-то Кротов прислал в училище письмо. Он обвинял Бориса в том, что тот больше внимания уделял пионервожатой Зое, чем военно-морскому кружку, и работа среди «друзей моря» совсем захирела. На Бориса сейчас же набросились, и из него перья и пух полетели. Глухов посмотрел на дело иначе. — Вы знаете, Рындин, — сказал он, покачав головой, — к сожалению, еще есть людишки, которые получают огромное удовольствие, если им удается опорочить другого. Вот что я вам посоветую: чем верить на слово этому никому неизвестному Кротову, пойдите сами и разберитесь. Я пошел в школу. Борисом его подшефные были довольны, военно-морской кабинет был оборудован на славу, кружок работал отлично. Кротов же оказался заинтересованным в Зое лицом, преподавателем физкультуры. Когда я заговорил с ним, его пустые, мутные глазки забегали, он смотрел в сторону и бормотал что-то нечленораздельное. Я понял, что имею дело с мелкой душонкой. Возвращаясь в училище, я обвинял себя в том, что чуть было не поверил доносчику: Борис пережил несколько неприятных минут. Вот об этом-то случае и напомнил Фрол. — Да разве Борис умеет любить? — спросил Игнат, выколачивая трубку о пепельницу. — Сегодня он клянчит карточку у одной, завтра — у другой, послезавтра — у третьей. Разве это любовь? В нашем возрасте эта тема всех волновала. Студентки, работницы, художницы, молодые актрисы приходили на вечера в училище. Среди них были красивые и дурнушки, умницы и весьма ограниченные, много было хороших, но попадались и искательницы мужей среди будущих офицеров.
— Нет, братцы, — продолжал Игнат. — Уж если любить, так любить: всей душой и всем сердцем. Тебе должно быть дорого все, что ей дорого — и профессия ее, и ее интересы. «Любовь слепа», говорят, — не согласен. Нашим дедам казалось весьма романтичным, что де Грие пошел за ветреной девицей Манон на край света, или Вертер покончил с собой потому, что любил чужую невесту, а Хозе ради Кармен нарушил свой воинский долг. Я могу полюбить, и глубоко полюбить. Но на сделку со своей совестью я никогда не пойду. И если я почувствую, что ей... ну, той, которую я полюбил, чуждо то, что мне дорого, что она мешает мне выполнять мой долг моряка, я уйду... — Вот это по-флотски! — пришел в восторг Фрол. — Присоединяюсь к Игнату! Уж коли ты полюбила флотского человека, люби все, что он любит — и флот, и службу его, как его самого! А любишь — так помогай! А если ты себя любишь больше всего — уйди и оставь в покое флотского человека!.. — Браво, Фрол! — воскликнул Олег. — Ай, да Фрол! — подхватили мы хором. — А Стэлла? — спросил Борис. — Любит Стэлла то, что ты любишь? — Да что вы все — Стэлла, да Стэлла? — Стэлла — замечательная девушка, Фрол! — похвалил Юра. — Правда, она резковата, но зато — великолепный товарищ... — А вот мне больше нравится Хэльми, — сказал Олег. — Да, уж другой такой скоро не сыщешь! — с энтузиазмом поддержал Олега Борис. — Ну, что в ней хорошего, в Хэльми? — поморщился Фрол. — Болтушка! — А Стэлла? Любого заговорит! — сказал я. — Что любого заговорит, это правильно. Да, но где же ? Читай, читай дальше, Никита!
— «Маро, Анико и я очень счастливы, а Стэлла возится с малышом целый вечер. Никита, окажи, пожалуйста, Фрол жив и здоров? Она все ждала от него писем, каждое утро наведывалась в ящик на двери и, наконец, перестала наведываться. Подозреваю, что они в Сухуми поссорились...» Фрол опроверг: — Мы не ссорились. Ты, Кит, свидетель... — Почему же ты ей не пишешь? — Ну, что я ей буду писать? — Напиши одно слово «жив», сунь в конверт и пошли без марки. — Дальше читай! — «...что они в Сухуми поссорились...» — Это слышали! — «В институте у нее — большие успехи. Нахуцришвили взял ее в помощники, для Стэллы — большая честь!» — Ага, опять этот Нахуцришвили! — воскликнул Фрол. — «Шалва Христофорович подарил мне свою новую книгу. Ее читает с увлечением весь Тбилиси. Антонина заходит, — о, она стала такая ученая, прямо беда! — и мы вспоминали тебя, Никита, и Фрола, и надеемся, что придет день, мы снова увидим вас у себя». — А хороший он человек, — сказал Фрол. — Симпатичнейший, — подтвердил Илюша. — Душа-человек. Вы помните? Мы приходили к нему, как домой... — А вы помните, он в день Победы ходил с бурдюком и с рогом и уговаривал встречных выпить вина за победу! До чего было весело!
Приятно было снова воскресить в памяти те времена, когда мы начинали путь к флоту, вспомнить гостеприимный город, где началась наша дружба... — А ведь чай-то остыл, — заметил, наконец, Фрол и понес разогревать чайник в кухню. Раньше это делала мама...
* * *
Полгода прошло, как ее нет на свете... Мы стоим с Фролом над бурым от талого снега холмиком. Страшно подумать, что она лежит там, в сырой, холодной земле, она, которая минуты не могла посидеть спокойно, всегда куда-то торопилась, стремилась, спешила... Фрол вздыхает. Ему тяжело. Мне — еще тяжелее. Я приду в училище и напишу отцу на «Дельфин», что побывал у нее. Долго стоим мы молча. Наконец, Фрол трогает меня за плечо. Пора идти, уже спускаются сумерки. Мы уходим.
Глава седьмая. А ДНИ БЕГУТ...
Хотя Бату говорил, что «годы медленно текут в юности», жизнь, не останавливаясь, бежит вперед. Вчера ты пришил к рукаву фланелевки второй золотой угольник — отличие второго , а сегодня уже подошли полугодовые экзамены...
Адмирал зашел в класс. Вызвали Платона, начальник училища задал ему несколько вопросов. Платон получил высшую оценку. Бубенцов тоже получил пятерку. Адмирал оказался дальновиднее тех, кто утверждал, что из Платона и Бубенцова ничего не получится. Стоило им протянуть руку помощи — и они снова стали в строй. Класс не ударил лицом в грязь. Мы опередили и другие классы. И хотя Вершинин был невозмутим, как всегда, чувствовалось, что он нами доволен. Костромской же не мог удержаться и хвалил нас. Ведь капитан-лейтенант и сам не так уж давно сдавал экзамены. А Гриша Пылаев — тот прямо сиял. Новый год я встретил в училище. Мне вспомнилось, как мы в такой же зимний морозный вечер шли с Илюшей и Хэльми к маме на Кировский, как веселились в новогоднюю ночь... Стало грустно. Но когда я увидел ярко освещенный, переполненный зал, Фрола, сияющего, чисто выбритого (да, да, ему уже приходилось бриться!) и даже надушенного цветочным одеколоном, празднично настроенных товарищей, — хандра прошла. Меня окружала родная морская семья. Чудесный праздник — новогодняя ночь! В эту ночь ты желаешь процветания Родине, которая станет еще богаче, красивее, могущественнее в грядущем году. В эту ночь твои друзья желают тебе успехов, сам ты мечтаешь о будущем и не сомневаешься в том, что все твои мечты сбудутся... И теплые слова, с которыми обратился к нам начальник училища, и концерт, в котором выступали артисты, известные всей стране, подняли настроение без вина. Выступала и Люда, дочь адмирала. Гремела на хорах музыка, пары кружились в вальсе... — Чего пожелать тебе в новом году? — спросил Фрол. — Пятерок и плавания. А тебе? — Побольше пятерок и как можно больше плаваний! — Ты знаешь, — сказал Фрол, — я как только окончу училище, стану усы отращивать. Приду на флот — все вид солиднее будет. — Фрол, да ведь у тебя усы будут рыжие! — Ну, и что? А почему бы им не быть рыжими?
Но вот погасли огни; круглые морские часы показывают четыре. — Ну, уж сегодня меня никто не добудится к чаю! — пообещал Фрол, на ходу раздеваясь и на ходу засыпая. И, действительно, добудиться его первого января было невозможно.
* * *
Давно, во время войны, когда отец пропадал без вести, я просился на флот, в юнги. Я писал командиру соединения катеров: «Я хочу жить по правде, как мой отец, и, когда вырасту, обязательно буду, как он, коммунистом». Быть коммунистом! Как много значат эти два слова! Жить по правде. А как жить по правде? Теперь мне думалось — так, как живет настоящий коммунист — Глухов. Глухов знал о моем заветном желании. Он рассказывал, как сам волновался, когда его принимали в партию. — Я себя постоянно спрашивал, — говорил он: — «Достоин ли я?» Замполит, который дал мне рекомендацию, сказал: «Ваши проступки, Глухов, вам прощаются, вы совершали их необдуманно, потому что были еще слишком молоды. В дальнейшем же каждый проступок, каждая ваша ошибка ляжет пятном на вашу репутацию. Став коммунистом, вы должны быть примером для всех ваших товарищей». И я старался избавиться от своих недостатков, а мне это давалось с трудом. Но если хочешь быть коммунистом не на словах, а на деле, то все переборешь. — Ты знаешь, Кит, — говорил Фрол, — я ночью проснусь, бывает, и думаю: кто мне рекомендацию даст? Приду я к Глухову, а он мне: «Вас столько драили. Живцов, столько вы совершали проступков, не могу я за вас поручиться». Никогда не забуду, как он мне сказал, что я — несобранный человек. У нас вот на катерах был один старшина, Филимонов, — продолжал Фрол. — Он заявление в партию подал, когда мы в операцию шли. Если погибну, мол, прошу считать меня .
Ну, погибнуть-то он не погиб, уцелел. И что же? Он, видно, думал: дерешься с врагом хорошо — значит все остальное простится. И так себя стал вести, что как натворит что-нибудь, говорили: «Ну, что с него спрашивать — Филимонов!». Пытались его перевоспитать, да не вышло. Исключили. Позор какой, Кит! Я с ума бы сошел, если бы обо мне говорили: «Ну, что спросишь с Живцова?» Я хочу, чтобы все говорили: «Живцов — он не подведет. Живцов — он своим партийным билетом дорожит больше жизни». Понятно тебе это, Кит? — Да. А ты знаешь, мне кажется, не зря Глухов нам рассказывал про то, что по молодости прощается. Ведь нам с тобой тоже прощали многое. Но теперь нам уже двадцать лет... — Да, Кит. А скоро будет двадцать один! — И ни о какой скидке на молодость говорить не приходится. — Значит, мне и надеяться не на что! — Ошибаешься. Глухов тебе рекомендацию даст. — Ну, допустим. А другую кто? — Гриша Пылаев. — Мне не до шуток, Кит. — А я не шучу.
Продолжение следует.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ. 198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус. karasevserg@yandex.ru
Знаю ведь, что не писатель я, а читатель. А всё равно временами клацаю по клавиатуре. Вот и сейчас: а стóит ли? Когда-то мой товарищ и частый оппонент на блогах Миша Богачёв сказал, что не может не писать. Но я то могу! Наверное, сказывается выработавшаяся привычка преподавателя исправлять замеченные ошибки и неточности. Ведь в программировании любой неправильный знак в теле программы ведёт к её невыполнению. Поэтому, даже и не помышляя посягнуть на великолепный стиль изложения авторов блогов, всё же рискну дать некоторые критические заметки по содержанию. Ведь если что-то было упомянуто, то значит автор придал этому значение. А значение может слегка "девиацировать" от фактического. Заранее прошу прощения, что касаюсь чужих текстов. Тем более, что иногда с трудом понимаю прочитанное. Там где рассказ идёт о банковских операциях и махинациях. Не моё это. Но первые же строки чем-то меня насторожили. Я даже почти мгновенно понял чем. Для тех из нас, кто хоть немного со мной знаком, тоже понятно чем. Итак, цитата.
Был такой очень богатенький человек. Звали его Эдмонд. Кличка его была «Рыжий», но с годами она стала его фамилией. Итак, Эдмонд Сафра. Наполовину еврей, наполовину араб с ливанскими корнями.
Ничего я не знал об этом человеке. А ведь должен был слышать. Это стало мне ясно уже через четверть часа. Как исчезли и все сомнения по процитированному тексту. Эдмонда Сафру прозвали "арабским евреем" за умение вести дела с обеими конфликтующими сторонами. Нет "арабских евреев" как таковых. Евреев часто называют по стране рождения, проживания, по стране исхода. Это выясняли ещё Генри Киссенджер с Валентином Зориным ("ну тогда я американский …" ). Эдмонд Сафра был просто ливанским евреем. Кстати, сами арабы тоже делятся на египетских, ливанских, сирийских... Пытались как-то египетские и сирийские объединиться. Даже республику создали. Объединённую Арабскую. Но ничего не получилось. Будущие Герои Советского Союза и похоронили идею в зародыше. Сирию не устроила идея превратиться в вассала Египта (что-то я отвлёкся от темы, извините). Был ли Эдмонд Сафра рыжим? Не знаю. Фотографии в сети показывают облысевшего седого джентльмена. Oн также не был первым поколением в семье, носящим эту фамилию. Основоположником династии Сафра ещё во времена Османской империи стал его пра-пра-дедушка. С ливанского диалекта арабского слово "сафра" переводится как "жёлтый". Классический арабский даёт немного другое звучание для обозначения этого цвета- "асфар". В статьях о семействе Сафра встречается и дополнительный перевод- "золотой". Похоже что это подтасованный "перевод". Ни написанию, ни звучанию не соответствующий. Семейство же действительно хорошо стоит на рынке золота.
Как знаменитой семье, временами замешанной в скандалах, удаётся на протяжении столетий оставаться закрытой для широкой публики? В моих мыслях не было и нет превращаться в апологета каких бы то ни было банкиров. Это их дело и защитники у них есть не чета мне, с трудом усматривающего разницу между дебетом и кредитом в случаях, когда они пассивны или активны. Семейство Сафра вело свою коммерческую деятельность в Бейруте. Но после образования государства Израиль многие евреи бежали из арабских стран. Здесь я воздержусь от рассказа о забытой миром второй половине трагедии "палестинских беженцев". Семья Сафра эмигрировала в Италию – 1949 г. Tам они задержались не надолго. В 1952 году все переезжают в Бразилию. Яков Сафра (отец Эдмонда) обошёл дома состоятельных евреев и предложил им хранить свои сбережения у него. Сафра гарантировал полную конфиденциальность, 100% сохранность денежных средств и политику консерватизма при выборе капиталовложения. Вот на этих трёх китах и держится вся империя Сафры и по сей день. Цитата: "Из всего уставного капитала 95% держатся в ценных бумагах высшего качества и только 5% всего капитала участвуют в спекулятивных сделках. При этом сделки эти являются фьючерсными торгами на рынке золота. Только однажды Эдмонд Сафра вложил и вскоре потерял 191 миллион долларов на российских ГКО. При этом есть сведения, что его подставили его же партнеры". ГКО - государственные краткосрочные облигации. Не путать с Государственным Комитетом Обороны! Государственные краткосрочные бескупонные облигации Российской Федерации по мнению многих - крупнейшая финансовая афера за все постсоветское время. Памятуя просьбу не писать длинных постов, тут мне придётся прерваться. Чтобы, возможно, продолжить в следующей части описание романа семьи Сафра с российскими банкирами. К тому же и смерть не знавшего горя Эдмонда связывают с ними. Как и почему погиб Эдмонд Сафра?
). Эдмонд Сафра был просто ливанским евреем. 
