Сказать вам, что такое отпуск для моряка-тихоокеанца? Да что там тихоокеанца. Отпуск для всего морского служивого люда - это нечто эфемерное и нереальное. В отпуске не надо вставать в пять часов утра, чтобы успеть на традиционный флотский ритуал подъема военно-морского флага – спи, хоть до вечера. В отпуске на тебя никто не орёт и не называет раздолбаем за то, что очередная флотская комиссия накопала кучу недостатков по твоему заведованию. Напротив, после героических рассказов о своей службе, тобою восхищаются родные и друзья.
Не надо воспитывать личный состав методом . Личный состав от тебя отдыхает, а ты от него, любимого. Не надо сидеть в душной кают-компании на политических занятиях и слушать разглагольствования холёного замполита Синютина о руководящей и направляющей роли коммунистической партии. А сидишь ты со своим лепшим корешем и, после чарки напитка местного розлива, беседуешь, скажем, о бабах. Не надо вставлять в глаза спички, чтобы не заснуть на ночной вахте. Разве на сеновале с такой подружкой, как у тебя, уснёшь? И куча других разных и приятных «не». Задолго до отпуска счастливчик готовил свой немудреный багаж – чемодан с предметами первой необходимости, большую сумку с дальневосточными гостинцами – прозрачной от жира вяленой корюшкой, красной рыбой - чавычей или кижучем, засоленными по-камчатски, с сахаром и чесночком. В пакет обязательно помещались банка красной икры, в советские времена разрешенная к перевозкам, емкость с сиропом из ягоды красники, по-народному «клоповки». Разведённый сиропчик «клоповки» ранним утром отлично устранял последствия встреч с роднёй и друзьями – головную боль и общий тремор конечностей… Шифровальщик, или в просторечии, «шаман», мичман Немыкин, ещё за неделю до убытия в отпуск основательно подготовился к посещению своей малой родины – деревни Камышки, Саратовской области и, так сказать, уже сидел на чемоданах. И время для отпуска выпало ему самое то – сентябрь. Петя был холостяк, и в отпуск убывал один. В далёких – предалёких Камышках тоже готовились к встрече знатного земляка – родители зарезали свинью, закоптили окорок, засолили сало, накрутили домашней колбасы. А спиртного покупать не надо было – в каждой хатке имелся самогонный аппарат.
Жители приснопамятных Камышков водку никогда не покупали, и всегда ходили в гости со собственного продукта. За сутки до вылета Петя Немыкин получил в строевой части проездные документы на самолёт до Саратова, расписался в ведомости за отпускные деньги у дивизионного «финика», и вечером пригласил своего друга мичмана Храмова, отметить начало отпуска. Разлили по стаканам разведённый спирт, или по-флотски «шило». - Саня, у меня родни в Камышках, почитай, почти всё село, - выдохнув «шильный» воздух, сказал Петя, - а все остальные – друзья и подружки. - Вот и будешь весь отпуск ходить по гостям, дегустировать самогонку, - завистливо ответил ему Храмов, - да с подружками по очереди дружить. Петя мечтательно осклабился, а потом вдруг обеспокоился. - А вдруг отпускных не хватит, - встревожено спросил «шаман». Храмов налил ещё по чуть-чуть, цокнул своим стаканом о Петин и, не дожидаясь напарника, со вкусом выпил. - Вполне реально, что не хватит, - зажевывая шило свиной тушенкой, отозвался Саня, - потратить твоё жалкое мичманское жалование можно за две недели даже при умеренных аппетитах. А тут, представь, целой деревне надо проставиться. Да ещё и девушки, как бы, э-э-э … требуют непредвиденных расходов. Немыкин представил расходы и опечалился. Финансовые отпускные проблемы надо было решить до отъезда в Камышки. Выглядеть в глазах односельчан жмотом он не хотел. - Не боись, дашь срочную телеграмму, скинемся и пришлём, - сказал дружок Храмов. - Ага! Замполит всю почту просматривает, подумает, что я забухал, - ответил Храмову Немыкин, - век не видать мне потом звания мастера военного дела. Саня нанизывал на вилку кусочки хлеба, тщательно вытирал ими донышко и стенки у банки, а потом отправлял их в рот. Он был настолько увлечён этим занятием, что ответил не сразу. - Ты же шифровальщик, пришлёшь мне закодированную телеграмму, типа «шлите буксир», значит тебе надо сто рублей, два буксира: значит двести, и так далее - предложил идею своему корешу Саня Храмов, - да, кстати, награды свои не забудь нацепить.
У Пети была одна - единственная медаль, да и та юбилейная - . В 1978 году на флоте её давали всем офицерам и мичманам. - Одной маловато, бедненько как-то, - категорично заявил друг Храмов и процитировал известную поговорку - … «и на груди его могучей висит одна медаля кучей». У Сани Храмова была точно такая же медалька. Ради придания героического облика товарищу, он пожертвовал своей наградой. - Только ты переверни её на другую сторону, - посоветовал верный друг и сослуживец, - а ленточку купи себе в военторге, там любого цвета есть. Так Петя и поступил. Две медали на парадной тужурке должны были наповал разить камышковских красоток и вызывать зависть сельских парней. На следующий день Петя сидел в самолёте и, прихлебывая из фляжки коньяк, любовался в иллюминатор необъятными просторами родины. Внизу медленно проплывала Восточная Сибирь, Байкал, потом Урал… В Москве была пересадка, до самолёта на Саратов было еще шесть часов времени. Чтобы бесцельно не сидеть в аэропорту Домодедово, мичман Немыкин решил прокатиться на электричке до Москвы и немножко погулять по столице. Тем более «шифрик» никогда в ней не был. На всякий случай, Петя отсчитал себе сто рублей из общей отпускной суммы. На отпуск флот ему выделил аж 320 рублей. Оставшиеся деньги он уложил на самое дно чемодана, сдал его в камеру хранения и налегке отправился путешествовать. На перроне Петрушу уже ждала электричка до Москвы. - Маладой, красивый, дай погадаю по руке, - вся в цветных одеждах и шелковом платке цыганка остановила его прямо у входа в вагон. Петя всегда настороженно относился к представителям этого людского племени, но тут отпуск…коньячок в жилах… расслабуха… денег полный карман. Да и просит немного старая шельма - всего рублик. Отпускник сунул ей в смуглую ладонь помятый рубль и протянул руку – гадай!
- Ручку-то позолоти, мой хороший, - попросила . - Как это, «позолоти»? – не понял Петя. – Я же тебе дал целковый. - Ты теперь себе в ладошку копеечку положи, милый, - объяснила Немыкину цыганка. К ней подошли две её товарки, похожие на черных ворон. И повадки у них были какие-то вороньи. Осторожно, бочком подошли, кося хитрыми карими глазами на «клиента» из-под надвинутых на брови платков. Петя положил копейку и цыганка начала его охмурять. Что она говорила, «шаман» не запомнил, смутно помнил только, чтобы он не боялся, когда у копеечки одна сторона станет красной, а другая черной. «Так надо, мой золотой». - Теперь заверни копеечку в рублик, мой бриллиантовый, - попросила гадалка Петрушу. Петя завороженно завернул копейку в рубль и снова протянул ей ладонь. Цыганка что-то бормотала. Зомбированный Немыкин безропотно заворачивал и заворачивал по указанию гадалки свою копеечку, пока в ладони у него не образовался большой бумажный ком. Затем неожиданно для Пети все сто рублей, предназначенные на московскую экскурсию и поход в столичные магазины, очутились у цыганки в руке. - Э! Э! А ну-ка, верни деньги, - очнулся вдруг Немыкин. Он попытался отнять у неё свои кровные. - Какие деньги, драгоценный? Гадалка сжала денежный ком в руке, слегка колыхнулся её шелково- цветастый ситцевый рукав, а когда она разжала ладонь, там и вправду никаких денег не было. - Ах ты сука! Отдай деньги! – озверел от наглого цыганского чародейства «шаман».
Такого простого «развода» он не ожидал. Петя схватил цыганку за руку, но кто-то из подружек уже сунул гадалке запеленатого младенца и, кроме первых двух, подскочили ещё три «вороны». Они угрожающе закаркали и Петя, плюнув с досады, отступил от . В милицию обращаться он не стал. Сам виноват, лопух, судьбу, вишь ты, захотел узнать. Гадалка с достоинством удалилась, унося с собой в клюве треть Петиных отпускных денежек. Вернулся очарованный цыганкой Немыкин в камеру хранения, достал из чемодана еще сто рублей, разменял в буфете на мелочь и побежал на электричку. Москву-то, столицу нашей Родины, посмотреть всё равно ведь хочется! Что потом сослуживцам рассказывать? Про Камышки и самогонку? А тут Красная площадь, Кремль, Мавзолей Ленина, метро… Правда, зараза - цыганка своими фокусами настроение испоганила, и так противно на душе! Петя присел на лавку и тупо уставился в окно. Электричка набирала ход. Вагон был пустой, только в первом «купе» на скамье сидели два прилично одетых мужичка и коротали время за картами. - А я вот сейчас короликом вашу дамочку пришлёпну! – замахивался один из них картой. «В дурака играют» - безразлично подумал Петя. В одном из попутчиков он узнал соседа по салону самолёта. Рядом с ним стояли чемоданы, видимо, он был москвич, а может и командировочный. - Эй, товарищ! Товарищ! Идите к нам, поиграем в дурачка, втроём интереснее, - пригласил Петю другой, незнакомый, - да и время скоротаем в пути. Немыкин неохотно поднялся. «Отвлечься, что ли? Черт с ними, с цыганками». «Шаман» присел на краешек скамейки. - Пётр! – коротко представился он честной компании. Соседа из самолета звали Иваном и он, действительно, был москвичом, а второй в серой фетровой шляпе и бордовом галстуке представился Эдуардом. Иван раздал на троих в «дурака» и игра началась. Когда сыграли три кона, оставив все три раза Эдуарда дураком, раздвинулись двери и в вагон вошёл новый пассажир. Тоже модно одетый и с «дипломатом» в руке. Не останавливаясь, он хотел пройти дальше по ходу поезда, но Эдик его тормознул.
- Не хотите два на два сыграть? - Извините, тороплюсь, - замялся прохожий, - ну разве, что только одну партию? Сыграли партию. Теперь в дураках остались Иван и Альфред, так звали «прохожего». - А давайте лучше играть в «тридцать одно», - предложил попутчикам Альфред, - игра очень простая, сдаём по три карты на четверых, у кого больше очков, тот и выиграл. «Тридцать одно» перебить могут только три туза. Если у обоих тридцать одно, то партию переигрываем. Кто пасует, тот из игры выбывает и претензий не предъявляет. Он объяснил, какие карты участвуют в игре, как сдавать и как считать очки. На кон каждый положил по рублю. Сдали карты и начали торг. Петя увлекся. Поначалу он проигрывал, потому что у всех оказывалось больше очков, чем у него. Но, вдруг ему подфартило – выпало тридцать одно очко. По условиям игры его могли перебить только три туза - практически невозможная комбинация карт. Тем более один туз у Пети уже был. Двое сказали «пас», а между Эдуардом и Петей Немыкиным началась торговля. - Три рубля, - сказал Петя, и положил ещё две мятые рублевки на дипломат Альфреда. - Пять. - Десять, - уверенно ответил «шаман». - Двадцать пять! – сказал Эдик, и кинул ещё две десятки в свою кучку. «Ого! Четверную не жалко, что ж там у него?» - подумал Немыкин. - Пятьдесят! - уверенно сказал Петя. Остальные партнеры сидели и слушали торговлю. Москвич Иван вообще обалдел от таких цифр. - Семьдесят пять! – ответил Эдуард. - Эх! Даю стольник! – рубанул ладонью Немыкин, и добавил несколько бумажек в свою стопку до сотни.
- Сто двадцать, - ответил на это . Всё. У Немыкина закончились все денежки. Играть дальше было нечем. - Пас!- сдался, разом вспотевший, Петя и кинул карты на стол. Эдик сгрёб всю наличность и небрежно засунул бумажки в карман. После этого показал карты - там лежали две девятки и десятка. Всего 28 очков! - Эх! Надо было дальше тебе торговаться! – сказали Пете партнёры. Немыкин молча, вывернул и показал всем пустые карманы. - А у тебя самого есть, чем торговаться дальше? - подозрительно спросил он у Эдуарда. Тот с готовностью вытащил и показал Пете целую пачку десяток. Крыть «шифрику» было нечем. Помявшись, он выпросил у Эдуарда рубль на обратную дорогу и сел в сторонке. Через десять минут было покончено и с Иваном. Все свои денежки азартный москвич проиграл Альфреду. - Ну, до следующих встреч, друзья, - вежливо попрощались попутчики, - нам пора выходить. Московские каталы «Альфред» и «Эдуард» одновременно сошли на какой-то промежуточной станции и растворились в толпе.
А ещё через несколько минут взору московского гостя предстала красавица Москва. Разочарованный таким гнусным столичным приёмом, Петя, вышел на , нервно выкурил «беломорину», затем пересел в обратную электричку и вернулся в Домодедово. Там мичман Немыкин пересчитал остаток своей наличности: сто двадцать рублей. Впереди оставалось ещё сорок четыре дня отпуска. «Хрен когда ещё я в Москву приеду, чтоб она провалилась» - злобно подумал отпускнмк и по зову громогласного репродуктора направился на посадку в самолёт на Саратов.
В прошлом году мы достойно отметили 50-ю - юбилейную - встречу у "Стерегущего". Вы получили ().
И вот уже подошла 51-я... Время всё ускоряет бег, потому что "с горки"... Многих уже нет. Ушёл из жизни и незабвенный наш поэт . Давайте в очередную 2-ю субботу апреля вспомним строки его стихов. Они написаны в разные годы, но всегда об одном - О САМОМ ВАЖНОМ! Н.Е.Загускин
БИК – к 2-й субботе 2007 г. 14.04.2007.
БИК. Апрель 2009 г.
Пусть встреча будет "обычной", то есть радостной, пусть побольше будет тех, кто разделит с нами нашу общую радость!
От такой изнурительной работы особенно без привычки руки грубели, образовывались трещины, появлялись мозоли, которые лопались, кровоточили и долго не заживали. Считается, что самый хороший лен тот, который собран вручную. Может, поэтому льняные изделия даже сейчас ценятся дороже, чем какая-нибудь синтетика. Мама рассказывала, что в той бригаде, где она оказывалась, качество убранного льна всегда было отличное. Передовиков производства руководство некоторых колхозов иногда премировали небольшим количеством картошки или другими продуктами. В день своего восьмилетия, в 1943 году я пошел учиться в первый класс в ту же начальную школу № 4, в которой работала мама. размещалась в небольшом аккуратненьком красивом кирпичном особнячке, ранее принадлежащем какому-то монастырю. Кстати говоря, в городе было более двух десятков различных церковных сооружений, которые в то время не функционировали, а наиболее крупные монастыри были приспособлены для складов, хранилищ и даже для продажи керосина и других хозяйственных нужд.
В 1946 году, когда я учился уже в третьем классе, здание школы заняла администрация города, а нашу школу № 4 расформировали, передав весь коллектив в среднюю школу № 1. Моей первой учительницей в начальных классах все четыре года была Мария Ивановна Смирнова, женщина среднего возраста, крупного крестьянского телосложения с ровным и мягким характером. В нашем классе обучалось около сорока учеников, но она умело справлялась с такой оравой, поддерживая порядок и дисциплину на уроках. В те годы в первый класс приходили дети в возрасте восьми лет. По сегодняшним меркам такой возраст для начала школьного обучения считается поздним, а подготовка к школе интенсивно проводится в детском садике по специальной программе. Может это и правильно, но тогда обучение зиждилось на инструкциях Надежды Крупской жены Ленина, у которых своих-то детей не было. Мне помнится, что при моём посещении детского сада особой подготовки к школе не проводилось. Да и мама не считала необходимым давать какие-либо знания заблаговременно, чтобы я не выглядел «всезнайкой» среди своих сверстников в классе и не потерял интерес к учебе. Хотя я физически был маленький и щупленький, но в интеллектуальном отношении не отставал от общего развития детей своего возраста. Учиться мне было не в тягость, но особого рвения к учёбе я не проявлял. По результатам успеваемости был твёрдым середнячком, хотя четвёртый класс закончил без «троек». В третьем классе меня приняли в пионеры, но, как ни странно, что-нибудь запоминающееся от пионерского движения у меня в памяти не осталось. В школе после занятий я, как правило, не задерживался. Иногда, правда, заходил в школьную библиотеку, которой заведовала старшая сестра мамы Еротиида Александровна Соколова, весьма глубоко эрудированная, вежливая, скромная женщина. Она разрешала мне, в порядке исключения, пройти в хранилище с книгами, чтобы покопаться в книжных шкафах и на стеллажах. Забравшись по стремянке к самому потолку, я с удовольствием просматривал много интересных книг и журналов, в том числе и старинных книг в толстых переплётах с золотым тиснением. В библиотеке почему-то всегда стоял жуткий холод, и растянуть надолго удовольствие ознакомления с книгами было трудно. Мне думалось, что когда всё наладится, тогда уж начитаюсь вдоволь.
Третий класс Угличской средней школы №1, 1946 год. Верхний ряд, слева направо: Антонов, Соловьёв, Гена Коровин, Коля Верюжский, Коля Ерохин, Феликс Узилевский, Казакова (с фингалом под глазом), остальных девочек в этом ряду не помню. В средине первого ряда – учительница Мария Ивановна Смирнова. Четыре учебных года начальной школы особых воспоминаний не сохранило. Приятельские отношения с ребятами моего класса во внеурочное время после занятий поддерживать мне не удавалось из-за удалённости от места моего жительства до школы, вблизи которой проживали большинство моих соучеников. После окончания четвёртого класса наши жизненные пути круто разошлись, и дружеские связи были вообще утеряны. Несмотря на то, что с той детской поры прошло более шестидесяти лет, тем не менее, я помню многих девочек и мальчиков нашего класса, судьба которых мне совершенно не известна. По памяти я назову имена некоторых своих одноклассников в период учёбы в школе с 1943 по 1947 годы. Мальчиков в нашем классе было мало: Антонов, Соловьёв, Гена Коровин, Витя Коровин (однофамильцы), Коля Ерохин, Феликс Узилевский, Женя Волков, Чернов и Железняков. Количество девочек в классе превышало число мальчиков в два раза, но фамилии многих из них совершенно забылись. Однако назову: Мартынову, Щаникову, Бедарёву, Казакову, Воронину, сестёр Сопиловых, Паутову, Колбасову. Непродолжительное время в моём классе учился Марк Авруцкий, а его старший брат Боря на два класса старше. Это были дружные, покладистые, спокойные и очень воспитанные ребята. Их отец работал на и, видимо, занимал высокую должность.
Семья размещалась в отдельном небольшом одноэтажном особнячке с прилегающей к нему садово-огородной территорией, отгороженной забором. Боря и Марк возвращались из школы всегда вместе. Иногда случалось так, что этот маршрут мы преодолевали вместе, поскольку их дом находился на пути моего следования домой. Постепенно мы подружились и были случаи, когда они приглашали меня к себе. Родителей мальчиков я никогда не видел. Главной хозяйкой была бабушка, которая являлась строгой и требовательной воспитательницей для ребят. Как правило, мы резвились во дворе, где места для беготни и всевозможных игр было предостаточно. Но однажды мы залезли на крышу большого и крепкого сарая, чем вызвали большое неудовольствие бабушки. После этого случая Боря, как бы извиняясь, мне объяснял по секрету, что в такое сложное время у них в сарае находится свинья с поросятами. Помню об одном неформальном школьном мероприятии, которое организовала наша учительница Мария Ивановна Смирнова. В те годы во время войны в Угличе находилось несколько полевых госпиталей, размещавшихся в бывших административных и школьных зданиях, в которых в огромном количестве лечились и проходили реабилитацию раненые фронтовики. Однажды весной 1944 года Мария Ивановна предложила нам, ученикам, пойти в один из госпиталей, чтобы оказать им внимание и пожелать быстрейшего выздоровления. В нашем классе и в школе в целом никаких кружков, занимающихся художественной самодеятельностью, не было, поэтому показать своё умение: сплясать, спеть или продекламировать стихи никто не был готов, а с пустыми руками вроде бы идти было неудобно. Мария Ивановна предложила, что лучшим подарком будут лесные весенние дары. Это было такое неожиданное предложение и поначалу оно вызвало у ребят недоумение, и даже сомнение. Я тоже подумал, ну что мы там кроме шишек и палок найдём ранней весной в голом лесу, где ещё снег, пожалуй, полностью не сошёл, да и талой воды по колено. Для того, чтобы развеять все наши сомнения, Мария Ивановна убедительно заключила, что каждому предоставляется свой шанс придти к раненым со своим весенним подарком. Я, однако, посчитал эту задачу трудно выполнимой, но был вынужден подчиниться. Однажды в погожее солнечное и тёплое весеннее утро вместо классных занятий мы всем классом отправились в ближайший к городу лесок. Ребята, перебрасываясь между собой короткими репликами о своих находках, постепенно разбрелись по весеннему лесу. Чуть ли не сразу послышались визгливо-радостные крики девочек, которые находили какие-то первые весенние цветочки, как потом оказалось, это были подснежники, ландыши, лесные фиалки. По всей вероятности, такие цветы мне тоже попадались, но они меня не интересовали.
Время шло, а я безрезультатно бродил по лесу, выискивая места посуше и очень надеясь найти первую лесную землянику. Переходя от одной полянки к другой, наконец-то, мне действительно повезло, когда стали попадаться красные и ещё не полностью созревшие с белыми бочками малюсенькие ягодки земляники, которые так необыкновенно пахли лесом, весной и вообще новой возрождающейся жизнью.
На первых порах я несказанно обрадовался, что мне сопутствует удача, но затем я ничего не мог найти, и на дне моего стаканчика по-прежнему одиноко лежали всего . Однако к тому времени, когда Мария Ивановна стала нас звать к себе, мне всё-таки постепенно по чуть-чуть удалось наполнить всего лишь половину стаканчика земляникой. Собравшись вместе, мы увидели успехи каждого, и я понял, что мои результаты никуда не годятся, и от этого стало очень обидно. В плохом настроении из-за неудовлетворительного результата своего лесного похода я уже не намеревался никуда идти, чтобы не испытывать своего позора. По возвращению из леса мы направились к одному из госпиталей. Мария Ивановна, договорившись с администрацией госпиталя, быстро распределила ребят, кому идти в какую палату. Я же продолжал стоять в стороне, не зная, что мне делать и как поступить дальше. Вдруг неожиданно для меня подошла женщина в белом халате (вероятно, это была дежурная медицинская сестра) и сказала, чтобы я шёл вместе с ней. Мы поднялись на второй этаж и долго шли по длинному коридору.
Я с большим волнением ожидал увидеть забинтованных по самые глаза, без рук, на костылях, израненных и лежащих в бессознательном состоянии фронтовиков, каких неоднократно видел в кинофильмах. Наконец мы остановились перед дверью одной из палат и медицинская сестра, постучавшись, спросила разрешения войти. Открыв дверь, она вошла в помещение и, легонько подтолкнув, поставила меня на средину палаты. Я обмер от неожиданности, увидев в небольшой двухместной по-домашнему чистенькой, аккуратненькой с занавесочками комнате двух красивых, молодых, жизнерадостных, улыбающихся женщин. Одна стояла около окна, а другая сидела на стуле около кровати. Одеты они были в стандартные больничные халаты это единственное, что говорило о их принадлежности к госпитальным больным. Медицинская сестра что-то сказала о школе и тут же вышла из палаты, оставив меня одного. Я был так растерян и смущён, что не мог ничего произнести, продолжая держать в руках свой заветный стаканчик с земляникой. Наконец, справившись со своим волнением, я поставил свой скромный презент на ближайшую тумбочку и тихо произнёс: Вот... это... Вам... В следующий момент произошло то, что привело меня в ещё большее смущение. Мой маленький подарок вызвал у девушек-фронтовичек бурный восторг и невероятную радость. Конечно же, не в самом подарке было дело, а в том внимании, которое к ним проявлено. Возможно ни то, ни другое, а просто-напросто на них подействовал мой жалкий, затрапезный, гаврошистый вид. Одна из них подошла ко мне, легонько, с нескрываемой нежностью обняла меня за плечи и подвела к тумбочке. Когда она открыла дверцу тумбочки, я увидел невероятную по размерам, чуть ли не в полбуханки, пышную, с коричневой корочкой краюху белого-пребелого хлеба. Мне тогда показалось, что такое предстало моему взору впервые в жизни. Отрезав огромный ломоть, она протянула его мне и сказала: Возьми, мальчик, это тебе от нас.
Как бы мне хотелось порадовать маму таким Я, не отрывая взгляда, смотрел на это невероятное чудо, а в голове проносились мысли: «Разве можно такое допустить, чтобы что-то взять у защитников Родины! Ведь везде и кругом требуют: «Всё для фронта, всё для победы!». Если я сейчас пойду на компромисс и возьму этот хлеб, то каким-то образом предам тех воинов, которым действительно нужна помощь. Да и сейчас наша невыносимо трудная жизнь разве не ради непременного разгрома фашистов»? Ну, возьми же, мальчик, возьми, не стесняйся! продолжал настаивать приятный девичий голос. Я уже тогда хорошо знал цену хлебу, когда приходилось долгими часами простаивать в очередях, постоянно делая отметки на ладонях чернильным карандашом своего номера, чтобы получить, причитающуюся очередную чёрно-серую с отрубями слипавшуюся, как глина, строго нормированную пайку.
Выдержать неожиданно свалившееся на меня испытание было невыносимо. Во мне боролось с одной стороны чувство патриотического долга жертвовать всем во имя победы, а с другой сиюминутное желание голодного пацана стать обладателем невероятного богатства куска белого хлеба. Я был как в тумане, но вдруг развернулся и, сдерживая слёзы, выбежал из палаты. Теперь, по прошествии многих десятилетий, думаю, что я устоял от искушения, отказавшись от такого неожиданного подарка, хотя, возможно, обидел замечательных девушек-фронтовичек в их искренних намерениях. В те военные годы я совершенно не знаю и не помню, чтобы при школе или по месту жительства организовывалась и систематически велась какая-либо внеклассная работа с детьми. Располагая достаточно большим свободным временем, после школьных занятий, которые для начальных классов проводились в первую смену, я был предоставлен сам себе. Придя домой из школы, перво-наперво я самостоятельно выполнял письменные задания. Иногда пролистывал учебники, где надо было выучить какие-нибудь теоретические вопросы, но чаще всего не делал даже этого. Зимой в замороженной комнате на чтение и зубрежку терпения уже не хватало. Как ни странно, лучшим средством согреться для меня было пребывание на свежем морозном воздухе, где было раздолье: то ли бегай на лыжах или коньках, то ли играй в снежки, то ли катайся на санках, то ли просто шалопайничай. Возвращаясь вечером домой с такого гулянья, разгорячённый и возбуждённый, я срывал шапку с головы, от которой густо валил пар, и уже не думалось ни о холоде, ни о голоде, но такое минутное удовлетворение создавало обманчивое впечатление, что все житейские трудности сущий пустяк. Но в действительности было далеко не так.
Продолжение следует.
Обращение к выпускникам Тбилисского, Рижского и Ленинградского нахимовских училищ.
Пожалуйста, не забывайте сообщать своим однокашникам о существовании нашего блога, посвященного истории Нахимовских училищ, о появлении новых публикаций.
Сообщайте сведения о себе и своих однокашниках, воспитателях: годы и места службы, учебы, повышения квалификации, место рождения, жительства, иные биографические сведения. Мы стремимся собрать все возможные данные о выпускниках, командирах, преподавателях всех трех нахимовских училищ. Просьба присылать все, чем считаете вправе поделиться, все, что, по Вашему мнению, должно найти отражение в нашей коллективной истории. Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ. 198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус.
