На медосмотр нас направили в поликлинику ВМФ. Опять переживания. Голодная и холодная военная зима сказалась на нашем здоровье. Юру Солнышкова признал не годным к военной службе хирург. До нормального веса он не набирал 20 килограммов. Саша Шадров при проверке вестибулярного аппарата свалился с вращающегося кресла. Но этим ребятам помогла их настойчивость. Начальник поликлиники признал «недовес» Юры Солнышкова временным, а Саше Шадрову разрешил повторно «повращаться». На этот раз он испытание выдержал. Жесткий отбор производился и на мандатной комиссии. Володю Балашова, который имел тройку по немецкому языку, как он говорил, «по принципиальным соображениям», зачислили лишь условно. Впоследствии он стал полноправным «спецом». В августе состоялось общее собрание, на котором зачитали списки зачисленных. Мы, восстановленные, держались несколько высокомерно: небось уже не салажата, как нам казалось. Вручили нам обширный список вещей, которые надлежало взять с собой. В начале сентября выехали из Москвы, а 19-го поздно вечером прибыли в Куйбышев. Разместили нас на втором этаже здания школы на двухъярусных, а у стен даже трехъярусных деревянных нарах. Матрацев и подушек в первую ночь не оказалось. Кто-то стал возмущаться, но обычно улыбающийся, приветливый Володя Рябов на этот раз не выдержал: — Заткнитесь, мамины сынки. На фронте бойцы из окопов не вылазят.
Его поддержали. Непривычный для большинства отрыв от дома, строгий режим подействовали угнетающе. Но длилось это недолго, благодаря уже освоившимся «спецам», которые приехали раньше нас из Ачинска. Командовал нашей ротой Иван Алексеевич Кириллин. Наше отношение к нему лучше всего характеризует запись из дневника Володи Русанова от 28 декабря: «Вот кто настоящий человек, понимающий всех нас и знающий нас до косточек!» Нелегко было нас приучить к строго регламентированной жизни, которая включала и соблюдение порядка в «кубриках». По этой части ответственность в первую очередь возлагалась на старшину роты Женю Тучкина, из набора 1941 года. Был он требователен, правда, иногда излишне шумлив. Ни одному из нас перепали от него наряды вне очереди. Состояние «кубриков» проверял и директор школы Д.Н.Таптыков. Однажды, еще в сентябре, завершая проверку, Дмитрий Николаевич сказал осуждающе: — Плохо «кубрик» содержите, не по-флотски. Для нас такая оценка была ниже, чем очень плохо. На стене висела гитара Саши Шадрова, поломанная при высадке из поезда, но сохраненная им, как подарок отца. Указывая на инструмент, директор сказал:
— какая-то. Эта разбитая гитара навевает мысли о разбитой жизни. Пришлось Шадрову гитару снять. Так постигалась житейская мудрость: не все, что хорошо для тебя, хорошо для коллектива, и с этим надо считаться. Набрали один взвод в Куйбышеве. Называли мы их «приходящими», и прошло немало времени, пока мы их признали. Из «приходящих» быстрее всех влились в коллектив острослов и насмешник Гриша Шпарага, эвакуированный из Киева, и коренной «самаритянин» Геннадий Рощепкин — доброй и широкой души парень. Когда я после выздоровления выписался из больницы, где мой желудок врач лечил довольно своеобразно — голодной диетой, Гена встретил меня, повел к себе домой и накормил, что по тем временам сделать было совсем не просто. Прошел уже месяц занятий, и мы успели оценить наших преподавателей. Кириллин излагал историю так, что знания влезали в голову, как гвозди в древесину. Проверял их необычно. Заданный урок не спрашивал, а открывал наугад учебник — это и отвечай: мы все должны были знать и помнить. Военно-морское дело вел влюбленный в свой предмет, всегда подтянутый и требовательный Ю.Р.Похвалла. Л.А.Блитштейн прививал нам интерес к английскому языку и многого достиг, уча нас, как он говорил, даже думать по-английски. Но, пожалуй, больше всего нам нравились уроки литературы, которые вела обаятельная, остроумная, умеющая найти подход к каждому учащемуся, раскрыть его способности Сельма Рубеновна Брахман. Все преподаватели, включая женщин, дежурили по школе. Им было положено проверять подъем. В первое свое дежурство, приоткрыв дверь и заглянув к нам, Сельма Рубеновна не крикнула, как это делали многие из дежуривших мужчин: «Подъем!», а ласково произнесла: «Вставайте, мальчики». Учуяв ее слабину — постесняется, не зайдет в «кубрик»,— многие продолжали возлежать на нарах. С джентльменской по содержанию, но противоположной по обращению речью к тем, кто еще лежал, выступил Володя Фокин: — Ну и паразиты же вы! Пользуетесь женской слабостью! Кто-то спросонья проворчал «шат ап», что в переводе с английского означает «заткнись». Но лежавших уже стягивали вместе с тюфяками с нар. Благородство победило. А на следующее дежурство Сельмы Рубеновны ко времени побудки все мы были уже одеты. Наградой нам была милая, добрая улыбка нашего преподавателя.
Брахман Сельма Рубеновна, переводчик произведений мировой классической литературы, профессор кафедры мастерства актера (01.09.2007.) Очень досаждала нам голодуха. Правда, 8 октября открылся камбуз в школе и питание несколько улучшилось. Но все равно мы оставались как бы травоядными. Зеленые помидоры, преобладавшие в меню, теперь заменило блюдо, называвшееся пшенно-тыквенной кашей, в которой, конечно, тыква преобладала. Суп на первое строго соответствовал выражению: «Крупинка за крупинкой гоняется с дубинкой». Нередко вместо сахара нас потчевали отварной сахарной свеклой. Совсем бы изголодались, если бы не вещи, взятые нами, согласно обязательным спискам — тем самым, которые мы так кляли перед выездом из Москвы. В первую очередь через базар начали снабжать местное население валенками. Чтобы моряк их надел?! Да не в жизнь! А когда 6 ноября нам выдали форму, то вслед за валенками на базар отправилась наша гражданская одежда. Конечно, преподаватели учитывали, что «пустое брюхо к ученью глухо». Иногда они очень умело использовали наше желание его наполнить в педагогических целях. Так, К.Д.Синявский, наш преподаватель химии, рассказывая о серной кислоте, начал с того, что она используется для обработки клетчатки при изготовлении ирисок. Формула и свойства такой полезной кислоты запомнились сразу: а вдруг удастся сделать ?!
Взаимоотношения со старшей ротой складывались в основном нормально. Постепенно мы становились дружнее, сплоченней. Крепло чувство коллективизма, устанавливался своеобразный кодекс чести. Конечно, не все в нем складывалось идеально. Иные постулаты теперь кажутся мальчишескими. Но из песни слова не выкинешь — ангелами во плоти мы не были. Иногда раздоры и споры решались с помощью кулаков. Существовавшее тогда в гражданских школах на этот счет выражение «стыкнемся» заменилось у нас благородным — «вызвать на дуэль». Кулачных схваток было две: пятнадцатисекундная и до первой крови. Непременное их правило — лежачего не бьют. Чувство справедливости, обостренное у всех подростков, было у нас особенно развито, и, защищая его, мы проявляли крепчайшую сплоченность. Существовало у нас такое правило, во всяком случае в нашем «кубрике», что любая полученная посылка с продуктами становилась общим достоянием взвода. Определенная часть (насколько помню — одна треть) оставалась собственностью истинного владельца, а остальное в мгновение ока перемалывалось нашими молодыми зубами. Наши «спецы» внесли свой вклад в развитие художественной самодеятельности спецшколы. Мы организовали джаз под руководством темпераментного и энергичного Володи Русанова, проучившегося пять лет в музыкальной школе по классу фортепьяно. Правой рукой у него был Адольф Кнабе. За ударными инструментами, состоявшими вначале из одного пионерского барабана, лихо вскидывал палочки Володя Рябов. Джазистами стали Миша Кофман и Толя Иванов.
Благодаря нашему участию самодеятельность вышла на городскую орбиту. 26 февраля совместно с райкомом комсомола был дан концерт в . Фурор! Все 900 мест заняты. (Не меньше, чем на в 1967 г.!?) Особенно понравился зрителям наш джаз. Концерт длился до полуночи. В марте дали еще один концерт: весь сбор — 12 тысяч рублей — отчислили в Фонд обороны. В нашей роте учились «спецы», отцы или родственники которых занимали высокие должности. Скромностью и прямотой отличался Стасик Архангельский. Что он племянник Буденного, мы узнали случайно, уже в подготовительном училище в Ленинграде. Только что открыли коммерческие продовольственные магазины. Тщетно ворошили мы свои чемоданы, чтобы отметить ноябрьские праздники чем-нибудь вкусным. И вдруг Стас достал из чемодана настольную сигаретницу из желтого металла. Кто-то высказал предположение, что она золотая. Володе Маслову поручили показать сигаретницу в ювелирном магазине. Как сейчас перед глазами картина: сидим мы в «кубрике», является Володя с пачками денег. Не помню, 17 или 19 тысяч. Всеобщее ликование. Стас начинает раздавать пачки товарищам. Себе из этих денег он купил только гитару и кожаные перчатки. Сигаретницу он, оказывается, взял «у дяди Семы». Правдивость не позволила ему скрыть эту историю от маршала, и тот одобрил поступок племянника.
Учились в спецшколе и явные приверженцы военно-морской авиации: Володя Бочевер, Толя Надточеев и Володя Мышко. Первым ушел в школу морских летчиков, размещавшуюся тогда в Куйбышеве, Владимир Юрьевич Бочевер. После окончания училища он служил в авиации Северного флота: участвовал в бомбежках фашистских кораблей, встречал и сопровождал конвои союзников, совершал разведывательные полеты. Однажды самолет сбили, но его, раненого, подобрал сторожевик. В.Ю.Бочевер был награжден орденом Красного Знамени. Уйдя в 1950 году в запас, он шестнадцать лет проработал директором в ансамбле Игоря Моисеева (позже - директор Московского мюзик-холла). Заслуженными военными летчиками стали и . «Красная звезда» за 30 октября 1974 года с прискорбием известила о трагической гибели при исполнении служебных обязанностей полковника Надточеева. Полковник Мышко перед уходом в запас служил в Звездном. Соблюдение дисциплины было у нас непреложным законом. Никаких скидок на мальчишество не делалось. Наряду с наложением взысканий командование широко использовало в воспитательных целях взводные и ротные собрания. Как правило, проступок обсуждался объективно и бескомпромиссно. А когда тебя судят твои же товарищи, это пострашнее любых взысканий. Сданы экзамены за восьмой класс, и нас отправляют в лагерь на . Жара. Мы с полной воинской выкладкой: вещмешок, скатка шинели, противогаз, только винтовки не хватает, но не легче ее одеяло и подушка. Дошли до дебаркадера близ лагеря. Разморенные, вспотевшие, мы в тот раз еще не приметили всех красот окружающей природы, карабкаясь по крутому подъему.
Учебный день в лагере очень напряженный. Сухопутные бои со взятием крутых яров, с преодолением поля по-пластунски (чуть поднимешь зад — бери рубеж заново). Невесело и по нескольку раз в жару натягивать на вспотевшее лицо противогаз. Эти занятия нашими любимыми не назовешь. К морской практике мы относились куда лучше — предмет-то наш, святое дело. Хотя гребля требовала немалых физических затрат, но здесь сачкануть считалось позорным. Да и боцман Ф.Ф.Цисевич этого не допустил бы. ...Горели от взбугрившихся мозолей ладони рук. Только мало-мальски приспособишься грести на левом борту, пересаживайся на правый; был баковым — становись загребным. Непреклонность свою Цисевич разъяснял: «А как же ты будешь учить матросов, если сам не освоил греблю?» Хотя внешне боцман был суров, но мог поддержать, когда видел, что «спец» на пределе сил. Но если замечал, что силы-то есть, а вот тратить их кто-то не желает, то мог и цепочкой от боцманской дудки перетянуть. Вполсилы, конечно. Высшей похвалой у Цисевича было: «Я на тебя надеюсь». В доверенных на плавсредствах у боцмана ходил Миша Копытников. Река не море, но и там бывали ветры, которые превращали рябь в волны. И не раз Мише приходилось метаться по мосткам, чтобы не унесло или не выбросило на берег большое хозяйство: два шестивесельных яла, четыре катера без моторов, которые по этой причине использовались как гребные, и катер-лимузин с мотором. На катер-лимузин были назначены мотористами Володя Балашов и Аркаша Бескурников. Однажды они перебирали двигатель. А Эндзелина зачем-то срочно вызвали в город. Пришлось готовить шлюпку. Смотреть, как она будет отходить, на пригорок выбежали несколько «спецов». Запомнилось, как Герман Янович в светящемся белизной щегольском кителе подходил к ялу. Цисевич для его приветствия дал команду: , и весла взметнулись вверх, застыв в вертикальном положении. Подумалось: когда-нибудь в будущем и мы будем так вступать на шлюпку, став командирами на Военно-Морском Флоте!
Продолжение следует.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ. 198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус.
ДЗАРИДЗЕ ЛЁВА (ЛЕВАН?). - (Л. Димент-«ДЕТИ БОЛЬШОГО ПОДСОЛНУХА»)
Москвич. Перешёл в наш взвод вместе с другими старичками: Курако, Лоладзе, Бога-. ………… ченко. Взрослей остальных на 2 года. В отличие от меня, шебутного крикуна, был нарушителем «тихим». Он «просто ходил в самоволку к Аллочке Майоровой». За что и был в 1951 году отчислен из училища, одновременно со мной и Габидовым. Вместе мы учились не очень долго. Особо о нём сказать нечего. Считался сильным. «Житейски» был выше нас - малявок. Общался больше с Курако, Смирновым, Беспрозванным и «старичками» Богаченко, Лоладзе.
Димент Леонид Давидович
Ранее уже были опубликованы фрагменты его воспоминаний, в обзоре выпуска 1953 года мы и дальше будем всячески использовать то, что сохранила пристрастная и художественно зоркая память Леонида Давидовича. Здесь же приведем те строки воспоминаний, в которых он рассказывает о себе.
А вот он и я. Здрасте! Я – это дважды питон «Димка» = ДыЛыДы /Л.Д.Димент/. О себе писать негоже, но приходится. Смогу ли коротко? Однажды в училище нас на целую неделю заразили жизнерадостным смехом. Мы впервые увидели необычный в те времена МУЛЬТИПЛИКАЦИОННЫЙ фильм. Это теперь «мультик» каждому карапузу привычней, чем манная каша. А тогда! Фильм назывался «» (Союзмультфильм, 1949.). Карикатурно, в стиле Бориса Ефимова, высмеивались США. В этом мультике Борис Ефимов - автор типажей рисунков.
"Мистер Уолк, крупный делец и обладатель приличного состояния, решил удалиться от дел и поселиться на недавно купленном острове. Там он думает укрыться от преследующей его военной истерии. Он не разрешает домашним включать радио, по которому говорят про самолёты и бомбы и его раздражают выстрелы охотничьего ружья сына. За глаза мистера Уолка зовут пацифистом, а редакторы газет подсылают к нему замаскированных репортёров, понаблюдать что на самом деле происходит на острове. Неожиданно выясняется, что у самого дома, где живут Уолки, плещется целое море нефти. Об этом в свои редакции немедленно телефонируют газетчики. Через недолгий срок на остров высаживаются группы вооружённых людей, которые столбят участки и открывают пулемётный огонь по приближающимся к ним. Мистер Уолк видит, что его неприкрыто грабят. На его острове, предъявляют претензии на обладание его нефтью, которая стоит многие миллиарды. У миролюбивого мистера Уолка есть, к счастью, хорошо припрятанная радиостанция и целый арсенал оружия. Он вызывает на помощь военных, а сам вооружив всю свою семью, переходит в атаку на непрошенных гостей. На острове мира разгорелся нешуточный бой.
Своего не отдаст мистер Уолк, крупный делец и обладатель приличного состояния." () В рисунки Ефимова, Генча и др. мастеров шаржа я влюбился ещё в 1944 г. во 2 «В» классе 8-й (мужской) школы города Горького. Это был второй год раздельного обучения. Помещение только что освободилось от госпиталя. Не было ни одного целого выключателя, в классах холод, в кишках голод. В них, как и в коридорах, завывали сквозняки. Приходя первыми утром в неохраняемую, без единой ещё души, школу, мы, первым делом, соединяли оголённые концы проводов. Вслед за светом врывался шум прибывающей пацанвы, гогот, рёв, толчки, кутерьма. Умудрённые опытом старшеклассников, мальчишки сцеплялись за руки; первый хватал руками провода, последнего трясло; и он тут же вцеплялся во вновь входящего. Всем было весело. Благо - напряжение было лишь 127 вольт. А, может, и с недокалом. Иначе нас, недокормленных, поубивало бы всех. У более сытого одноклассника Герки Бортникова (возможно, он не был сиротой, а его интеллигентные родители трудились в тылу) я впервые увидел журнал «КРОКОДИЛ». Моему восторгу не было конца. С тех пор рисовать смешное стало для меня самой радостной песней. И когда в СКБ Ленинского завода г. Горького, где конструировали радары для подводных лодок, инженер Евгений Васильевич Бруснигин сказал: «Некому рисовать новогоднюю газету? А в 8 лаборатории есть мой бывший воспитанник Димент – большой специалист по политсатире»; я, хоть и удивился такой оценке, но обрадовался. Видно, в ТНВМУ я немало бумаги испортил на хохмочки...
В сквере на Плеханова после рентгена. Сентябрь 1948 г. Первые дни в Тбилиси. Мы, новобранцы 5 роты (6 класс), пока ещё «кандидаты». Ленточки без надписи, погончиков нет. Сидят: Василий Драчнев, Василий Дакин, Геннадий Власов, Сергей Катющенко (позже – Демченко), Геннадий Галь, Валерий Третьяков, Июлий Теплюк. 2 ряд: Владимир Палей, Руслан Тотров, Владимир Горбатов, старшина Ефимочкин, Николай Кучумов, Анатолий Федин, Павел Аникеенко. Стоят: Константин Комаров, Игорь Шишкин, Владимир Киселёв, Александр Смирнов, Борис Йофа, Герман Семёнушкин, Лев Горьков.
Если наш взвод (класс) представить большой, дружной коммунальной квартирой, в которой есть некая семья, то я бы представил такое: 1. Должен быть глава семьи – самый основательный и авторитетный. Кто? Может быть, Саша Смирнов? 2. Дети. Это мы. И самый непутёвый из них, конечно же, был я. Были и разные другие индивиды. Каждая «семечка» была индивидуальна. Но мне, безосновательно долгие годы почему-то считавшему себя умным, это не дано было распознать. Лишь с годами всё больше понимаю – как я был одномерен. Мозгов хватало лишь на сиюсекундную эмоцию. 3. Сосед справа. Пожилой, поздно приходящий с работы, молчаливый, но всеми уважаемый. Основательный! Лёва Дзаридзе? 4. Другой сосед. Общий любимец. Профессор, красавец, эстет. Небожитель. В его комнате много необычного: и настенные часы с большими, чёрными римскими цифрами и сверкающим медным маятником. Влево – вправо, влево – вправо, и: бом, бом, бом… каждые четверть часа. Виолончель с лакированными боками. И т.д. и т.п. Ну да, хватит врать! Разошёлся. Это, разумеется, может быть лишь Юра Курако. Таким соседом нельзя не гордиться. Не в каждой квартире есть это диво. И когда старожилы двора поговаривали, что профессор в молодости был чемпионом и солистом балета, в это легко верилось. Он о себе никогда ничего не говорил. Из скромности? Но только казалось, что эти изящные, удлинённые пальцы не предназначались для боксёрских перчаток, а должны были плавным движением направлять мяч с персонального в корзину. Иногда некая молодящаяся Верочка, тщащаяся скрасить его одиночество, стирает пыль с кожаных переплётов старинных книг и длинных листьев развесистой пальмы. Любовно протирая большое венское зеркало, в котором отражается автопортрет хозяина с юной женой и дочками - ангелочками и ковёр с белым кальяном да буйволиный рог на серебряной цепочке; ворчит про какую-то противную Клару. А, уходя, надевая калоши в прихожей, раздражённо обзывает его старым фатом и глупым, замороженным королевским пингвином. Мы – пацанва, ненавидели «старую каргу». А печнику Печёнкину - каторжанину (16 лет Колымы) совали окурки за хлястик ватника; и обижали его забитого и беспомощного внучонка; чтобы дед не врал: «С такими пальцами барину надо бы быть щипачом». 5. Нельзя в семье и без мамы. Это – Старшина-Офицер-Педагог (все в одном лице, нечто необходимое и с кем нельзя не считаться). Без этого - ни уюта, ни знаний, ни тебе кулебяки и красивой морской формы, парадного мундира, сверкающего бляхой и медными пуговицами. 6. И вся эта ахинея пришла в мою бедную голову, вот с какой стороны: БАБУШКА! Кто в таком сообществе может быть, оставаясь сравнительно незаметным, и, вроде бы идущим не во главе общего потока, и, тем не менее, неизменно и незаметно для каждого необходимым, и, без видимых проявлений – любимым. Над кем все – и семья, и соседи легко подтрунивают: «Старуха, рот закрой!»? Мимо кого не проходила ни чья-то радость, ни общая печаль?
В Тбилиси в 1974 г. на 30-летии ТНВМУ я понял – центром души нашего коллектива был, пожалуй, ВОВКА ГОРБАТОВ.
Вверху: старшина Залогин на самоподготовке 3-го взвода. Внизу: первенство по шахматам.
Кто мы, что мы, где мы, как мы? Известно лишь НЕБЕСАМ. И, даже если меня кто-то из сущих ещё слышит - не суть, что при звуках моего старческого кудахтанья он должен трепетно внимать. И я не ропщу. Когда-то все мы были молоды и подвижны. И нас было много. У времени свои законы. Но всё же я, как пьяный боцман (Свистать всех наверх!) ору: «АУ, РЕБЯТА! Есть здесь кто-нибудь? Есть хоть одна живая душа, способная соответствовать? Ау-ау-аууу-у!». Может, я напрасно полгода (или больше?) колотил по клавишам? Может, слишком мелкотемен и (или), как таковой, никому и на хрен не нужен? Не исключаю такой возможности. А, может, мои бывшие однокашники, гордые своими биографиями (и ГЕРОИЧЕСКИМИ АВТОбиографиями), подобно литературствуюшей братии (знаю я, немало повидал всяких лириков и сатириков), предпочитают в основном вещать, а не слушать чужое? Что ж, это нормально. И я здесь, вроде как оказался на чужом пиру. Мне, конечно, не поверят, посчитают ущемлённым, обиженным. А я не расстроен. Наоборот, очень благодарен за то, что смог, будучи благодаря счастливому случаю втянутым в возрождение нашей памяти, смог испытать много счастливых минут, окунаясь в светлое детство и добрую юность. Огромное спасибо Валентину Максимову, за то, что разыскал меня и на это непродолжительное время зарядил старого «Димку» интересной работой. И, если даже она никому не понадобилась, всё равно, я не в проигрыше. Наоборот - в большом выигрыше. Я с радостью это проделал для себя, себе, и этим доволен. И совершенно не важно, что обо мне думают другие, и желают ли обо мне думать. Главное – я хорошо думаю о тех, кто ТОГДА были моими друзьями. И такими оставляю их в своей голове, в своей душе. А что стало с людьми, с их мыслями и их чувствами за долгие годы жизни (которая, по сути, ежедневная борьба - борьба с препятствиями, с обстоятельствами с противником, борьба с самими собой, постепенно меняющимся), что стало с вами – это не по моей части. Я за себя в ответе. Об этом и писал. Не кривя душой, не сказав ни единого слова неправды. Моё, мысленное, с Вами общение меня обогатило. А, по сему закругляюсь.
Поздравляю ВАС с 65-летием ПОБЕДЫ! Одна из двух моих фотографий, пожалуй, лишняя. Но это грех редакции, а не мой. Прошу прощения.
Желаю всем многих лет радостной, насыщенной жизни! Пусть каждый возьмёт от судьбы по максимуму! Всего-всего ВАМ НАИЛУЧШЕГО! Леонид Димент, 05.05.2010.
Пишу это осенью 2010 года. Фотографии же «стряпали» наши мальчишки более полувека назад. В их шустрых ручонках сверкали не фотовспышки, а окулярчики трофейных игрушек - «малюток» и «лилипутов». Не «мыльниц», «ФЭДов», «ФОТОКОРов». Спасибо проигравшему вермахту. Отоварил. И, да простит меня искушённая публика, но НИКАКИЕ ПИКСЕЛИ НЕ В СОСТОЯНИИ ИСПРАВИТЬ то, что не смогли ублажить лоском наши умельцы.
А мне самая неудачная фотография полузабытого Уронова на задней парте ценнее всех парадных и разгламуренных. Спасибо вам, ребятишки! И, прежде всего, тебе, дорогой друг Адька Сидоренко. Ты давно уже не с нами. А дело твое живёт. Большинство снимков моего не хилого архива я выхватывал из твоих рук, не дав уничтожить брак. Ты не зря под одеялом красил руки сульфатами-гипосульфитами в американской жестянке от свиной тушёнки, проявляя и закрепляя свои шедевры. Мне досталось меньше тех, что с треском, скорчившись, падали с оконного стекла. Ты, любовно распрямляя их о грани стола, говорил «Набрал всякой дряни – с тебя хватит». Я не сердился. Зато, у меня есть много единственных, каких никому не досталось.
Продолжение следует.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ. 198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус. С вопросами и предложениями обращаться fregat@ post.com Максимов Валентин Владимирович
...К вечеру возвращаемся на пароход. Ребята думают о том, что видели. Какой стойкостью и мужеством обладали те, кто тут сражался! Как смогли наши солдаты вынести все это и победить? Глядим на глинистый берег, где вырыты пещеры. Да, действительно, для защитников Сталинграда за Волгой земли не было. Чувство у нас такое, будто повзрослели лет на десять. Ночью мы отвалили от причала. Над Сталинградом черным-черно, ни огонька. Эхо протяжного гудка — салюта памяти бойцам-героям — носится меж берегов... Утро наступило чистое, прохладное и мирное. Розоватое солнце всплыло из-за покрытого кудрявым кустарником песчаного плеса. Справа открылся Светлый Яр. О войне ничего не напоминало: здесь ее не было. Лучи высветили отвесные кручи, земля словно заискрилась; очевидно, поэтому и назвали поселок Светлым Яром. Свернули к берегу. У травянистого откоса приткнулись к некогда зеленому, а теперь в конопушках отставшей краски дебаркадеру. Предполагается простоять до вечера, устранить неполадки в машине. Мы вчетвером направились вдоль отмели вниз. Подошли к дедусе с удочкой. Он сообщил, что на противоположной стороне, в озерцах и протоках, видимо-невидимо раков, а уж рыбы и того больше, встречается стерлядь и осетр, а в корягах водятся пудовые сомы. Вот если махнуть туда на лодке — она привязана тут же к зеленой, бородатой от бахромы водорослей свае. Но завелась там шпана разная, дезертиры, гопники.
Шпаны мы не боимся, садимся в лодку, разбираем выщербленные весла и гребем на тот берег. Полчаса спустя, переплыв реку, продираемся к небольшому, укрытому со всех сторон ивняком заливчику. В воде замечаем что-то сплетенное из прутьев, напоминающее большой сундук. — Садок... В нем, кажется, осетры,— говорит Виктор Титов, пытаясь вытащить его. Мы уже собираемся помочь ему, как вдруг из тальника выскакивает здоровенный мужик с косой в руках. Замахивается на Титова и злобно орет. Нас он не заметил, решил, что Витька один. Я выхватываю из кармана пистолет. У некоторых «спецов» таковые имелись, в основном у тех, к кому приезжали на побывку после ранения отцы с фронта. Есть и у меня, правда, без единого патрона. — Стой! Брось косу! — вскидываю браунинг. Мужик вздрагивает от неожиданности, оборачивается. Четверо. Этого он не ожидал. Ему за двадцать. Острижен наголо. Лопоухий. Лицо распухшее, видимо, от самогона. — Се-е-мен! — донесся из-за кустов женский голос. — Тащи еще, эта кончается. Я шагнул к зарослям и раздвинул ветки. Около шалаша сидела деваха в белой майке. Растрепанная и потная. Увидела меня и от удивления раскрыла рот. Блеснул золотой зуб. Меж ее широко разведенных полных ног стоял таз, в него она из вскрытого финским ножом брюха осетра выдавливала черную маслянистую икру. Рядом в корыте уже лежало пяток вспоротых полутораметровых рыбин. Вспомнились худенькие, как былинки, девчонки-зенитчицы. — Собирайте-ка все и айда на дебаркадер. Там разберемся. Уголовники вы и сволочи,— сказал, еле сдерживая ненависть, Титов. Задержанных вместе с рыбой, икрой переправили на наш берег и представили Житкомлинову. Вечером приехали двое пожилых милиционеров, забрали задержанных, поблагодарили нас... Светлый Яр покинули в полдень, а на следующее утро прибыли в Астрахань.
Быстро выгружаемся и занимаем под жилье просторное деревянное здание. Замполит объявляет: денька через два-три за нами придет судно из Баку, а пока предстоит весьма ответственная работа: портовики и местные власти просят помочь. После завтрака отправляемся на железнодорожную станцию, где под откосом — две огромные металлические глыбы. Это отливки — шестнадцатитонные половинки маховика. Их надо доставить к воде через трехкилометровый пустырь. Там они будут погружены на баржу и отправлены по назначению. Грузить не наша забота, нам лишь дотянуть до воды. Но как? Волоком. Как наши предки перетаскивали свои кочи на пути «из варяг в греки». На землю укладываются бревна-катки. Отливка втягивается на них веревками, а дальше своим ходом: «сама» пойдет. Дергаем веревки, тянем, и отливка, разлохмачивая своей тяжестью катки, медленно двигается. И так шаг за шагом. Вечером груз доставлен на место. Возвращаемся, еле волоча ноги от усталости. Даже есть не хочется, что случается редко, вернее, вообще еще не случалось. А — подъем в шесть утра. Скудный завтрак, и снова на тот пустырь за второй половиной. И опять все сначала. Эй, ухнем! ...Смеркается. Остается до воды каких-то метров сто. Последнее напряжение сил. На втором, а может, уже на десятом дыхании дергаем за канаты. Отливка набирает скорость. Несколько человек быстро выхватывают освободившиеся из-под нее сзади катки и мчатся вперед, чтобы вновь засунуть их под основание маховика. Неожиданный жуткий вскрик. Все замерли. Отливка остановилась, придавив «спеца» из шестого взвода Абрама Пивоварова. Резкая команда замполита: — Ну! Разом! Облепылы со всех сторон! Мы бросаемся к маховику. Что попадя подсовываем под низ: доски, бревна, в отчаянье хватаемся руками за отливку. Трещат бревна, трещат наши позвоночники, срываются ногти, обдираются в кровь ладони. Отливка медленно приподнимается. Десятки рук осторожно вытаскивают нашего товарища и кладут на сброшенную кем-то робу. Мальчишка еще в сознании. Бегут за машиной. Повезло: перехватили неподалеку .
Состояние у нас такое, будто придавило каждого. Докатив болванку, измученные и угнетенные горем, возвращаемся к себе. До слез жалко Абрама. Жалко и Житкомлинова: ему, несомненно, попадет. Шепотом совещаемся. Решаем завтра утром собрать деньги у кого сколько есть и отнести в госпиталь, а за замполита встать горой. ...Пивоваров выжил. Конечно, с мечтой о флоте ему пришлось распрощаться. Врачи-умельцы, земной им поклон, спасли ему не только жизнь, но и ноги. Вылечился. Выписался. Воевал. Учился и теперь работает в Москве... Жара немилосердная. В полдень прибывает наше судно. Это настоящий морской теплоход. Окрашен в серо-голубой цвет. Надстройка с трехэтажный дом. Мостик, как просторная веранда. На корме медными буквами — «Тельман». На баке и юте по две сорокапятимиллиметровых зенитных пушки. На флагштоке военно-морской флаг с красной звездой, серпом и молотом. Все как и положено на военном флоте. Сноровисто грузимся. Устраиваемся. Затем разбегаемся по всем помещениям, чтобы ощупать то, что уже изучали в теории, но с чем никогда еще не встречались на практике. Разумеется, это не эсминец и даже не сторожевик, но все-таки военный корабль. В рубках и отсеках чистота и флотский порядок. Матросы в аккуратной рабочей форме, офицеры, как и положено, в ослепительно белых кителях с погонами.
отдает швартовы и ложится на курс. Ночью убеждаемся — мы действительно в море. Начинает штормить. Волны глухо ударяют в борта. В снастях по-разбойничьи посвистывает ветер. Корабль неторопливо переваливается с борта на борт. Проходим Махачкалинско-Дербентскую впадину — самое глубокое и неспокойное место на Каспии. Нам все интересно, вероятно, поэтому пока никого не укачивает. Большинство ребят на палубе. Для многих сильные порывы ветра и соленые брызги первое морское крещение. Пока оно проходит благополучно. Утром «Тельман» огибает мыс Султан, и перед нами — взбегающий вверх по склонам Баку. В Арменекенде Бакинская военно-морская специальная школа, куда мы и держим путь. Еще целых два месяца ходим мы в учащихся 1-й Московской. Сдаем экзамены по алгебре, геометрии и тригонометрии, а затем нам объявляют, что на базе Бакинской спецшколы создано Бакинское военно-морское подготовительное училище, куда мы и зачислены на третий курс...
Ю.Рысс. ВЕРНОСТЬ МЕЧТЕ
Разные были характеры у мальчишек, пришедших в спецшколу, а через нее — на флот. Но есть в них нечто общее: мечта и верность ей. Поистине фанатично стремился к морю Миша Копытников. Начал он им бредить в пятом классе. Прочитал несколько раз книгу капитана дальнего плавания Лухманова «Соленый ветер». Мало того — переписал ее и перерисовал из приложений все виды оснастки парусов. Читал множество другой литературы о флоте. В сороковом году начал постигать премудрости морского дела в Московском Доме пионеров. Постоянно наведывался в магазин «Осоавиахим» в Столешниковом переулке, где на скромные мальчишеские деньги покупал плакаты по шлюпочному и сигнальному делу, по устройству корабля.
Володя Балашов в 1939-1940 годах также занимался в морском кружке, участвовал в шлюпочных походах по каналу имени Москвы, окончил курсы мотористов при речном пароходстве. Помню и сам я, когда достиг четырнадцати лет, поступил в морской кружок Московского Дома пионеров, где впоследствии сдал нормы на значок «Юный моряк». Об открытии Московской военно-морской спецшколы узнал только в декабре 1940 года. Сразу направился на Верхнюю Красносельскую. Якоря у подъезда! Надо сделать все, чтобы войти в эту дверь не в последний раз! Робко вступил в вестибюль, блиставший чистотой, и с трепетом застыл на пороге напротив военно-морского флага. Ко мне приближался в ладной морской форме спецшкольник. На рукаве суконки — бело-голубая повязка, которая, как я уже знал, называется «рцы». С каждым шагом слегка подпрыгивает черная кобура пистолета. Услышав вежливый вопрос «Кому и как прикажете о вас доложить?», я пролепетал, что, дескать, собираюсь поступать в спецшколу. В канцелярии мне объяснили, что документы можно подавать в мае. В числе документов должна быть ведомость оценок за три четверти. Возникшая на пороге надежда угасла... А я-то надеялся, что по окончании учебного года. Для возникших переживаний были основания: в первых двух четвертях по поведению в моем дневнике мрачно красовались четверки. В мае я пришел снова. В кабинет, где заседала мандатная комиссия, вошел, ступая на носки, чтобы казаться выше ростом. Посредине за столом сидел директор спецшколы. Строгое выражение на его лице смягчила благожелательная улыбка. Начал просматривать документы. Я замер, затаив дыхание — сейчас все решится. Улыбка потухла, и директор сказал жестко: «Флоту нужны дисциплинированные люди (чувствую, сердце проваливается: конец мечте). Если не получишь за год пятерку по поведению, не приходи сюда больше! В остальном оценки приличные. Предлагаю рассматривать товарища Рысса как кандидата». Успокоился я только дома, когда уточнил в словаре то, что «рассматривать» в данном случае обозначает «воспринимать», т. е. воспринимать как кандидата. Радости не было конца. Дисциплину я, конечно, подтянул, и меня приняли в четвертую роту.
С первых дней много времени уделялось строевой подготовке. Не всем «спецам» она удавалась. Саша Шадров, ходивший вразвалочку как заправский моряк, краснел от напряжения и смущения, когда вместе с шагом правой ноги старательно вскидывал также правую руку «вперед до бляхи, назад до отказа», как нас учили. Я долго не мог освоить поворот кругом на месте: туловище нещадно клонило влево. Сначала почти у всех нас не получались повороты на ходу. Пришлось много тренироваться. Слабыми строевиками оказались поначалу и наши преподаватели. Это выявил случай, произошедший с учителем истории Шпигельглясом, который долго не мог стать по-настоящему строевым командиром. По какому-то случаю он нас построил. Слева приближался военрук Эндзелин. Преподаватель скомандовал: «Смирно! Равнение налево!» И надо такому случиться — в это же время справа появился директор школы. Прозвучала противоположная команда: «Равнение направо!», за которой, чтобы воздать каждому по старшинству, последовало разъяснение: «Направо больше, чем налево!» Эндзелин готов был взорваться, но директор, разрядив обстановку и дав команду «Вольно!», со словами: «Вы мне нужны, Герман Янович»,— увел его. При эвакуации спецшколы я и еще несколько учеников не смогли выехать вместе со всеми. Позднее мы писали в Наркомпрос с просьбой о восстановлении. Пока же время в праздности не проводили. Так, например, Юра Солнышков работал сначала учеником, а потом слесарем на авторемонтном заводе. Я узнал о наборе и о возможности восстановления в спецшколу в начале апреля 1942 года из объявления в газете . Еле дождался, когда начала работать приемная комиссия. В середине июля стали принимать заявления.
Продолжение следует.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ. 198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус.
В честном бою, принципиальном Расчетливо удары наносил. Соперник в облике печальном С разбитым носом уходил.
В.Солуянов
Романовский Леонид Александрович родился в мае 1929 года в Ленинграде. Сирота. Окончил ВВМУ им. М.В.Фрунзе в 1953 году, ВМИ в 1964 году, ведущий инженер ЛенИХИ, Санкт-Петербург.
Рудаков Виктор Сергеевич
Рудакову Виктору - Пайчадзе -
Виктор лепту внес свою. Проявив себя в бою. Сколько силы духа У боксера «Муха»!
В.Солуянов
Тбилисский и ленинградский нахимовцы-фрунзаки - Корнелий Бурцев и Виктор Рудаков. Сахарный двор (Архив А.П.Наумова, ЛНУ, выпуск 1949 года).
Рудаков Виктор Сергеевич окончил ВВМУ им. М.В.Фрунзе в 1953 году, судоводитель Управления Балттехфлота, Санкт-Петербург, умер в 1995 году.
Саковский Виктор (Виталий) Прокофьевич
Саковскому Виктору - Акула -
Саковский Витя рисовал, Изображал Питонию, Весь этот ценный материал Уже вошел в историю.
В.Солуянов
Саковский Виктор (Виталий) Прокофьевич родился в 1930 году. Переведен из Тбилисского НВМУ.Окончил ВВМУ им. М.В.Фрунзе в 1953 году, преподаватель центра подготовки , Б. Ижора.
Алексей Наумов
За прошедшие 60 лет после выпуска мы все же потеряли связи со многими ребятами. нет связи с В.Саковским, талантливым художником, выполнившим за время учебы в ЛНВМУ массу рисунков о нашем житье-бытие, из которых мне удалось разыскать только два.
Сафронов Вячеслав Валерьянович
Сафронову Вячеславу -
Мальчишка голосистый был, Командный голос сохранил. Прибавил веса в теле - Не мальчик в самом деле.
В.Солуянов
Сафронов Вячеслав Валерьянович родился в 1931 году. Окончил ВВМУ им. М.В.Фрунзе в 1953 году, офицер-воспитатель, командир роты, капитан 2 ранга в ЛНВМУ, Санкт-Петербург.
На картошке работают Славка Сафронов с Клоком (Клочков Владимир Петрович - тбилисский нахимовец)! (Архив А.П.Наумова, ЛНУ, выпуск 1949 года)
Еще один фрагмент из Новогодней газеты фрунзаков. - Мойдодыр бежит за Славкой Сафроновым правее - "Сафронову и Ко":
Надо, надо умываться По утрам и вечерам, А таким, как ты, - курсантам Стыд и срам.
Мойдодыр
У нас было модно одно время сразу после зарядки ложиться спать до начала занятий, не мывшись и т.д. Славка особо отличался (Архив А.П.Наумова, ЛНУ, выпуск 1949 года).
СНОВА В РОДНОЙ СЕМЬЕ. (Интервью с капитаном 2-го ранга В. В. Сафроновым). - Путь в моря. Очерки о Ленинградском нахимовском училище. Составитель: Раздолгин А. А. Л.,1984.
Вячеслав Валерьянович, вы — нахимовец первого набора. Когда вы поступили в училище? В 1944 году мне было двенадцать лет. Меня зачислили о шестой класс. Лишь недавно город Ленина был избавлен от вражеской блокады, ее следы еще виднелись на каждом шагу. В отведенном нам здании царили запустение и разруха. В Актовом зале зияла огромная пробоина от прямого попадания артиллерийского снаряда. Мы вместе со взрослыми взялись наводить порядок, ремонтировать и оборудовать спальные помещения, учебные классы. В нахимовском тех лет встретились не только командиры и подчиненные, не только преподаватели и учащиеся, - мы были как бы старшие и младшие боевые товарищи. Многие из нас участвовали в боевых действиях, умели стрелять, ходить в разведку, обезвреживать зажигательные бомбы. А вот за парты мы садились с опаской. Многое было упущено, забыто. Мы сразу почувствовали о себе заботу старших. Они хотели вернуть нас к мирной жизни, вернуть частичку детства, отнятого войной, теплоту семьи, чтобы мы не чувствовали себя обделенными. Несмотря на имевшиеся трудности, нас хорошо обмундировали, кормили. Никогда не забуду, как после возвращения из лагеря нас угостили пирожными. Такого лакомства мы еще не едали - пирожные для многих из нас были в диковинку. Помимо обычных школьных предметов нас обучали бальным танцам, английскому языку, правилам хорошего тона. Над нами шефствовала Мариинка — Театр оперы и балета имени С. М. Кирова. Мы дружили с девочками из Вагановского училища. Помню специально для нас устроенный бал во Дворце пионеров.
Гражданские мальчики страшно нам завидовали. Разве в состоянии они, да и мы были тогда понять, что делалось все возможное, чтобы отогреть наши души. Конечно, пережитое невозможно вычеркнуть из памяти, но жизнь входила в свою мирную колею, и с особым чувством мы вспоминали о боевом братстве, о дорогих фронтовых товарищах. Чувствовали мы и ответственность перед павшими. Хотелось стать такими же стойкими защитниками Родины, как они. Подавляющее большинство из послевоенных выпусков - первый состоялся в 1948 году - теперь старшие офицеры флота, шестеро - адмиралы.
Продолжение следует.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ. 198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус.
Владимир Вениаминович Брыскин родился в 1931 году. В 1946-1963 гг. служил в ВМФ, последние пять лет – командиром подводной лодки. С 1963 года – старший научный сотрудник Института математики СО РАН, капитан 1 ранга. Круг занятий: исследование операций и системный анализ, автобиографические записки.
Академик-Брыс встречает не утративших НАДЕЖДУ «аргонавтов» с доставленными по назначению компьютерами.
В ДЕНЬ ЮБИЛЕЯ МАЛЕНЬКИЙ КОМПЬЮТЕР ПРИНОСИТ БОЛЬШИЕ ИДЕИ!!..
«МЫ ИМЕЕМ ПОБУЖДЕНЬЕ ВАС ПОЗДРАВИТЬ С ДНЁМ РОЖДЕНЬЯ!»
« В БУДУЩЕЕ – ШАГОМ МАРШ!...»
Дорогой наш, Вова! Здоровья и долгих лет тебе на благо твоих друзей-однокашников, исполненных уважения и благодарности за то, что приобщил нас к Интернету и тем самым обучил преодолевать пространство и время! Твои братья 46-49-53 Л.Карасев, В.Лебедько, Н.Загускин, В.Ленинцев, Ю.Громов, Е.Дрюнин, В.Чиж, В.Логинов, Д.Кузнецов, Б.Мосин, Н.Лапцевич, Г.Арно, И.Владимиров, В.Гаврилов, В.Салов, Л.Болмат, К.Селигерский, В.Сендик, Ю.Клубков, Ю.Берман, Дима Кузнецов и все москвичи!
Для нас большое счастье поздравить друга, Владимира Вениаминовича, с 80-летием! Постоянно общаясь с ним, мы заряжаемся неиссякаемой энергией и оптимизмом, присущими представителям 46-49-53! Пусть всегда и во всем Вам сопутствуют удача, успех и претворение в жизнь всех планов! ВНА, МВВ, ОАГ, КСВ
