Больше полугода по радио «Эхо Перми» в утренних передачах неизменно слышу одну и ту же рекламу: о том, что в районе известного в нашем крае и за его пределами курорта Усть-Качка, на первой береговой линии реки Кама построены жилые дома премиум класса.
Ну, еще бы не премиум? Место такое, что только мечтать можно. Широкая, полноводная Кама. Песчаный берег. Вокруг лес, « где сосны рвутся в небо». Ухоженный, без поросли. С дорожками, где по бокам встречаешь « быль и небыль» - деревянные фигуры сказочных героев, затейливые пни и коряги, приспособленные мастерски под сиденья. Лес, где столько белок, не боящихся прохожих, что запросто съедят гостинцы с вашей руки. А птиц сколько голосистых ! И все это дышит тишиной, покоем, умиротворенностью… К тому же рядом курорт, где не только высококлассные врачи, а просто « рай» для лечения недугов. Ресторан, фитнес-бары, где можно выпить необходимые тебе отвары лечебных трав и просто вкуснейшего чая, минеральная вода из источника, шикарная русская баня с сауной и бассейном … и много чего для отдыха и развлечения.
Вот в таком месте построены дома , где есть еще свободные квартиры… И что, спросите вы ?
Что ? Последний месяц стала раздражать , царапать мозг последняя фраза, заканчивающая рекламу. Она звучит особо подчеркнуто: « Это особое место для ОСОБЕННЫХ ЛЮДЕЙ !»
Понятно, что такое жилье, в таком месте очень дорогое. Понятно, что сказанное – слоган. И все же ? Почему люди с тугим кошельком-особенные ? И чем же?
Мы уже проходили, правда, вначале в бразильских сериалах, что « богатые тоже плачут «. А теперь масса примеров этого в нашей российской действительности. И разводятся. И дети ни в отца, ни в мать. И сами не так уж редко болеют , хотя и лечатся в лучших клиниках мира. И умирают с той же периодичностью, что и люди, с малым достатком…
« Не по небу и богач ступает, не под землей живет и убогий», - говорится в народной пословице. Если короче: « Мед не далеко от жала «. Совсем по-простому : все там будем !
Между богатыми и бедными в нашей стране образовалась огромная пропасть. Не по дням, не по часам растет такое неприятие, раздражение, ненависть к тем, кто не заработал своим трудом или талантом, а сумел урвать, откусить, прибрать к рукам, поделить, смошенничать, украсть, словчить… А подчеркивание назойливое изо дня в день, внушение, что богатые – это особенные люди … не рождает позитива. Мне это просто противно. Да и только ли мне ?
Недавно по почте пришло письмо. Необычное. « Магическое», обладающее какой-то неведомый силой, если поделиться им с друзьями, знакомыми, людьми, верящими в чудеса. Оно вообще-то о душевной щедрости, милосердии, доброте , но упомянуты в нем очень простые истины, которые заставляют задуматься:
- С деньгами можешь купить жилище, но не дом. - С деньгами можешь купить часы, но не время. -С деньгами можешь купить книгу, но не культуру. -С деньгами можешь купить врача, но не здоровье. - С деньгами можешь купить положение, но не уважение. - С деньгами можешь купить кровь, но не жизнь. - С деньгами можешь купить секс, но не любовь. Можно продолжить и дальше. Но мысль понятна. Не деньги делают людей особенными. Хотя особенные люди есть. Это те, кто обладает особым даром. Талантом. Огромной физической силой . Люди-магниты. Дети – индиго. Целители. С даром ясновидения. С уникальными какими-то другими особенностями: неповторимым голосом, художественным вкусом, умением слышать музыку во всем… А параолимпийцы, без изумления и восхищения невозможно смотреть на них. Так стоит ли плодить каких-то еще лишних « сущностей» У нас, людей, у ВСЕХ общий корень, общий предок и общий дом. А уже потом – наши индивидуальности и непохожести !
ЧЕРНЫЕ, БЕЛЫЕ, СЕРЫЕ… Размышляя над всем этим, возвращаясь мыслями, перебирала накопившиеся папки ( есть у меня такая привычка откладывать что-то прочитанное не только на « полочку» памяти, но в папку с заголовком: «это интересно» ) и увидела вырезанную страницу газеты «Оракул» за февраль 2013 года. Почему-то с большим знаком вопроса, поставленного фломастером. Значит, отложила, чтобы еще раз поразмышлять, принять или отвергнуть… Стала читать снова и поняла, почему поставила знак вопроса несколько месяцев назад на этой публикации. Я встретилась «с непознанным». С разбега не приняла все прочитанное безоговорочно . И отложила, чтобы вернуться. Сейчас оказалось в тему. Использую, выписав отдельные фрагменты , о том, что показалось интересным.
Автор Маргарита Маноскина написала о мире людей, как по-новому классифицируя их. Она утверждает, что есть в мире люди – «черные, белые и серые». Оттенок кожи тут не причем.
Речь о другом.
«Ученые подсчитали, что примерно 6% людей рождаются с «черными» - негативными наклонностями. И примерно такое же количество душ - «белые». А остальные 88% имеют смешанное, «черно-белое» содержание. Просто середнячки. Их интеллект, нравственная модель, поведение, ценности далеки от совершенства».
Знать бы еще, где это совершенство ?
А что же так мало «белых» людей ? Кто они ? Оказалось, это люди – « умные, спокойные, созерцательные, ленивые ( просто не очень активные ), живущие в гармонии с природой, умеющие ценить ее красоту и заряжаться ее энергией. Они живут в собственном мире, башне из слоновой кости, предпочитая покой и одиночество… Им не нужно самоутверждаться и доказывать что-то миру. Они не любят тревог, принуждения и давления. Им хорошо, так как мало что в мире способно вывести их из равновесия. Чаще всего их взгляд на окружающий мир снисходительно - благожелателен. Амбициозных целей «белые» не ставят, а значит и не достигают особых высот»…
« С «черными» все наоборот: их постоянно что-то тревожит, внутренний голос твердит им, что надо идти вперед, активно воздействовать на окружающих. Они жаждут славы и власти, а достигая своих целей, успокаиваются лишь на короткое время: дальше возникает внутренний дискомфорт и… нужно опять к чему-то стремиться. Душевное равновесие им незнакомо, а все потому, что не способны черпать жизненную энергию из природы. Им нужно постоянно подпитываться энергией людей… «Черные» заставляют окружающих « гореть» и выделять энергию. Порой сами разжигают костры страстей, давят на окружающих, заставляя плясать под свою дудку, вызывая сопротивление… и получают желаемое – живительное «блюдо» из чужих эмоций…
Кроме таких малосимпатичных, у «черных» есть и очень завидные качества: « умение концентрироваться на поставленной задаче, собранность, четкое понимание цели, способность быстро мобилизовать все свои ресурсы, профессиональная эффективность. Модный ныне термин «эффективный менеджер» - это про них «черных». И наступившее в России время – это их время»….
А кто же тогда «серые» ? Перемешанные «черные» и «белые» ? Может все-таки они ближе к идеалу ? Э, нет !
«Они живут по принципу: и себя не обидеть, и другим не сделать зла. В любой ситуации «серый» думает не только о своей выгоде, но и о пользе другой стороны. Причем не только думает, но и распределяет в согласии с этим принципом материальные и другие блага: энергию, вещи, любовь , внимание. Парадокс, но чем больше в человеке «серого», тем больше он дает другим людям. То есть разумная забота о благе другого человека – это прерогатива вовсе не «белых», а «серых». И лучшие из «серых» живут очень правильно, в них много сочувствия к другим живым существам. Им свойственен подлинный альтруизм. Это когда человек жертвует чем-то ближнему без ощущения себя героем, без сознания этой самой жертвы. «Серый» делает добро, как правило , не заботясь о последствиях и благодарности. «Черный», который тоже может сделать иногда доброе дело, будет думать о том, какую выгоду сулит ему его поступок. Но и «белый», совершая что-то великодушное, вовсе не так безогляден, как «серый» собрат: он будет долго размышлять и взвешивать, мучиться от того, что ему приходится нарушить привычное течение жизни, выйти из равновесия, сделать что-то непривычное. И помогать ближнему он принимается не от сострадания, а от понимания – так должно. «Серый» не рассуждает, для него естественно помочь тонущему или голодному. Как ни странно, настоящие друзья всегда «серые»… С ними тепло и безопасно. С «черными» же - как на вулкане. А с «белыми» холодно и одиноко… «
Нет, что-то не принимает душа такой классификации. Хотя мы частенько употребляем слова «белый и…пушистый» чаще всего с иронией или порицанием. Мы , возможно, характеризуя какого –то необразованного, недалекого человека, говорим - «серый». А вот «черный», я, по крайней мере, никогда. Правда, про некоторых, излишне категоричных в своих оценках, твердолобых могла бы сказать, что у таких людей две краски – черная и белая. Правда, и про энергетических вампиров слышала . В статье «черных» так и называют – вампиры.. Но не называют их особенными.
Мы же знаем, что в природе не существует строго хорошего или плохого. Это относительные понятия. Шкала, выдуманная нами же, людьми. И противоположности притягиваются друг к другу. Помните : « они сошлись, как лед и пламень, не столь различны меж собой…» И каждый из нас ищет свою половинку и находит…
И родственные души тоже… И друзей, которых любят …
« Ты совсем другой, друг мой. Ты спокойный, я – взрывная. И родился ты зимой. Я ж весной. Весна, весна Я ! Ты совсем другой, друг мой ! Ты – линкор, я – каравелла. Тебе – штормы за кормою. Мне – к Ассоль, мой мир – новелла. Ты совсем другой, друг мой ! Ты – из камня, я – из глины. Ты – на волю, я – домой… Мы с тобой – две половины «. ( стихи Ольги Лукаш ).
Автор публикации советует: присмотритесь к себе… Заглянула. Взвесила. Оценила. Прикинула.
И… не смогла себя отнести к какому - то одному типу классификации. Я – черно-бело-серая… Всего понемногу и «в одном флаконе». И по жизни очень люблю людей. Конечно, неодинаково. Встречала на своем жизненном пути самых разных, но больше все же мастеровых, талантливых, открытых, заряженных на добро. Многие из них оставили незримый след в судьбе, памяти , душе и я с глубокой благодарностью вспоминаю их уроки, подсказки, реальную бескорыстную помощь, поддержку в самые трудные минуты. Но об этом я уже писала неоднократно. Про таких и стихи написаны. С ними хорошо, они всегда рядом, даже, если нас разделяют километры дорог.
Я люблю людей негибких, Честных, жестких и прямых, Хоть колючих, да не липких И душою не хромых. Трудно жить таким порою, Часто биты не за что, За других стоят горою – Для себя ни се, ни то… Я люблю людей бедовых, Не боящихся утрат, Ко всему всегда готовых, И не жаждущих наград. Потерявших, переживших, Но нашедших и …не злых, Силу духа сохранивших, И по-русски удалых. Нежных, тонких и ранимых, Но не сдавшихся тоске… Я люблю людей бедовых, Насмотревшихся на свет. Радость детских чувств медовых, Уносящих в бездну лет. Я хочу, чтоб люди эти, Дон Кихоты простоты, Вечно жили на планете Эстафетой чистоты.
( это стихи В. Данилова из поэтического сборника « Служу России « Они очень созвучны моему выбору людей в друзья.)
А про то, что ученые подсчитали нас в процентах , так им виднее. С улыбкой вспомнила добрый детский мультфильм, где симпатичный «считалка» говорил : нас сосчитали. Но это совсем не больно.
— Да. Бедная Тильда! Она очень больная, но у нее здоровые руки; она плетает... плетет, — поправилась Лайне, — рыбачьи сети и живет абсолютно одна... Тильда уходила все дальше. Едва они вернулись домой, словно склянки на корабле, отбил у двери колокол. Пришел Юхан Саар, весь обветренный, с облупившимся глянцевитым носом. Старый капитан приветствовал Никиту: — А-а, стал уже лейтенантом, Морская Душа! Говорил он с акцентом, не торопясь, вычеканивая каждое слово. Обветренный морской волк, побывавший во всех портах мира, он привел свою «Марту» из аргентинского порта в Таллин, когда в Эстонии была установлена Советская власть. Этого ему не простили кораблевладельцы: ему пришлось уйти в лес, когда вошли немцы; теперь капитан был стар; он встречал и провожал небольшие грузовые суда, но ему казалось, что он провожает суда в Аргентину, в Бразилию, на Сандвичевы острова. Старый романтик моря, он жил воспоминаниями о морях, и на столе у него лежали толстые лоции. — Где же кофе, Лайне Саар? — спросил он. — Где же крепкий черный кофе, мусткохви? — Один момент, Юхан Саар, — ответила весело Лайне и побежала в кафельную белую кухню. — Ну, как мы плаваем? — спросил капитан Никиту. Узнав, что Никита — штурман на маленьком корабле, он воскликнул:
— О-о! И вы скоро будете капитаном. «Ведут в темноту корабли капитаны», — произнес он нараспев, — не знаю, может быть, это — стихи. Да, пожалуй, стихи, — поднял он глаза к потолку. — Вот вы — лейтенант Морская Душа... Вы поймете меня хорошо. Я всю жизнь плавал в морях, пока не пришла проклятая старость. И нужно же, куррат, изнашиваться этой машине, — постучал он себя по груди («Кур-рат!» — подхватил попугай в своей клетке), — может быть, я и сам виноват, — понизил Саар голое, оглянувшись, нет ли тут Лайне, — сколько выпито грога и виски, водки и коньяку! Не советую... — Я не пью. — Проживете сто лет! — похлопал его по плечу капитан. — Я тоже больше не пью ничего, кроме крепкого кофе — крепкого, черного кофе, но пусть мне скажут, что я завтра подохну, я от кофе не откажусь... — Никита, Юхан Саар, кофе! — позвала Лайне из кухни. Они сидели за выскобленным до белизны деревянным столом, пили дымящийся кофе из толстых белых фаянсовых чашек, и Юхан Саар говорил, что если придется ему когда-нибудь отпустить Лайне — ведь каждая девушка выходит когда-нибудь замуж, — то он выдаст ее или за моряка или за рыбака. Других он всех забракует, пусть и не пробуют брать курс на Лайне! Лайне смеялась и говорила, что вовсе не собирается замуж, но уж если выйдет, то, конечно, за моряка — не ослушается отца; она поглядывала на Никиту, и ему вдруг подумалось, что моряк этот будет счастливейшим человеком на свете — такую девушку можно искать сто лет, не найдешь, и еще подумалось — и он сам удивился этой пришедшей ему на ум мысли: «А ведь этим моряком могу быть и я, я, Никита!» Он поймал ее взгляд, ее глаза были глубокие, синие, ласковые и, казалось, ответили: «Можешь». А за окном было море, и в море скользили серые и желтые паруса, и пассажирский пароход «Тасуя» («Мститель») шел на ближайшие острова, рассекая зеленоватую воду и оставляя за собой светлый след.
И Юхан Саар говорил о своей молодости в морях, показывал сувениры — , трубки и черный локон — подарок одной африканки. Никита с удовольствием слушал старого моряка, смотрел на Лайне — она с лукавым видом терпеливо выслушивала много раз слышанные рассказы. Хорошо было сидеть в обжитом, уютном доме — в нем люди прожили много лет. А у Никиты больше не было дома, с тех пор как умерла мама — его дом нынче каюта на корабле, и приятно, сойдя на берег, зайти туда, где тебя ждут, тебе радуются, где ты нужен. Теплом и уютом веяло от этой белой кафельной кухоньки и от клетчатой, красной с синим, салфетки на белом столе, и от вышитых занавесок, и от акварелей на стенах. Лайне надела клетчатый передник и, сказав, что пора ужинать, стала хлопотать у плиты; и на столе появилась яичница, потом, когда ее съели, — молочный суп с капустой и овощами, и все было, как дома, на Кировском — так же вкусно готовила мама. Так они и не пошли больше никуда в этот вечер, да и не хотелось никуда уходить. Почти касаясь головами друг друга, они склонились над альбомами репродукций — Никита впервые узнал о существовании Иоханна Келера, Дюккера, Гофмана, Иоханни, певцов суровой природы Эстонии, каменистой земли и нелюдимого «берега ветров» — валуны, словно разбросанные щедрой рукой между согнутых ветрами сосен, голубые перелески, волнующиеся поля, освещенные солнцем, города со средневековыми башнями; портреты крестьян и крестьянок с натруженными большими руками и рыбаков — они родня морякам.
— (наст. имя и фам. Йохан Келер; 1826–1899) – эст. живописец, педагог. Основоположник эст. нац. школы живописи. Портретист, автор картин на мифологич., литер. и бытовые темы, а также пейзажей
Зажгли свет; за окнами поднялся ветер, полил по стеклам дождь, а здесь было хорошо и уютно. Но вот гулко ударил колокол у дверей — Лайне вызывали на ночное дежурство. — И у нас бывают боевые тревоги, — сказала она, одеваясь. Возле моря ветер был особенно резок, и от его порывов трещала старая корабельная мачта. Часы на ратушной башне глухо пробили десять. — Вы на корабль? — спросила она. — На корабль. — Говорят, корабль у моряков — дом? — Я бы хотел иметь и на берегу теплый угол, — признался Никита. — Мой отец любил море, корабль, но всегда с радостью приезжал к нам на Кировский и любил посидеть за столом... А вот у меня нет теперь больше угла и на Кировском... — сказал он с грустью.
— У вас есть свой угол на берегу, — возразила от всей души Лайне. — Когда бы вы ни пришли, вам всегда будут рады. Вам стоит только прийти и ударить в колокол... И я подниму флаг на мачте, — засмеялась она. Они дошли до ярко освещенных окон больницы. Никита пожал почти мужскую, теплую руку Лайне. Среди многих девушек такую он встретил впервые. Сегодня он, пожалуй, узнал о ней больше, чем за все их короткие встречи... — До свидания. Она ответила ему по-эстонски: — Ятайга! Захлопнулась дверь подъезда; ее тень появилась на закрашенном мелом стекле и исчезла. Никита представил себе, как она сняла мокрый плащ, надевает и подпоясывает халат, моет руки над умывальником, идет по коридору в палаты, склоняется над больными. Он — один в темноте. Ему трудно идти против ветра; слезятся глаза, стынут уши, полы шинели прибивает и коленям. Он думает о ней. Он вспоминает, как лицо Лайне становилось то серьезным, то вдохновенным, как кидала она на него короткие взгляды из-под длинных ресниц, и пытается представить, с каким лицом она подходит к больному ребенку, с каким выражением выкладывает мозаики и пишет свои акварели и как морщит лоб, когда в брезентовой куртке и в резиновых сапогах идет с рыбаками на лов и в лицо бьет соленая морская волна, А какой у нее был сосредоточенный вид, когда она, разрумянившаяся, стояла у плиты, жаря яичницу! У нее чуть не пригорело — заговорилась и прозевала, — лицо стало испуганным, как у маленькой девочки, увидевшей паука. Она — славная. И какие у нее умелые руки! Под темным деревом в парке стоит парочка; женщина — лица не видно — взволнованно говорит: «Подлец, ах, подлец, ну, какой ты подлец», мужчина оправдывается: «Да погоди, Людочка, давай, выясним, уж не такой я совсем, как ты думаешь...» Никита усмехнулся: и такой бывает любовь... Его мысли опять возвращаются к домику с мачтой в саду и с колоколом у двери. «Вам стоит прийти и ударить в колокол, и я подниму флаг на мачте...» И он снова видит улыбку Лайне, и ее белые зубы, и ее удивительные глаза... Вот и пирс. Под ногами скрипит мокрый настил. «Триста третьего» нет. Значит, Фрол ушел в море. Уютно светятся огни его корабля. «Завтра и мы пойдем! Хорошо! До чего хорошо!»
Крамской, радостно встреченный Стариком, зажег свет. Глеба не было. Где его носит все вечера? Он бывает у Мыльниковых. Говорил о какой-то жене офицера, которая очень скучает. Неужели и тут — похождения? — , ты голоден? Держи колбасу. Аппетита нет?
Он нащупал сухой и горячий нос. — Да у тебя и глаза нынче мутные. Иди, полежи. Старик с виноватым видом протянул хозяину лапу и, когда тот пожал ее, лег у кровати. — А где Глеб? Ты не знаешь? — спросил Крамской. Старик слегка стукнул по полу толстым хвостом. — Ну ладно. Мы подождем. А пока приготовим кофе. Он прошел в столовую. Раньше Старик всегда ходил за ним по пятам. Теперь он остался на коврике. Он болен. И собаки болеют раком. Ветеринар поставил диагноз: Старик безнадежен. Его сначала кололи пенициллином, и он, увидев шприц, покорно ложился и подставлял зад, веря, что люди его исцелят. Бедный Старик! Даже на Глеба больше не рычит, притерпелся. Но почему-то не спускает с него глаз. Странно. Ростислав прислал радостное письмо, сдал экзамен. Вступает в флотскую жизнь. «А Глеб... — размышляет Крамской. — На днях я просил не брать денег без спроса. Не запирал ящик. Совершенно случайно обнаружил нехватку двух сотен. Глеб даже не покраснел. Он спросил: «Может быть, выдашь мне то, что мне причитается?» Ему причитается... Ну что ж, получи остальное... «Как ты думаешь жить дальше?» Глеб еще не решил. «Пока поживу у тебя. Ты не возражаешь?» «Может быть, не поздно заняться его воспитанием? Он — брат Ростислава. Хотя они никогда не дружили... Он живет, как в гостинице — приходит, ложится и спит. Я мечтал в его годы. А ?
Вот и кофе вскипел. А, звонок! Залаял Старик. Наверное, Глеб забыл ключ. Иду, иду!» — Вам кого? Постойте, постой! Суматошин! Вадим! Каким ветром? Крамской обнимает старого друга. — Лет десять с тобой не видались! — Бери больше! С начала войны! Помогает другу юности снять дорогую шубу. — Какими судьбами? Ну, пойдем, пойдем. Спокойно, Старик, это — друг! Да, этот человек с потертым лицом, отрастивший брюшко, растерявший большую часть когда-то пышных волос, с оскалом слишком молодых и красивых зубов для того, чтобы они были собственными, — друг его юности. Вадька Суматошин... Его дразнили «будущим светилом архитектуры», а он взял и стал этим светилом! — Н-неплохо, Юра, живешь, — одобрил гость, озирая кабинет. Все по-прежнему слегка заикается... — Ты тоже неплохо, я слышал? — Э-э, милый, а ч-чего это стоило! Н-нервов. Терпения. И ум-мения. — Садись, будем кофе пить: Что тебя занесло к нам? — Для людей н-нашего с тобой возраста, — не отвечая на вопрос, постукивая пальцами по столу, говорит Суматошин, — н-наступает момент, когда м-мучительно хочется встретиться с юностью. Не пойми прев-вратно, с своею собственной юностью.
Продолжение следует.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ. 198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус. karasevserg@yandex.ru
Год основания: 1783 г. День города отмечается 14 июня
Севастополь (укр. произносится Сэвастополь) – город государственного значения на Украине, город-курорт. Расположен в юго-западной части Крыма на Гераклейском полуострове. Основанный как база Черноморского флота России, давно перерос рамки военно-морской базы, став одним из крупнейших в Украине морским портом, культурным, историческим и туристическим центром. Побережье в районе Севастополя уникально для Крыма благодаря многочисленности удобных, хорошо защищённых незамерзающих бухт. Скалистые мысы являются естественными цитаделями. Севастопольская бухта считается одной из нескольких самых удобных бухт в мире. Севастополь был основан (3) 14 июня 1783 года, после присоединения Крыма к России, как база русской черноморской эскадры. Екатерина II своим указом повелела Г.А. Потемкину устроить на этом месте большую крепость и назвать Севастополем. Название города состоит из двух греческих слов Σεβαστος (Себастос) – «высокочтимый, священный» и πολις (полис) – «город». Себастос – эквивалент латинского титула «Август», поэтому Севастополь означает и «августейший город», «императорский город». Севастополь играл ключевую роль в Крымской войне 1853–1856 годов. Виктор Гюго сравнил осаду Севастополя с осадой Трои. Вторая героическая оборона города была в 1942 году после вторжения немецкой армии в Крым, продолжалась она 250 дней. В 1954 году, к столетию первой героической обороны, город награждён орденом Красного Знамени, в 1965 году Севастополю присвоили звание Города-героя, а в 1983 году его наградили орденом Октябрьской Революции. Население сегодняшнего Севастополя более 380 тысяч человек. Основная часть населения – русские (71,6%) и украинцы (22,4%), оставшаяся часть: белорусы, татары, крымские татары, евреи, армяне, молдаване, азербайджанцы и поляки. Местные жители называют себя севастопольцы. Памятники и обелиски Севастополя – это летопись города, отметившего в 1983 году свой двухвековой юбилей. Белая колоннада Графской пристани украшает город с 1846 года. От неё берёт начало одна из красивейших площадей города – площадь адмирала Нахимова. В центре её возвышается памятник прославленному адмиралу. В нескольких метрах от набережной Приморского бульвара, на трехметровом утесе, сложенном из грубо обработанных гранитных глыб, возвышается стройная Коринфская колонна – памятник затопленным кораблям. Достопримечательностей в Севастополе огромное множество: Малахов курган, Владимирский собор, аквариум-музей, национальный заповедник «Херсонес Таврический», аквапарк Зурбаган, крупнейший в Украине. Традиционно День города в Севастополе проходит в ближайшие к дню основания выходные июня. В этот день по центральному кольцу города проходит театрализованный марш-парад участников военно-исторических клубов, представители которых приезжают сюда со всего мира. Организовываются бесплатные посещения смотровой площадки и севастопольской Панорамы. Рядом с Панорамой разыгрываются инсценировки военных сражений прошлых лет. Проходят представления национально-культурных обществ Севастополя. Гимн города – «Легендарный Севастополь». Музыка: Вано Мурадели. Текст: Пётр Градов.
Флаг города
Герб города
Дорогие друзья, Черноморцы! Все, чья судьба, служба связанна с городом Севастополем, с праздником Вас, с днём города героя Севастополя!!!
За время почти столетнего существования Николаевской Инженерной академии и из стен Инженерного замка вышли не только сотни талантливых военных инженеров. Инженерная школа, основанная императором Николаем Первым, подарила своему Отечеству ряд выдающихся людей, ставших его славой и гордостью. Среди них писатели Ф.М.Достоевский и Д.В.Григорович, ученые И.М.Сеченов, П.И.Яблочков и Е.С.Федоров, историк Н.К.Шильдер, архитектор И.Д.Корсини, художник К.А.Трутовский, композитор Ц.А.Кюи и другие.
В последних числах октября 1917 года юнкера последнего выпуска Николаевского Инженерного училища приняли участие в революционных событиях. В приказе «Комитета спасения» от 29 октября говорилось, что «всем воинским частям, опомнившимся от удара большевистской авантюры» и желающим послужить делу революции и свободы предписывалось немедленно стягиваться в Николаевское Инженерное училище. Это воззвание не было поддержано другими военными училищами, и гарнизон замка капитулировал. Несколько иначе написано в энциклопедическом справочнике «Санкт-Петербург – Петроград – Ленинград» (1992): В конце октября Инженерный замок был штабом юнкерского мятежа 1917 г, при подавлении которого занят солдатами Павловского полка. В 1918 году в стенах замка открываются Первые Инженерные Петроградские командные курсы, часть преподавательского и офицерского состава переходят на службу новой власти. Этим событием открывается очередная страница истории Михайловского (Инженерного замка). Однако эта страница больше похожа на чистый лист, так как в упомянутых выше книгах сведения об этом периоде практически отсутствуют. Вышеуказанный справочник также сообщает, что в 1920-30-х годах в Инженерном замке размещались Военно-инженерная школа и Военно-инженерный исторический музей РККА; в 1925-1932 – Военно-техническая академия. В период блокады замок пострадал от артобстрелов и бомбардировок. Прямым попаданием тяжелой авиабомбы в восточное крыло была уничтожена бывшая парадная столовая замка. Восстановительные, перепланировочные и реставрационные работы велись многие послевоенные годы. В замке работали многие разнопрофильные организации, которые не способствовали сохранению первоначальных интерьеров дворца. Из наиболее крупных организаций можно назвать Центральную военно-морскую библиотеку, которая занимает юго-восточную часть замка и Ленинградский межотраслевой территориальный центр научно-технической информации и пропаганды, который располагался в оставшейся не занятой части восточного крыла здания. В обеих организациях я был неоднократным посетителем и читателем.
То что не пустовал, подтверждают воспоминания бывшего курсанта Высшего военно-морского инженерного училища имени Ф.Э.Дзержинского Э.Г.Карпова, опубликованные в книге «Я ВЫРОС В СОВЕТСКОМ СОЮЗЕ». Санкт-Петербург 2007. Справка. Эдуард Гаврилович Карпов - доктор технических наук, профессор, лауреат Ленинской премии, более тридцати лет проработал в сфере военного подводного кораблестроения, пройдя путь от молодого специалиста до главного инженера Центрального конструкторского бюро морской техники «Рубин». «…Заканчивался последний день июля тысяча девятьсот пятьдесят четвертого года, когда у входа в здание Адмиралтейства, в котором находилось училище имени Дзержинского, сошлись три бывших тбилисских нахимовца — Слава Жежель, Коля Попов и я. В нахимовском мы были в разных взводах, но были достаточно дружны, а теперь нам предстояло вместе учиться в «дзержинке», и с этого дня мы стали очень близкими друг другу. По старой нахимовской привычке использовать «полностью» время отпуска мы пришли сюда за полчаса до истечения его срока. Немного переговорив, мы сделали глубокий вдох и переступили порог, за которым начинался новый этап нашей жизни. Войдя в служебный вестибюль, мы представились дежурному офицеру, который с удивлением стал рассматривать наши предписания. В училище нас никто не ждал. В здании стояла мертвая тишина — все курсанты были в это время на плавательных практиках. Немного подумав, дежурный офицер повел нас на второй этаж, открыл ключом дверь с надписью «кабинет марксизма-ленинизма» и сказал: «Переночуете здесь, а завтра разберемся». В кабинете стояли длинные столы, на которых лежали подшивки газет. Такое начало нового этапа жизни нас озадачило, но мы сохраняли чувство юмора и, поострив по поводу неожиданной увертюры, улеглись спать на марксистских столах, подложив под головы стопки газетных подшивок и укрывшись бушлатами.
Эдуард Гаврилович Карпов - курсант 1-го курса ВВМИУ им. Ф.Э.Дзержинского.
На следующий день в училище появилась большая группа выпускников ленинградского нахимовского училища, и мы влились в эту группу. Днем нас привели к заместителю начальника училища по учебной части, который решал, на каком факультете каждый из нас будет учиться. В «дзержинке» в то время было три факультета: паросиловой, электротехнический и кораблестроительный. Два первых готовили инженеров-механиков и инженеров-электриков для надводных кораблей и подводных лодок, то есть плавающий состав Военно-морского флота. А вот у выпускников кораблестроительного факультета был довольно большой диапазон возможных назначений: военные представительства в проектных организациях и на заводах-строителях боевых кораблей и подводных лодок, Военно-морской научно-исследовательский институт, судоремонтные заводы и аппарат Главного управления кораблестроения Военно-морского флота, а также служба на кораблях и подводных лодках в качестве командиров трюмных групп и дивизионов живучести. В «народной» молве кораблестроительный факультет считался «элитным» (на самом деле он был, возможно, более трудным для обучения, а во всем остальном он ничуть не отличался от других факультетов училища).
Оказалось, что все нахимовцы, пришедшие в «дзержинку», хотят учиться на . Это обстоятельство вызвало недовольство начальства, но все же желания почти всех были удовлетворены, и мы были зачислены на «корфак». Однако потом не всем удалось закончить именно этот факультет — в училище возникли другие обстоятельства. … Но вот, наконец, все курсанты вернулись из отпуска, и в ноябре начался наш первый учебный год. Кораблестроительный факультет размещался не в Адмиралтействе, а в Инженерном замке (так тогда официально назывался исторический Михайловский замок). Большая часть замка в то время была нежилой — эти обшарпанные помещения были закрыты еще со времен войны. Кубрики (комнаты), учебные классы и помещения специализированных кафедр факультета размещались, в основном, в той части замка, которая обращена к Фонтанке, а в верхних этажах со стороны Летнего сада размещался небольшой иностранный факультет «дзержинки», готовивший военных корабелов для некоторых стран социалистического лагеря. Слушатели и курсанты иностранного факультета жили автономно, и мы мало общались с ними, в основном — на старших курсах. Иностранный факультет просуществовал недолго, а судьбы многих его выпускников были трагическими. Почти всех «наших» китайцев расстреляли хунвейбины в годы «культурной революции». Албанцев посадили в тюрьму, когда Энвер Ходжа разорвал отношения с Советским Союзом. Румыны подвергались притеснениям, когда Чаушеску тоже разорвал отношения с нашей компартией. И только два болгарина, высокие красивые парни, которых хорошо знали во всем училище, потому что они красиво пели русские песни, достигли высот в области кораблестроения у себя в стране. … Зима первого курса была холодной и трудной. Мы уставали и не высыпались. Комната, в которой поначалу находился мой учебный класс, была расположена среди нежилых и неотапливаемых помещений на первом этаже со стороны Садовой улицы. В комнате стояла большая печь, отапливаемая углем. Чтобы согреть , окруженную толстыми каменными стенами замка, нужно было топить печь несколько часов подряд. Топить ее начинали рано утром, но на первых уроках мы сидели в шинелях — в классе было холодно.
Гражданские преподаватели, читавшие нам общеобразовательные предметы высшей школы, вынуждены были читать лекции, не снимая своих зимних пальто. Потом наш класс перевели в теплое помещение на другой стороне замка. Там, в тепле, на первых уроках жутко хотелось спать. Кто-то боролся со сном, а кто-то сдавался. Вспоминается такая картина: первый урок, идет лекция по физике, многие спят. Лекцию читает доцент Соколов — человек с внушительной внешностью старого интеллигента и изысканно вежливыми манерами. Глядя на класс, он все понимает и время от времени пытается как-то изменить обстановку. Вот он громко и с выражением произносит какой-то постулат, после чего вдруг обращается к спящему курсанту со словами: «Извините, я Вас не разбудил?» И продолжает читать лекцию. Он мог бы выдворить из класса спящего курсанта, и того бы примерно наказали, но он никогда не делал этого, по-видимому, понимая, что мы спим на лекциях не от хорошей жизни. Была у этого физика еще одна оригинальная манера: задав курсанту какой-либо вопрос и получив правильный ответ, он всегда произносил своим низким и слегка скрипучим голосом: «Благодарю Вас, Вы очень любезны». Вообще-то лекции Соколова мне нравились, и я слушал его с интересом, если это были не первые часы, и не нужно было бороться со сном. …Мерзнуть в ту зиму приходилось не только в классе, но и на улице. За первым курсом был закреплен «наружный» пост часового на углу замка, который смотрит на пересечение Садовой улицы и Мойки. Там, в угловой части здания, находится небольшой хозяйственный дворик, в котором хранился уголь, используемый для топки печей. Часовой должен был охранять этот уголь и никого не допускать к стенам замка. Стоишь ночью один, на улице — сильный мороз, а вокруг — мертвая тишина. Вид у тебя «еще тот»: поверх шинели одет тулуп, на ногах — валенки, «уши» у шапки опущены и завязаны под подбородком, а винтовку прижимаешь «под мышкой», так как руки в шерстяных перчатках жутко мерзнут. Дверь, у которой ты стоишь, закрыта на замок, и ты прекрасно понимаешь «особую ценность» охраняемого угля и бессмысленность твоего пребывания на этом посту, и тоскливо ждешь, когда же придет к тебе смена. Этот пост был одним из «десертов», которыми угощали нас наши старшины. …Неприятными зимними мероприятиями были также утренние походы в баню. Нас поднимали в пять часов утра, и мы, не выспавшиеся, топали строем, дрожа от холода, в большую баню на улице Чайковского, через которую за два утренних часа должен был пройти весь факультет. Мытье в бане рано утром не доставляло никакого удовольствия, а после этого снова нужно было идти по морозу и, по приходе в замок, начинать рабочий день.
Весна. Трудный первый курс подходит к концу
… На втором курсе мы, по мере возможности, стали изучать историческое здание, в котором мы жили. В этом своеобразном памятнике архитектуры отсутствовала какая бы то ни была симметрия: все залы, комнаты, коридоры, лестницы были непохожими друг на друга и располагались в здании причудливым образом. Главным украшением той части здания, где мы жили, был большой танцевальный (Овальный) зал на втором этаже, окна которого выходили на Фонтанку. К входу в этот зал вела широкая мраморная лестница, по которой когда-то ходили царские вельможи и знатные дамы, а возможно — и сам государь император. Теперь же по ней время от времени бегали курсанты и простые советские девушки, которых приглашали в замок на танцевальные вечера. (Об этом зале мне рассказывала и моя жена, которая также в тот период неоднократно посещала танцевальные вечера по приглашению двух знакомых офицеров-болгар). В нежилой части здания большой интерес вызывали апартаменты вокруг кабинета, где был убит император Павел, и сам его кабинет, расположенный на втором этаже со стороны Летнего сада. Какое-то время нам удавалось проникать туда и обследовать замысловатые подходы к приемной императора, скрытые уступы в стенах, тайную винтовую лестницу, ведущую от приемной на первый этаж, и пустой кабинет императора со знаменитым камином. Позднее доступ к этим помещениям был надежно перекрыт, и они стали казаться еще более таинственными, а мы продолжали путешествовать по нежилым помещениям и лестницам в течение нескольких лет, с переменным успехом преодолевая запретные проходы. Над крышей замка со стороны Летнего сада возвышается некое прямоугольное сооружение, которое в наше время просто пустовало. Еще на третьем курсе мы повадились загорать на крыше этого сооружения. Подходы к нему по разным пустующим лестницам и чердакам мы выявили в процессе изучения нежилых помещений замка. Но на четвертом курсе у нас появился новый начальник факультета по фамилии Чопикашвили, который стал изучать строение замка и обнаружил наш «пляж», после чего категорически запретил курсантам лазать на крышу и приказал закрыть на надежные замки все двери, через которые можно было бы проникнуть на чердак и далее — на крышу. Но загорать-то хотелось — мы ведь подолгу жили без солнца, которое светило в окна. И мы обнаружили еще одну дверь, через которую можно было выбраться на чердак. Эта дверь находилась в кубрике роты первого курса и была постоянно закрыта на ключ, а ключ от нее находился в связке ключей у дежурного по этой роте. Дежурными по роте стояли старшины — четверокурсники, среди которых были и «свои ребята». И небольшой контингент старшин — четверокурсников, нарушая запрет, продолжал время от времени загорать на . Стоял июнь, начиналась экзаменационная сессия, и все курсанты сидели в своих классах, занимаясь самостоятельно.
В тот злополучный день с утра сияло солнце, и мне засвербело полезть на крышу. Дежурным по роте первого курса в этот день был Слава Жежель (для меня он по-прежнему был «Славка» — нас, тбилисских нахимовцев, было всего двое в роте). Славка открыл мне ключом заветную дверь, и мы договорились о времени, когда он снова откроет ее, чтобы впустить меня обратно. Я улегся на горячей крыше с надеждой изменить довольно белый цвет моего тела, но мой «кайф» был недолгим: надо мной возникла фигура начфака (не лень же ему было залезать сюда по узкой и неудобной лестнице). Два риторических вопроса начфака—«почему вы здесь находитесь» и «как вы сюда попали» — остались без ответа. Он объявил мне тридцать суток неувольнения в город, и я вернулся в замок по другой лестнице в сопровождении начальника факультета, после чего пошел сообщить Славке, что дверь открывать уже не нужно. …Оркестр в послевоенные годы. Джаз в стране был запрещен — об этом уже много рассказано и написано. Но после того, как в 1957 году в Москве прошел Всемирный фестиваль молодежи, в стране стали возникать неофициальные (то есть — нелегальные) оркестрики, а затем — оркестры, которые играли джаз и пользовались огромной популярностью у молодежи. Конечно, это не было тайной для соответствующих органов, но — в стране подули новые ветры, и органы стали как бы не замечать их. Во всяком случае, в Ленинграде джазовая музыка уже вовсю звучала на разных «закрытых» танцевальных вечерах.
Окончание следует.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ. 198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус. karasevserg@yandex.ru
— Позвольте, — удивился Никита, — но ведь это... Капитан был похож на него. Она не смутилась. Взглянула ему в глаза, сказала смеясь: — Вы видите, я вас не... не забы...вала. Тут Никита увидел свою фотографию на столе: он подарил ее Лайне в прошлом году. — Не думал, что я вас застану, — сказал он. — Я был убежден, что вы — в Таллине... — Нет. Я работаю здесь. Я сама попросилась домой, в родной город. У меня чудесные пациенты... лапсед... ребята! — перевела она эстонское слово. — Педиатр... детский врач... Правда, иногда я лечу и взрослых... А Хэльми — хирург... — И Хэльми здесь? — А вы и не знали? О-о, ее уже допустили... как это? Она сама уже оперирует! И вы знаете? Она будет, ну, как это... замуж. За моряка. За Мишу Ще... Щеголькова. Ух, какая тяжелая фамилия! Даже не скажешь! — За Михаила Ферапонтовича? — удивился Никита. — А вы... его тоже знаете? — Он — мой начальник. — Он очень симпатичный, хороший, аккуратный такой муж... человек! — Мне тоже кажется. Но где они познакомились?
— В . В спортбассейне. Хэльми взяла первый приз, а судил Миша Ще... Щегольков, — опять запнулась она. — Три года они были большими... о, очень большими друзьями. Вы Хэльми знали, когда она была маленькая? — Да. — И вы... вы спасали ее... когда она упала в Грузии в реку? — Спас? Просто вытащил. Вам и это известно? — О! Какая же девушка не расскажет о таком приключении? Я знаю еще, что случилось на Нарва — мантеэ на площа... на площади, так, кажется, четвертого этажа?.. Тогда, помните, вечером? Кто не поделится такой... такой тайной с подругой? Но теперь— у нее только Миша, да, один только Миша и Миша... — вздохнула, глядя на Никиту лукавым взглядом. — Хотя они видятся редко... — Пожалуй, виноват в этом я... — Вы? Почему? — Мой комдив направляет меня на путь истинный. — На путь... истинный? Я не понимаю... Что это значит? — То, что он старше меня и он меня учит. Учит жить и учит быть моряком... — А-а... теперь понимаю. Но сегодня Миша хотел пойти с нами в театр. Сегодня ведь он вас не учит, правда? Вы с нами пойдете? — Нет. — Почему? — удивилась она. ~ Мой отец учил меня не заискивать, не идти на сближение с начальником окольным путем... — Окольным путем? — переспросила Лайне, растягивая слова. — Опять я не понимаю. Что это значит... «окольным путем»? — Я не хочу, чтобы он заподозрил, — пояснил Никита, — что я... ну, словом, пытаюсь сойтись с ним... на короткую ногу.
— На короткую ногу? — повторила она. — О, ваш ужасно трудный язык! Сначала «окольным путем», потом — «на короткую ногу». Но я поняла! — рассмеялась она. — Да, вы правы, и Мише, я думаю, приятнее побыть без... без компании — с Хэльми. Знаете что? Вы сегодня свободны? — Да. — Тогда я вас не пущу от себя на весь день... Хорошо? А вы привезли с собой краски? — спросила она, заметив его взгляд, брошенный на ящик с акварельными красками. — Привез. Но боюсь, что они так и пролежат в углу, под столом. — В углу под столом? Почему? — Мне некогда даже вздохнуть. — О, у меня тоже много работы в больнице. Я понимаю вас. Но не могу жить без этого... Вот, посмотрите... — Она раскрыла на столе папку. Ее акварели изображали гавань, набитую рыболовными шхунами, рыбаков в море, развешанные на колышках сети, уголки средневековья. Никита перебирал их одну за другой. — А вот — мое море, из окна моей комнаты... Море... То гладкое, словно зеркало, на котором четко лежат синие тени камней. То желтое, покрытое легкой коричневой рябью. Жемчужное и сиреневое, голубое и и светло-зеленое, розовое в отсвете заката, полосатое в солнечном свете и в лунном; бурное, темно-стальное, в пенистых белых барашках и, наконец, бездонное, черное — в таком море гибнут суда. — Я просыпаюсь и вижу его, — показала она на окно, — я встаю и иду к нему и не могу на него... на... насмотреться, — с трудом нашла она нужное слово. — Я засыпаю, когда оно все в лунном свете. Я, как и вы... морская ду-ша, — выговорила она по слогам.
То, что она говорила, было близко ему, его сердцу художника, Он ранним утром, после подъема, выйдя на палубу, любуется, как играют море и свет на голубых бортах кораблей — нестерпимо смотреть на них, в глазах все пестрит; на поверхности, бухты, как в зеркале, застывают бледно-желтые облака; неутомимо бегущие тени перекрашивают лес на том берегу из бледно-зеленого в черный. Набегает легкая рябь — видно дно: черные водоросли шевелятся вокруг подводных камней, словно змеи. А бывает, выходишь — и ничего разглядеть нельзя в терпком влажном тумане — ни леса, ни неба, ни близнецов-кораблей. Но вот луч солнца, словно прожекторный луч, прорезает туман, и он начинает клубиться, рассеиваться, и легкая волна уже зазолотилась у самого борта, и возникают голубые контуры корабля-соседа, сначала — лишь очертания мачт и бортов, потом — люди на палубе, потом — весь корабль, освещенный солнцем от ватерлинии и до клотика, такой красавец в новом солнечном дне... И валуны становятся светло-коричневыми и желтыми — они сотнями лежат на отмелях, как выползшие погреться моржи... То, что он говорит, и ей близко, хотя она и не все понимает: этот трудный русский язык! Иногда Лайне запинается, вспоминая неуловимое слово, и, если не находит его, глаза ее начинают просить: «Ну, подскажи же. Ну, подскажи». Как назло, Никита тоже не находит точного слова. И они начинают смеяться. Она напоминает: — Мы ведь целый год не видались. — Да. Длинный год! — подхватывает Никита. — У меня были выпускные экзамены... — У меня — тоже. — Я их так... как это сказать... очень сильно ... Мне все казалось, что я... трр! — и провалюсь под доски... ну, под пол...
— Я — тоже! Но я верил, что выдержу. Я хотел стать моряком. — Я помню, вы спасли сеть дяди Херманна! — Да. Это — в мирное время. Но если снова будет война... — Пусть никогда ее больше не будет!.. — перебила она горячо. — Хватит с нас и одной. 186 — Конечно, хватит! Но, к сожалению, это от нас не зависит. Да, от нас это не зависит, и мы готовим себя. Да, готовим к боям. Но и мы, военные, хотим мира. Зачем умирать молодыми? Жизнь — хороша. Разве не лучше ходить в кругосветные плавания, исследовать морские глубины? У моря еще столько тайн... Лайне распахнула окно. Море было под самыми окнами. На коричневых и черных камнях сидели и чистились чайки. В дом доносились их крикливые голоса. И попугай в клетке выругал их сердито и хрипло: «Кур-рат». Вдали был виден маяк — толстая белая башня, опоясанная черным кольцом; чернел лес за бухтой. Покачиваясь на волнах, быстро шла слева направо рыбачья моторка. — Дядя Херманн пошел, — показала Лайне. — Вы с ним выходили? — О да! — воскликнула она, и глаза ее загорелись. — Много раз! В каждый свободный день. Я могла бы прожить жизнь рыбачкой! — И в непогоду? — В не-по-го-ду? А, это когда в море шторм! Я — не боюсь. Море — друг.
Он смотрел на ее сильные, но женственные и нежные руки, на светлый локон возле небольшого изящного уха, и она ему казалась очень красивой, хотя была хороша только молодостью, свежестью и румянцем — нос и губы могли быть и лучше. Но глаза у нее — глубокие, как озера, а волосы — нежного цвета ржи, начинающей созревать... — Пойдемте к другу? Они вышли в сад. Лайне открыла калитку, и они очутились на морском берегу. Под ногами шуршала галька. Деревянные шхуны, поднятые на стапелях верфи, высоко над землей, казались древними ладьями викингов. Чуть подальше серел за оградой холмик — на нем в банках стояли полуувядшие хризантемы. Сюда приходил Никита и в прошлом году. Здесь лежат его старшие товарищи — моряки... — Я хорошо помню... я очень хорошо помню, — сказала Лайне, — хотя я была тогда еще девочкой... Они лежали на камнях и песке вот тут, у самого моря... Все молодые, как вы... Ветер развевал ее светлый шарф. Лайне вытерла слезы. — Вы знаете, Никита, Март Раудсепп, наш городской архитектор, сказал, что решено здесь поставить памятник. Я видела много ужасных памятников... — Я тоже, — сказал Никита. — Хотелось возмущаться, кричать в лицо этим скульпторам: не оскорбляйте память героев! — Я... понимаю вас, — подняла она заплаканные глаза. — И вот поэтому мне захотелось... мне захотелось... положить белую плиту... на ней — мозаика... моряки выходят из пены... молодые, красивые, мужественные... и... как это по-русски... подождите... сейчас я скажу... написать... вот... «Вечно живым». Так я сказала? И четыре простых черных якоря и четыре белых доски. И на них— имена. Вы меня поняли?
О, он отлично понял! — Пойдемте, я покажу вам настоящее искусство, — взяла она его за руку. Он поднялся за ней на кладбище капитанов и рыбаков, заросшее жасмином и сиренью, чистенькое, в цветах, украшавших могилы. — Это памятник капитану, погибшему в море, — сказала Лайне. Девушка, высеченная из черного мрамора, стояла на коленях над могилой отца. Она держала в руках черную чашу — в ней лежали осенние живые цветы. Капли дождя, словно слезы, текли по мраморным черным щекам. — Капитан погиб много лет назад, — сказала Лайне. — Дочь давно уже умерла. Но земляки капитана и сейчас приносят цветы — может быть поминая и других, которых унесло море? Женщина в вязаном свитере и в рыбачьих больших сапогах, немолодая, но стройная, словно девушка, подошла к ним неслышно, как призрак. У нее были длинные косы — такие светлые, что Никита понял: седые. Она спросила: — Ты — Миша? — Вы ошибаетесь. Никите стало не по себе. Лайне что-то сказала женщине по-эстонски. Но та снова заглянула Никите в глаза тоскующим и ищущим взглядом и спросила: — Ты — Ваня? Лайне опять что-то сказала ей по-эстонски и ласково погладила ее тонкие длинные пальцы. И тогда женщина пошла от них легкой походкой девушки, что-то бормоча. — Это Тильда, — сказала Лайне, — она очень больна. У нее... У себя в доме она прятала трех моряков. Они все были раненые... Ее... как это... пытали — да, правильно я говорю? А моряков она спрятала хорошо, и их не нашли... Она ничего не сказала. И моряков старый Сепп сумел перебросить через бухту, в лес, к партизанам. Но теперь она тут, — показала Лайне на лоб, — тут больна. — Так это она спасла моряков? — Никита вспомнил рассказ Бочкарева.
Продолжение следует.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ. 198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус. karasevserg@yandex.ru
.jpg)
