Очень тяжело было думать над всем происходящим. Как же так? Страна успешно строит новую жизнь, и вдруг враги — те люди, что участвовали в этом строительстве. Кто-то может переродиться, конечно, сойти с рельсов. Но каждый день вскрывает все новые имена... А тут у нас вдруг арестовали Костю Каримова. Сказали точно: арестован Николай Остахов. — Что он сделал? — спрашивали мы. — Враг народа. Кто? Остахов? Нет, вот этого быть не могло. Это невозможно себе даже представить. Тут какая-то ошибка! Разберутся. Вспоминаю, как учил меня коммунист Остахов: если допустил ошибку, объясни людям, чтобы они знали это и не повторяли ее. Никто в цехе не мог объяснить, что же плохого сделали люди, которых я знал. Я стремлюсь припомнить все, каждое слово, сказанное Остаховым, каждый поступок, и не могу найти ничего такого, чтобы хоть как-то, хоть в чем-то, хоть в какой-то степени могло опорочить человека. Такого человека... Его имя в «Отчете» краснопутиловцев. Он получил орден за тракторы... Весной 1939 года Костю Каримова освободили. Он вернулся на завод. Ничего не рассказывает, но видно, сколько пережил человек. А наш Василий Семенович Дийков все объясняет и никак не может доказать, что он не виноват. Его исключили из партии. Но я ведь знаю: большая группа партийных работников считала его своей партийной совестью, его рекомендовали и избирали сами в контрольные органы партии. «Честен сам безукоризненно, честна его совесть и в том, что скажет, и в том, что сделает. Тут обмана не будет»,— говорили. И вот называют пособником врагов! Пасмурно у меня на душе. Старые коммунисты говорят: во время борьбы с троцкистами был Дийков на ленинской позиции, боролся с зиновьевцами. В чем же дело? Думаю, может, всего не знаю, человек-то я беспартийный, а Дийков коммунист.
Осмысление событий началось в дни XX съезда партии. Тяжелое осмысление. Вспоминались люди, так больно и горько пострадавшие. Оклеветанным погиб и посмертно реабилитирован Иван Иванович Алексеев — секретарь парткома завода. Только в 1957 году вернулись Николай Остахов и Василий Дийков, который был тоже арестован. А тогда, в те годы... Мы были одни в капиталистическом окружении... Тогда провокации и инциденты на Востоке и Западе. Война на Хасане. Война на Халхин-Голе. Война с белофиннами. Все отодвинулось — Отечество в опасности!
«САМОЗАТАЧИВАЕМЫЕ»
В 1940 году я вернулся с советско-финляндской войны, куда в первый же день ушел добровольцем. Пропал в боях с белофиннами мой мотоцикл, подарок Серго. А я везучий — вернулся домой цел и невредим. Ну что же, скорей за работу. Как-то там, на заводе. Дел небось край непочатый. Спешу, собираюсь на завод. Да вот и она, друг, стоит на моем столе, как и прежде, смотрит на меня небольшая сафьяновая коробочка. Еще не раздеваясь, в шинели, открываю ее. Все на месте. Хорошо!.. Сколько уже? Да, пожалуй, более десяти лет прошло с тех пор, как попала ко мне эта коробочка памятная. О встрече, связанной с нею, обязательно нужно мне рассказать.
Я в ту пору был в командировке в Москве, работал в стеклянно-бетонном здании на Каланчевской улице. Собрались тогда здесь наладчики со всего Советского Союза. Задача — знакомиться с новым заграничным оборудованием, поступившим из разных стран. Опробовать и рекомендовать нужное предприятиям страны. Внешторг распределял оборудование согласно этому отбору. Однажды администратор демонстрационного зала мне сказал: — Тут спрашивал тебя профессор один, хочет с тобой встретиться и поговорить. Сегодня снова придет после работы. Задержись немного, подожди. — А кто этот профессор? — Ученый. Занимается техникой. Я очень удивился, но больше ни о чем спрашивать не стал. Решил, сам вечером обо всем узнаю. — День пробежал, как всегда, быстро. Когда я собрался домой, администратор позвал меня: «Иди в соседний зал». Там у одного из станков сидел человек высокого роста, стройный, с красивым, приятным лицом. Поднялся навстречу, руку протягивает: — Вы, Владимир Якумович? Здравствуйте^ Игнатьев. Игнатьев... Знакомая фамилия. Есть такой выдающийся изобретатель, о котором мне рассказывали. Не тот ли это? Большевик, ученый...
. — Меня зовут Александром Михайловичем, — говорит он. — Я хотел, видите ли, попросить вас опробовать на станке мои резцы. — Пожалуйста, — отвечаю. — С удовольствием. А он уже продолжает: — Слыхал о вас. Узнал, что вы здесь, и захотел с вами познакомиться. Вы действительно руководите бригадой, которая занимается изобретательством и рационализацией? Это очень интересно. А как, не мешают вам в работе? Заметив на моем лице искреннее удивление, Александр Михайлович смеется. Он смеется от души, звонко и так заразительно, что я сразу чувствую себя просто и уверенно. Было очень приятно, что этот человек, ученый, интересуется нашей работой. — Значит, вы убеждены, что никто не может мешать изобретателю? — раздумчиво повторяет Игнатьев. — Убежден. Жизнь этому учит. Нам во всем помогают, поддерживают, хвалят... — Счастливый вы человек! А вот мне не всегда везло. Мешали. Очень мешали. Даже Владимиру Ильичу приходилось вмешиваться. — Самому Ленину? — спрашиваю я. Теперь я окончательно убедился: это, без сомнения, тот самый Игнатьев. Вот здорово! Встретиться е таким человеком!
. Манера расспрашивать у него энергичная, четкая. А как он слушает! Цепко схватывает самое главное. Взял беседу в свои руки, ведет. В какую-то минуту я снова возвращаюсь к прерванной теме разговора, не могу не вернуться к ней: — Александр Михайлович, скажите, вы близко видели Владимира Ильича? — Близко... — он улыбнулся. Что-то на редкость детское, светлое в этой улыбке. Право же, такой случай в жизни может больше не представиться, и я жадно прошу: — Расскажите, пожалуйста, о встрече с Ильичем. Мне пришлось его видеть один раз в жизни, в годы революции это было, но только издалека. А вы его знали? — Да, знал. Он даже меня женил. Был, как говорят, сватом. Выполняя свой партийный долг, на смотринах присутствовал. Жених я был по тому времени подходящий: сын генерала, действительного статского советника, помещика, потомственного дворянина. Случались и такие сыновья в революции. Сказали мне: женитесь, и как можно быстрее. А я даже и не знаю, на ком. Жениться надо было по всем правилам — в церкви, с попом, со всеми обрядами. Иначе нельзя. Требовался законный брак, освященный церковью. Вы, вероятно, слышали о революционере Шмидте? — Конечно. О лейтенанте Шмидте слышал еще до революции. Матросы много о нем рассказывали.
. — Нет, это другой Шмидт. Я говорю о московском фабриканте Шмидте. Он тоже был крупным революционером. Участник декабрьского восстания. Его заточили в Бутырскую тюрьму и там убили. Николай Павлович Шмидт завещал свои деньги большевистской партии. Много денег — полтора миллиона рублей, и сестра его хотела немедленно передать их партии, но не могла: она была несовершеннолетняя. Только ее муж на правах опекуна мог бы это сделать. Лев Борисович Красин так и сказал: «Было бы прямым преступлением потерять для партии такое исключительное по своим размерам состояние из-за того только, что мы не смогли найти жениха»... В Швейцарию меня вызвали. Владимир Ильич живейшее участие принимал в «смотринах». Уж как я просил: «Я же привык к боевой деятельности, разрешите не жениться». Не разрешили!.. Обвенчались мы в Париже в посольской церкви. Потом расстались. Брак-то был фиктивный. У нее уже был жених, которого она любила, но их нельзя было венчать, биография того человека могла вызвать подозрения. И вдруг, словно что-то вспомнив, Игнатьев весело засмеялся: — А однажды!.. Ой, как мне от Ленина досталось. Уж коли разговорились, — расскажу. Был такой случай. Это еще тоже до Октября. Связался я с казаками, охранявшими Николая II, и разработал план похищения царя-батюшки. Доложил об этом за границу Ленину. А он мне такой гневный выговор в ответ: не занимайтесь, мол, такими пустяками, приберегите силы для полезных дел. Строг он был. А вот изобретать помогал. Даже ездил знакомиться с моими изобретениями. Вместе с Горьким Алексеем Максимовичем приезжал. Он завещал нам помогать изобретателям, окружить их заботой, вниманием. Я слушаю, затаив дыхание. Александр Михайлович помолчал.
. — Я ведь, знаете, давно изобретательствую, — заговорил снова. — Еще до революции начал. Но вся моя изобретательская работа тогда была подчинена выполнению специальных заданий партии. Был я в боевой организации большевиков. Нами руководил Лев Борисович Красин. Талантливейший инженер. Изготовляли мы в своей лаборатории для вооруженного восстания бомбы, делали, добывали оружие, вели анализы. Конспиративная работа... Я боюсь перебить. Я слушаю этого человека и думаю об удивительной судьбе его, о таланте изобретателя, подчиненном до революции единой цели: разрушению старого мира. Теперь, когда революция победила... — Теперь нужны изобретения на пользу созидания новой жизни, — говорит Игнатьев, словно подслушав мои мысли. — И сколько ни делать — все мало. Еще, еще... Однако далеко не всегда идут изобретения прямым путем. Вот этот самозатачиваемый инструмент, который я вас прошу опробовать, сейчас признан. Но было время, в штыки встречали его недоброжелатели. Равнодушные, консервативные люди... Хорошо, что вы с ними не столкнулись. Они, равнодушные, — тягчайшее наследство наше от прошлого. В борьбе с ними нужно иметь силу. И только смелый борец добьется своего. Не удивляйтесь, в наше время тоже. Запомните это. — Ну, пока нам бороться ни с кем не приходилось, — говорю я. — Если кто хоть немного тормозит дело, мы в партком, и сразу все становится на свои места. Партком помогает. — Ну что ж, это отлично. Дай бог и дальше так... Игнатьев разговаривает со мной просто, душевно. Я все время чувствую его кровную заинтересованность в улучшении советской техники. В том, как он обсуждает со мной эти проблемы, — доверие, большое доверие старого члена партии ко мне, беспартийному рабочему. И я этим очень дорожу. Улучив добрую минуту, спрашиваю: — Скажите, пожалуйста, смысл-то вашего изобретения, самозатачиваемого инструмента, я вроде знаю. Но вот как вы пришли к своему открытию? Очень интересен ход мыслей ваших, рассуждений. Расскажите, коли не секрет. — Отчего же! Какой тут секрет? Все очень просто.
Душа, сердце, разум – все это есть в человеке… и все живет какой-то отдельной жизнью. Душа рвется к свету, красоте, покою, а разум цепко за свое: куда, мол, тебе, столько забот у тебя, проблем, столько дел не сделано, как можно успокаиваться… Улыбнулась прочитав, что мудрецы Индии уверяют, что наш ум похож на сумасшедшую обезьяну, перепрыгивающую с ветки на ветку. А если задуматься, то очень верное сравнение. Около шестидесяти тысяч мыслей вырабатывает наш мозг за сутки, мысли мечутся, внутренний диалог не замолкает ни на минуту, то страдаем, то радуемся, то пытаемся найти ответы на возникающие вопросы, строим логические цепочки действий, вырабатываем решения…, словом, без конца ум «играет» с нами в игру. И эта безостановочная деятельность выматывает, и тогда очень хочется остановить бег навязанных мыслей, уйти от них… Как? Уговаривать себя: «Не думай… расслабься!» бессмысленно. Надо отвлечь «обезьяну - ум, перепрыгивающий с ветки на ветку» чем-то. Способов, подсказанных и своим жизненным опытом, и светилами науки и медицины, и ясновидящими, и эзотериками великое множество. Переменить обстановку, просто прогуляться по парку, посмотреть на деревья, цветы, постоять у фонтана, уехать из города на дачу, а там…Предлагаются и занятия спортом, и медитации, и путешествия в места силы, и экстремальные, и по зову сердца… А иногда достаточно самого малого: например, подойти к окну и залюбоваться березкой, что есть во двор. Она хороша во все времена, забрав в свое одеяние два главных цвета русской природы – зелень лугов и белизну заснеженных полей. И ей очень к лицу эти цвета! Дерево, дорогое сердцу каждого русского человека: символ Родины («с чего начинается Родина? С известной скамьи у ворот, с той самой березы, что в поле, под ветром склоняясь, растет…»), образ русской деревни, где почти под каждым окном своя, родная береза, воспоминания детства… Это дерево, с которым мы неизменно проживаем жизнь. Она в песнях и стихах, пословицах и загадках, картинах известных художников и непременная «участница» видеоклипов…, ей посвящают праздники и священные ритуалы. Стройная с тонкими длинными ветвями, резными листочками, раскидистой кроной она прекрасна и в чистом поле, и на светлой лесной поляне, и в »белоногих» рощах, у могил солдатских, на кладбищах, склоненная, шелестящая листочками, словно приговаривающая что-то шепотом… «Мы делим с ней радость и слезы, и так уж она – хороша, что кажется – в шуме березы, есть русская наша душа !». ( Р. Рождественский ). И это так. Чье сердце не откликнется теплом, прочитав есенинские строчки: « улыбнулись сонные березки, растрепали шелковые косы. Шелестят зеленые сережки, и горят серебряные росы…» Ей признавались в любви и поэты, и прозаики . Виктор Петрович Астафьев, бродя по приморскому парку, вдруг среди заморских кущ увидел три березки и «глазам своим не поверил». «От них,- пишет он,- нельзя было оторвать глаз. Белые стволы берез пестрели, как белые сороки, а на нежной зелени листьев так было хорошо, покойно взгляду. Чем же пахнут березы?... Я глядел на эти березы и видел деревенскую улицу мою, ворота, резные наличники и березку под ними в зеленой тени листвы. Березы пахнут Родиной ! « . От такого признания слезы наворачиваются. И разве только у тех, кто , сам того не ведая, тоскует вдалеке по родным краям… и вспоминая Родину, воскрешает в памяти шумящую на ветру, залитую солнцем или запорошенную морозным инеем стройную красавицу–березку. « Я люблю, когда шумят березы, когда листья падают с берез. Слушаю и набегают слезы на глаза, отвыкшие от слез. Все очнется в памяти невольно отзовется в сердце и крови. Станет как-то радостно и больно, будто шепчет о любви. Русь моя, люблю твои березы, с ранних лет я с ними жил и рос. Потому и набегают слезы на глаза, отвыкшие от слез «. ( Николай Рубцов ). И еще про любовь… «Люблю березку русскую, то светлую, то грустную, в белом сарафанчике, с платочками в карманчиках, с красивыми застежками, с зелеными сережками. Люблю ее нарядную, родную, ненаглядную, то ясную, кипучую, то грустную, плакучую. Люблю березу русскую, она всегда с подружками, под ветром низко клонится, и гнется, но не ломится «. ( А. Прокофьев ) Согласитесь, нежнее и не скажешь. И я люблю. Для меня березы на даче – место силы и покоя. Много лет назад, выделяли для огорода самые худшие земли. Достались и нам шесть соток болотины, заросшие кустами, в кочках, с мелкими деревцами. Очищая его оставили нетронутыми маленькие березки, рябину, пихту, калину, по краям лесной шиповник… И нарадоваться теперь не можем, хотя тогда даже и не задумывались о том, насколько это важно и нужно. А наши предки знали, что именно березу надо обязательно посадить, чтобы земля и хозяева благоденствовали.. Знали о защитно-магической силе растений. И эти знания дошли до нас. У ворот, калиток обязательно, садили березу, как часового от всего злого умысла, как берегиню, связанную с духом предков и защищающую свой род. Ходили к березе «схоронить болезнь», под дерево непременно выливали воду, оставшуюся после купания больного ребенка. Хворую женщину садили, прислонив к стволу березы, у самых ее корней. А если было нельзя привести или принести, брали вещь, принадлежащую больной, и вешали на ветку с просьбой о помощи. Знали и верили: березка нежна и сострадательна, обладает мягким и в то же время сильным влиянием: и страдания облегчит, и утраченные силы вернет, чтобы ускорить процесс выздоровления. А уж если у человека расстроены нервы, депрессия, не ладится в жизни, в любви, деревенские знахари советовали в первую очередь сходить к березе… Помните, в дошедшей до нас песне: «… я расскажу березке, как подружке, что нет любви хорошей у меня…«. И рассказывали, обнимая ее, и непременно потом благодарили… наверно, за помощь и понимание. У Антуана де Сент Экзюпери есть знаменитые слова: «Самого главного глазами не увидишь, зорко одно лишь сердце «. Если так, то что сердцу надо? Особенно в наши дни. Чтобы слышали нас не просто ушами, понимали, разделяли, подставляли плечо… Чтобы сердце не уставало от того, что наваливается вдруг. Чтобы было покойно и хорошо ему. Чтобы от чего-то, одному тебе известному, время от времени вливались в него живительные силы, и возвращалось бы душевное равновесие, радость, любовь, тепло и нежность… Наверно, не случайно последнее время в журналах, интернете появилось много публикаций о путешествиях в места »наивысшего покоя» и том, что надо « покрепче встать ногами на землю», о растениях, травах, деревьях – «зеленых магах», с помощью которых можно восстановить силы и очень много, именно о березах, их необычайной пользе в быту, для здоровья, подзарядки сил и энергией. Исследованиям подвергается все части этого удивительного дерева: сок, почки, листья, кора, молодые веточки, нежные корешки, березовый гриб, березовый уголь, деготь. И открытиям, изумляющим даже ученых, нет конца. Я и сама пополнила «кладовую» памяти новыми знаниями о пользе дегтя, дегтярного мыла и прочими полезными знаниями. Просто погуляв в березовой роще, можно подлечиться. Воздух в ней чист и прозрачен. Березовые листья выделяют огромное количество фитонцидов, обеззараживающих воздух. Представляете, если в операционных допускается до 500 болезнетворных микробов на кубометр воздуха, то в березовой роще, представьте себе, их не более 400. А о пользе бересты написано столько, что готов и в лапти берестяные нарядиться или хотя бы стельки в обувь положить чтобы не было заболеваний, но даже пяточная шпора исчезает и к врачам ходить не надо. А сегодня умельцы, говорят, научились делать подушки и матрасы с берестяным наполнителем. «Они не только обладают массажным эффектом, но и благотворно влияют на работу сердца, легких, повышение иммунитета». Простая берестяная повязка вокруг головы снимает головные боли, приводит в порядок кровяное давление. А не так давно открыли новый секрет чудодейственной силы березы: «оказалось она состоит из бетулина» - это вещество за его особые биологические свойства назвали «белым золотом «. Это мощнейшее противовоспалительное, антигрибковое, противовирусное и антибактериальное средство, поступая в организм из бересты через биологически активные точки, стимулирует сопротивляемость к болезням и выработку интерферона, уменьшает боли в суставах, улучшает работу печени, сердца, почек, желудка, кишечника. Про березовый деготь надо читать отдельно. О пользе несправедливо забытого дегтярного мыла, дегтярной воды, знаменитой «ложке дегтя» написано так «вкусно», и столько интересного, что одно только упоминание, что они не позволяют доброкачественным опухолям превратиться в злокачественные, заставляет сильно «зауважать « их., несмотря на специфический запах. Словом, назад к природе, к знаниям предков зовет и современная медицина. А я написала про березу, чтобы остановить бег утомивших уже мыслей, чтобы отдохнула душа, язык, глаза от того, что видишь, и говоришь сейчас, в наше смутное, беспокойное время, когда продолжаются войны, есть черта, которую нельзя переступать, когда, как «говорят в интернете», Россия прошла «по лезвию бритвы «…,а что дальше ? Мысли застыли в ожидании – и что-то в мозгу, как метроном : «жить хочется, жить хочется ! Когда же это кончится?» Пусть у всех в жизни состоится вырастить сына, поставить дом, посадить дерево. И пусть деревом этим будет береза. Она пахнет Родиной !
Однажды нам всё же пришлось «встрепенуться» – в наш адрес пришла срочная шифрованная радиограмма , примерно такого содержания: «У разделительной пограничной линии северной и южной Кореи в районе портов Хэджу – Инчхон произошла артиллерийская дуэль сторожевых кораблей противоборствующих сил. Немедленно освободите занимаемый район и скрытно сместитесь в район размером… с координатами центра Ш=… Д=… Исполнение донести».
И это миль за сто к югу от прежнего района. Бережёного, как говорится, Бог бережёт. Это распоряжение мы исполнили «шустро», а с нормализацией обстановки, снова возвратились на исходную позицию. Наконец, истёк срок нашего патрулирования в Жёлтом море. Все задачи разведки выполнены. Подводная лодка ложится на курс выхода из позиции. С приближением к кромке района патрулирования, радиотелеграфисты готовят аппаратуру для передачи моего донесения штабу об оставлении района и возвращении в базу. Но вдруг – незадача! Старшина команды радиотелеграфистов, старшина 1 статьи Шоколов, выявляет неисправность – падение сопротивления изоляции в антенном коммутаторе. Коллективно, с подключением радиотелеграфистов – старшины 2 статьи Морозова и матроса Тюрина – прорабатывают все варианты, чтобы вовремя передать радиограмму штабу. На лодке имеется 3 штатные антенны – ВАН (выдвижная гидравлическая антенна), штыревая и леерная. Вот последняя и оказалась самой надёжной в данной ситуации. В считанные минуты мы подвсплыли в позиционное положение, 0,6 секунды потребовалось, чтобы радиоимпульс с моим донесением ушёл в эфир, а ещё через несколько секунд мы получили квитанцию – подтверждение о его поступлении адресату. В ближайшие 2 – 3 часа была выявлена и устранена причина падения изоляции антенного контура. Больше мы проблем с антеннами не имели. После оставления района патрулирования, через полтора суток скрытного перехода, мы вошли в Восточно-Китайское море, и намечали свой путь на Корейский пролив. Но ещё до подхода, наша группа ОСНАЗ обратила внимание на усиление интенсивности радиообмена в сетях ПЛО кораблей и авиации США и Японии. Дешифрованные радиограммы этих сил указывали, что зона их местоположения и действий не несут нам непосредственной угрозы. И мы успокоились. И вдруг, как всегда нежданно, в мой адрес приходит шифрованная радиограмма управляющего штаба: «Командиру ПЛ С-240.Срочно. С 00 час. 00 мин. следующих суток районе Корейского пролива начинаются совместные учении сил ПЛО США и Японии, Подводной лодке С-240 до особого срока занять район патрулирования Восточно-Китайском море с координатами центра Ш=… Д=… с задачей, которая была поставлена для действий в Жёлтом море. Исполнение подтвердить». «Исполнение» я подтвердил, но, в, свою очередь, попросил рассмотреть вопрос и разрешить подводной лодке скрытно форсировать Корейский пролив при фактически усложнённой противолодочной обстановке, а также проверить эффективность противостоящих объединённых сил ПЛО, их тактические приёмы и используемые средства. Проектная автономность нашей подводной лодки составляет 30 суток. Она диктуется, в основном, наличием запасов продовольствия, пресной воды, дизельного топлива, ещё рядом других факторов, в том числе и бытовыми условиями жизнедеятельности. С момента выхода лодки из Владивостока, 6 суток мы затратили на переход в район боевой службы, 18 суток провели на позиции, ведя разведку, 6 суток оставалось только на возвращение к месту постоянного базирования.
сил ПЛО в Корейском проливе.
Моё предложение было отвергнуто, и мы ещё 8 суток бороздили морские просторы в отдалённом квадрате Восточно-Китайского моря, ведя поиск невидимого «противника». Штаб флота, обеспокоенный значительным превышением формулярной автономности подводной лодки, запросил меня о состоянии судовых запасов и наших потребностях в них по видам. У нас вёлся чёткий учёт расходования судовых запасов, и была полная уверенность в их достаточности для обратного возвращения, о чём я и уведомил штаб ТОФ. Только с завершением совместных американо-японских учений ПЛО, наконец-то, в наш адрес поступила шифрованная радиограмма, примерно такого содержания: «Подводной лодке закончить патрулирование и скрытно возвратиться в базу. Корейский пролив от параллели … градусов северной широты до параллели … северной широты форсировать в подводном положении, соблюдая все меры безопасности, на глубине 30 метров. Ваши действия будет контролировать РЗК (разведывательный корабль) в точке с координатами Ш=… Д=… Связь УКВ на частоте …, позывные… Окончание форсирования донести». И мы двинулись в путь! Самое важное, что содержала эта радиограмма, заключалось в словах: «соблюдать все меры безопасности». И не случайно. Корейский пролив со времён 2-й Мировой войны всё ещё оставался опасным в минном отношении. На всех наших путевых картах Корейского пролива, именно на той части, которую нам предстояло форсировать в подводном положении, было чётко напечатано: «ПРОТРАЛЕНО ДО ГЛУБИН 50 МЕТРОВ!» Это – эхо Второй мировой войны! А кто мог дать гарантию того, что в этом районе уже все якорные мины до 50-метровых глубин вытралены? А тралились ли донные мины? Пришлось детально ещё и ещё раз проштудировать имевшиеся на борту наставления и рекомендации по действиям в районах, опасных в минном отношении. Вспомнились лекции преподавателей в училище, на Командирских классах, воспоминания подводников – участников Великой отечественной войны Грищенко Петра Денисовича, Кабо Исаака Соломоновича, Героя СССР Кесаева Астана Николаевича, рассказы ветеранов-подводников ПЛ С-13. Обобщив все материалы, я собрал в центральный пост всех офицеров и командиров отсеков, довёл им стоящую перед нами задачу, о тех опасностях и трудностях, которые нам предстоит преодолеть. Также потребовал, чтобы эти задачи и требования были доведены всему личному составу. Каждый член экипажа должен проверить личное легководолазное снаряжение, убедиться в его комплектности и исправности, каждый должен знать, где и какое средство борьбы за живучесть находится, доступность пользования ним, кто и какие действия предпринимает, какие предметы использует при пробоине корпуса, при пожаре в отсеке или задымлении. К острову Ики мы подошли под утро, ещё затемно. Штурман определил визуально место подводной лодки. Провентилировали, напоследок, отсеки. И я объявил боевую тревогу. С погружением на глубину 30 метров, на вахту заступила очередная смена, но подвахтенным перемещение по отсекам было запрещено, отдых им был разрешён на боевых постах. В отсеках установили режим тишины, уши подвахтенных были настроены на обнаружение скрежета минрепов возможных мин о корпус лодки. Кроме минной опасности, немалую опасность представляли и рыболовные суда. Акустики неустанно следили за их перемещениями, штурман вёл расчёты, определял их курсы, давал рекомендации для расхождения с ними на безопасных расстояниях.
Подводная лодка на минном поле.
Шли малым ходом под одним главным электродвигателем, что обеспечивало скорость ПЛ порядка 4-х узлов. На вахте у станций управления главными гребными электромоторами, под руководством командира группы движения лейтенанта-инженера Анисимова, постоянно, повахтенно, по два электрика, в немедленной готовности дать ход, вплоть до самого полного, в случае необходимости. Вот их фамилии: Тарасенко, Иванов, Тимохов, Краснов, Почаевский, Соинов. Весь экипаж был настроен боевито, сосредоточенно, никакой расслабленности. Каждый был готов к борьбе с возможной опасностью. Через сутки, уже засветло, мы всплыли в надводное положение. Ура! Корейский пролив с его минной опасностью по корме! В расчётной точке, кабельтовых в 40, увидели одиноко болтавшийся кораблик, похожий на рыбака. Это был наш РЗК. Радиограммой в штаб флота я доложил командованию об успешном форсировании Корейского пролива, о всплытии, готовности отчёта по боевой службе и запросил разрешение на заход во Владивосток для предоставления отчёта. Такое разрешение мы получили. К тому же, «Боевое распоряжение» мы выполнили, нам разрешили переход в надводном положении, больше ни от кого скрываться не требовалось. Погружаться разрешалось только в исключительных случаях, при угрозе столкновений, к примеру.
Через двое суток хода, мы ошвартовались в . Мне предоставили автомобиль, и я с конвоиром доставил Отчёт по боевой службе в секретную часть штаба флота. Офицеры оперативного отдела ТОФ были довольны результатами нашего похода, дружески пожимали руку, благодарили за срочно представленные документы. Воспользовавшись благоприятным случаем, я здесь же, в штабе, у оперативного дежурного составил и утвердил план перехода лодки из Владивостока в Совгавань. На Улиссе заскочил к командиру береговой базы подполковнику Боярскому. Я его помнил с лейтенантских времён, когда он был ещё капитаном. По большому счёту, мне от него ничего было не надо – топлива хватит, провизия тоже есть. А вот свежей пресной воды, хотя бы пару тонн, – не помешает. И, ведь, не дал, разжиревший барственный чиновник. Знаю, Владивосток всегда испытывал дефицит питьевой пресной воды, но уж из-за двух тонн – не обеднел бы. Из Владивостока в Совгавань мы не шли, туда мы «летели на крыльях» под двумя дизелями, полным ходом! Мотористы Баулин, Ханенко, Бельмач, Хайрулин под руководством старшины команды главного старшины Вишнякова Владимира – творили чудеса. Только на полпути, на участке от залива Ольги и до залива Владимира, я снизил ход до малого и, стопоря поочерёдно, мотористы произвели профилактический осмотр обоих дизелей. Мне так не хотелось терять драгоценное время, но вынужден был уступить законным настояниям командира БЧ-5 капитан-лейтенанта инженера Шанина А.Г. Согласно требованиям инструкции по эксплуатации дизелей, пришёл срок их профилактического осмотра. А дальше, снова, – полный ход! 7 сентября 1970 года, миль за пять от входа в залив Советская Гавань, по приказанию с поста НиС мы застопорили ход, легли в дрейф. Навстречу нам мчался торпедолов под вымпелом командира бригады. После его швартовки к борту нашей лодки, на палубу к нам сошёл вновьназначенный командир 90-й ОБПЛ капитан 1 ранга Кандалинцев Виталий Александрович. Отдав команду «Смирно!», я отрапортовал о возвращении подводной лодки с боевой службы, доложил, что задание выполнено, личный состав здоров, материальная часть исправна и, после пополнения запасов, мы снова будем готовы к выполнению поставленных задач. Поблагодарив меня, комбриг обошёл отсеки подводной лодки, поинтересовался самочувствием моряков, их моральным настроем, состоянием отсеков и отбыл на торпедолове в бухту Постовую. Следом за ним последовали и мы Полная автономность похода составила 40 суток. Без пополнения запасов, формулярную автономность мы превысили на 10 суток.
Поросенок в руках командира ПЛ "С-240" капитана 2 ранга Калинина Анатолий Владимирович после возвращения с БС. Совгавань. 1970. А дальше была швартовка в бухте Постовая, торжественная встреча с родными и близкими, а также заслуженный отдых на берегу и в санатории "Сокол" во Владивостоке. Эти воспоминания я посвящаю экипажу отличной подводной лодки 90-й ОБПЛ Тихоокеанского флота С-240, о котором у меня осталась самая добрая память. Леонид Беляев – член экипажа – пишет: «…хорошо запомнилось возвращение через Корейский пролив в подводном положении, впервые, по боевой тревоге. Никакого страха ни у кого на лицах не было, все были достойны, пунктуальны, любые приказы выполнялись быстро и чётко, весь экипаж действовал слаженно. И мы победили!» И лучше не скажешь!
Экипаж:
Офицеры, ходившие в поход: Калинин А.В. – командир ПЛ, Филиппов В.О. – старший помощник командира ПЛ, Ващенко Н.А. – заместитель командира ПЛ по политчасти Фролов В. Ф. – командир БЧ-1-4 (штурман). Тригорлов Г. Г. – командир БЧ-3 (минёр). Шанин А.Г. – командир БЧ-5 (механик), Анисимов В. – командир моторной группы, Атанов – врач.
Старшины и матросы: Померанцев Николай – боцман, Зеленков Александр – к/о рулевых-сигнальщиков, Боловнёв В. – рулевой-сигн. Слепков Николай – рулевой-сигн, Шалимов Владимир – рулевой-сигн, Данилов Константин – к/о штурм. электриков. Шоколов Юрий – ст. ком. радиотелеграфистов, Морозов В. – к/о радистов Тюрин – радист. Егоров Юрий – ст. ком. торпедистов, Бугай Владимир – торпедист, Шамшурин Сергей – торпедист, Беляев Леонид – к/о торп.электрик
Вишняков Владимир – старшина ком. мотористов, Баулин – к/о мотористов, Бельмач Владимир – к/о мотористов, Ханенко Анатолий – моторист, Хайрулин – моторист, Тарасенко А. – электрик. Иванов – электрик, Тимохов Геннадий – электрик, Краснов Александр – электрик, Почаевский – электрик, Соинов – электрик,
Юровских Юрий – ст. ком трюмных. Новоженин Сергей – к/о трюмных, Курин Фёдор – трюмный, Рыль Николай – трюмный. Пелепягин – трюмный, Абдулбаров Р. – ст. ком. гидроакустиков. Ивашненко – Владимир гидроакустик, Капшук Борис – гидроакустик, Сурков Михаил – гидроакустик, Бабич Владимир – к/о радиометристов, Куликов Анатолий – радиометрист, Спирин Вячеслав – ст. кок-инструктор, Холмирзаев Борис – кок Иванов – химик-санинструктор.
Эпилог.
Я долго не решался обнародовать описанное событие. Как-то неудобно было упоминать о наших тайных операциях вблизи дружественных государств и их ближайших соседей. Но, если говорить откровенно, – мы в их вотчины не залезали, никакого вреда не делали. А знать оперативную ситуацию на прилегающих территориях и акваториях обязаны, там не только друзья живут и плавают, но и недруги «пасутся». И «секретами» это уже не является. А потом мне подарили книгу контр-адмирала Штырова Анатолия Тихоновича «Жизнь в перископ» и в ней я прочёл рассказ «Подводные трактористы». Так это же о том, что не даёт мне покоя уже более сорока лет! Я лично знал Штырова ещё по его службе командиром ПЛ С-141, мы вместе служили на Улиссе. Последние лет 5 активно с ним переписывались (умер в Москве 26 января 2014 года) и обменялись впечатлениями от наших походов в Жёлтое море.
В одном из писем я ему написал: «…По окончании БС, уже на подходе к Корейскому проливу меня «тормознули», вернули в Восточно-Китайское море, из-за того, что в проливной зоне начались совместные японо-американские учения ПЛО. Я дал РДО с просьбой проверить фактически эффективность действий «противника». Мне отказали, и пришлось ещё больше недели болтаться без дела. Но после окончания учения, мне разрешили форсировать пролив скрытно, в подводном положении. В штабе ТОФ, когда по заходу сдавал отчёт, меня уговаривали: «Коли на френче дырочки». 08.06.2012. На что он ответил: «…В связи с этим, меня, уже достаточно опытного подводника, немного удивляет – как это Вы умудрились проскочить Цусимский пролив скрытно да в подводном положении, когда в проливе Броутона всегда господствовало сильное течение с севера на юг… Но если Вы это сделали, то за это и ордена мало…» (Отправление на почтовом штемпеле: 25.06.2012) Я отшутился, написал: «Проколол. Так и храню тужурку, продырявленной…» Кстати, мы возвращались Восточным проходом Корейского пролива, и течение нам сопутствовало. В процессе подготовки воспоминаний к публикации, послал текст нескольким компетентным товарищам для «дружеской» оценки и беспристрастной критики. Вот их отзывы: – Растет интрига, вот-вот что-то произойдет и напряженно жду событий, будет конфликт с кап. 2 ранга, занявшем бесцеремонно каюту. А конфликта нет… – ПЛ форсирует Корейский пролив. Все напряжено, а потом всё сдулось - никаких событий не случилось. – Конфликты не показаны. Людей вы почти не показали. – Жалко, что нет почти событий. –… надо бы немного "помюнхаузейничать» (так в тексте). Я вполне согласен с их критикой. У меня тоже сложилось такое же мнение, сам всё время ощущал какую-то шаблонность, незавершённость текста. Понятное дело, интересно, когда вдруг случаются какие-то экстремальные события (аварии, поломки, критические ситуации и т.п.). Когда все «борются», «локализуют», «исправляют» и, наконец, «побеждают»! К сожалению, всё это происходит, или чаще всего случается, от недостаточно качественной подготовки личного состава и техники, от недобросовестного исполнения своих обязанностей. В нашем походе ничего такого не случилось и это свидетельствует о хорошей подготовке к походу материальной части подводной лодки и хорошей выучке и сплаванности её экипажа. И не было у нас на борту никаких конфликтов, даже с капитаном 2 ранга – представителем штаба БПЛ. Каждый добросовестно исполнял свои служебные обязанности. Но сказать, что автономный поход представлял некое круизное развлечение, я не могу. Провести почти полтора месяца в замкнутом ограниченном пространстве, без дневного света, без свежего воздуха, при повышенной температуре в отсеках до 40-50 градусов и почти 100% влажности – тяжёлое и памятное испытание. Благодаря мужеству и хорошей выучке экипажа боевое задание мы выполнили с честью! Пережитое из головы не выбросишь.
Простился Отс и ушел. А мастер к пареньку: — Слыхал? Теперь, брат, по-старому нам с тобой нельзя. Отс сдержал слово. Каждую неделю приходил к станку. А когда в этом уже не было необходимости, спросил у паренька и у мастера: — Ну, теперь, может быть, я вам больше не нужен? А на цеховом собрании рассказал рабочим, с каким хорошим примером товарищеской и творческой работы он столкнулся на заводе, посоветовал последовать ему, чтобы ни одного отстающего рабочего в цехе не осталось. О себе он, конечно, ничего не сказал. Такой уж был стиль работы у нашего директора. — ...Чем помочь тебе? — обращается ко мне Отс. — Нужны, Карл Мартович, такие же экземпляры плит, чтобы на них провести эксперименты. — Сколько? — Ну, штуки четыре-пять. — Неточно. Сколько же: четыре или пять? А раз у тебя двойная цифра, то, может быть, хватит и трех? — Нет. Деталь новая, можно ошибиться... — Хорошо, три раза ошибешься, а в четвертый — наверняка.
— Согласен. Давайте четыре плиты. Для верности. Но когда опытным путем идешь, можно бы и не считать плиты, Карл Мартович. Вот я недавно про читал — тысячи опытов делал, пока до цели доходил. Карл Мартович посерьезнел, задумался. — Конечно, Эдисон был великим изобретателем, но то, о чем мы говорим, — не изобретение, а работа. Кстати, всякий путь, даже великий, нам не указ. Теперь мы опираемся на многие технические открытия, которые раньше были загадкой. Значит, мы технически значительно богаче. Понимаешь? Богаче, а значит, и умней. Не то чтобы любой из нас, но все вместе. И потом, главное, мы обязаны торопиться. Ведь даже в наше мирное время революция продолжается, а? Верно? Она продолжается на полях, в наших академиях и вот здесь, у станка... Нет, этот не упустит возможности, чтобы рассеять зародившееся сомнение. Уменьшил же он мне для эксперимента количество плит — значит надо объяснить, почему так сделал. И Карл Мартович вселяет в меня твердую веру в успешное завершение дела. Уходя, крепко пожал руку: — Будет, будет успех, Карасев. Он верил в меня, и от этого я стал вдвое сильнее. Начал отлаживать станок. Делаю первый замер — плохо. Пошел по другому пути — запорол. Брак... Сделал регулирующую развертку со вставными ножами, веду эксперимент на второй плите. Хоть и неудачно вышло, да теперь вижу, в чем ошибка. Иду на ощупь, опытным путем. И уже ясно: близок к цели. Но и времени прошло много, двое суток! В моем распоряжении всего двадцать четыре часа, а я пока «сижу» на третьей плите. Работа, требует большой точности. Надо выдержать все режимы, проверить, отработать приемы. Однако убеждаюсь: еще один опытный образец был бы излишней страховкой. За двое суток не сомкнул глаз ни на минуту. Но надо крепиться и бодрствовать. Наступает самый ответственный период. Когда настроил станок, было уже светло. Взошло солнце. Последнее, что помнил, — как передавал станок новой смене.
. Что было дальше? В девять часов утра Карл Мартович Отс пришел и увидел, как я, усевшись в цехе на колесном скате и прислонившись к чему-то, крепко спал. Наверное, люди знали: будить бесполезно. Отс вызвал машину, «погрузили» меня на заднее сиденье, довезли до дому. Это мне потом рассказывали. Проспал ровно сутки, меня не будили. Помню заметку в нашей цеховой газете. Называлась она «72 часа на трудовой вахте». Заметка кончалась сообщением о том, что меня премировали ценным подарком. Про этот подарок я тоже помню хорошо. Разговор был тогда у меня с Карлом Мартовичем Отсом, пригласил зайти. Встретил приветливо, поблагодарил и вдруг спрашивает: — Чем тебя премировать? Скажешь? Я говорю, видимо, совсем не то, чего ждет Отс. — Дайте мне, если можно, из брака несколько зеркальных стекол, что у нас на трамваи идут. — Что? — удивляется Отс. Смотрит на меня, моргает, потом спрашивает: — Карасев, да ты отоспался ли? — Вполне. — Так зачем тебе, скажи на милость, эти стекла? — Очень нужны. Хочу, Карл Мартович, соорудить себе большой красивый аквариум. Мой совсем маленький, тесный.
— ?.. Да неужто ты рыб разводишь? Не знал такого, не знал. А думал, все о тебе знаю. Видишь, ошибся Отс. Счастливый ты человек, что находишь время возиться с рыбами. Отличный, говорят, отдых. Да? Завидую. А я вот, брат, никак не нахожу времени для отдыха. Люблю лес, да стал уж забывать, какой он. Учиться надо. Нельзя отстать. Все свободное время трачу на технические книги. И без перехода: — Какой же ты хочешь смастерить аквариум? Я говорю. И мы вместе подсчитываем, сколько на него нужно стекла. Отс написал записку, послал: — Иди, получай. Выписал он не брак — целые стекла, новые. Сварил я тогда каркас для аквариума, стекла хорошенько приделал. Получился красивый, большой, сорокаведерный. Море целое... Очень гордился я своим аквариумом. Такого у любителей-натуралистов в Ленинграде ни у кого не было. Разбило его, когда снаряд в 1941 году попал в квартиру. Четверть века спустя дочь и сын мои попросили: заведи аквариум. Занялся, сделаю. Хорошо иметь в доме живой уголок природы. ...Теперь штурмовщина давно стала бранным словом. А в первые пятилетки мы любили штормы и штурмы. Да это и понятно. Штурм — не штурмовщина. В ту пору мы ощущали в них первозданную силу, потому что работать шли, как на приступ — недосыпая ночей, не считаясь со временем. Завоевывали будущее, приближали завтрашний день.
Известный советский поэт написал тогда для нашей газеты хорошие стихи. Он в ту пору работал в ней вместе с . Стихи были такие:
К станку, товарищи! Для нефти, для сырца, Для чугуна — все песни, каждое движенье, Ударный год! И мы свои сердца Объявим на военном положеньи! Высот грядущего полярный круг горит. Счастливый путь! Недалеко осталось. К станку, товарищи! Кто смеет говорить Сегодня про какую-то усталость!
Мы не жалели ни себя, ни времени, своей жизни. Может, и верно это: путь к звездам прокладывать начали те, кто штурмовал в дни Октября и в годы пятилеток.
.
РАЗДУМЬЕ
«Красный путиловец» становился заводом сложного тяжелого машиностроения. Выпускали тракторы и автомобили, мотовозы и тягачи, моторы для комбайнов и турбины. Наши машины можно было встретить в любом уголке необъятной родной страны, по которой широко уже шагала вторая пятилетка. Стоило пройти по цехам, как уже сам собой улавливался ритм новой жизни Советского государства. В Москве задумали строить метро, и вот мы уже делаем подземные комбайны для Московского метрополитена. Строится канал Москва -—Волга, и мы делаем для канала лебедки. Широко развивается сельское хозяйство, и мы выпускаем различные сельскохозяйственные машины. Нас — завод в ту пору стал Кировским — называют заводом-лабораторией. Мы создаем новое и передаем это новое для широкого производства на другие заводы. С Кировского во все концы страны на машиностроительные предприятия уезжают специалисты — рабочие, инженеры, техники. Нам говорили: «Вы школа подготовки кадров».
Расширялся, строился завод, а вокруг него рос, хорошел новый городской район, теснил, сметал старую окраину. Выросли деревья в новом саду имени . Построен Дом культуры, названный именем Ивана Ивановича Газа, нашего славного партийного руководителя, коренного путиловца. Книга о нем, об этом замечательном человеке, его жизни и ярких делах могла бы многому научить нашу молодежь. Но такой книги все пока нету. А жаль!.. Хорошие вести шли в ту пору из деревни. Крепли, наливались силой колхозы. Появилась тогда первая часть романа Михаила Шолохова «Поднятая целина». Героем этого романа, председателем колхоза на Дону, стал балтийский моряк, путиловский рабочий Семен Давыдов. С гордостью прочитал эту замечательную книгу и невольно искал, кто мог послужить прообразом Давыдова? Как дороги мне были его поступки! «Вслушивался» в каждую его фразу, словом, относился к нему не как к вымышленному герою, а как к живому, очень дорогому и любимому мною человеку. Знаю, такое чувство было не только у меня одного. Зачитывались романом все на заводе. Мы полюбили Михаила Александровича Шолохова. Когда десятилетия спустя, в 1961 году, он побывал у нас в гостях, его принимали с сердечной теплотой и душевной радостью, как старого знакомого и дорогого друга.
Нет, мы не могли оставаться неучами. Читали и учились все. Трудно было работать и учиться, но мы старались. Мы наверстывали упущенное и завоевывали новое. Мы просыпались с песней юного , нашего ленинградского земляка:
Не спи, вставай, кудрявая, В цехах звеня, Встает страна со славою Навстречу дня...
А ложились, провожаемые боем Кремлевских курантов. Мы читали газеты и по-хозяйски обсуждали положение в стране и во всем мире. Ненависть к фашизму была столь горяча, что само слово это произносили мы с презрительной брезгливостью и гневом. И все-таки тогда еще не представляли себе, в какую страшную пучину гитлеровцы ввергнут мир. И что замышляют и что уже делают. 1937 год. Как он надвинулся, год тревожных и непонятных неожиданностей?
Для штурмана, старшего лейтенанта Фролова Валерия Фёдоровича, проливная зона, в навигационном плане, особых проблем не представила. На подходе к Корейскому проливу, и в самом проливе, имелись хорошие возможности определять положение ПЛ, используя японские радионавигационные системы, а в проливе нам «путь освещали» маяки – сначала, по левому борту с острова Окиносима, затем, острова Ики. Позже с правого борта открылся маяк на южной оконечности острова Симодзима.
Командир БЧ -1-4 (штурман) старший лейтенант Фролов В.Ф.
Остальную часть Корейского пролива форсировали в светлое время суток экономходом на безопасной глубине, а следующую ночь, как и обычно, в надводном положении. Обогнув с юга, за пределами территориальных вод, корейский остров Чеджудо, мы вошли в , только слегка задев Восточно-Китайское. В установленный срок подводная лодка заняла назначенную «Боевым распоряжением» позицию в центральной части Жёлтого моря.
Это окраинное, полузамкнутое море Тихоокеанского бассейна. Оно омывает северо-восточное побережье Китая, и западные побережья КНДР и Республики Корея. В северо-западной части Жёлтого моря находится Бохайский (Печелийский) залив, отделённый от моря Шаньдунским и Ляодунским полуостровами. На Ляодунском полуострове расположены крупные порты – Далянь (Дальний) и Люйшунь (Порт-Артур). В Жёлтое море впадают крупные реки Хуанхэ, Хайхэ, Ляохэ (Силяохэ), Ялуцзян (Амноккан), Луаньхэ и ещё множество средних и малых, которые несут лёссовые, песочно-глинистые донные отложения и воды сбросов промышленных предприятий. Поэтому и своё название море получило по цвету воды. Прозрачность воды низкая, на северо-востоке она не превышает 10 метров, и только к югу улучшается до 45 метров. Цвет воды меняется от зеленовато-жёлтого на севере до зеленовато-голубого на юге. Температура воды в августе от 24 °C на севере до 28 °C на юге. У дна, на глубине 30-50 м, температура от 6 °C до 7 °C. Грунт – ил, песок. Средняя глубина 40 м, максимальная 106 м. Глубины от побережий к средине бассейна увеличиваются равномерно. На карте начала XX века в западной части прочерчена изобата, близкая к 50-метровой глубине. С востока она тоже далеко отстоит от беговой черты. Подводной лодке, так-таки, «разгуляться» по глубине остаётся мало простора. На таких глубинах (в большинстве 50 – 70 метров) оптимальная глубина погружений должна быть в пределах 30 метров. Низкая прозрачность вод способствует нам в скрытности от обнаружений с воздуха уже на такой глубине погружения.
Масштаб: 1 сажень = 2,16 метра.
А чего это мы туда подались? – возникает законный вопрос. В разведку! – если ответить коротко, или, как деликатно означено в «Боевом распоряжении», – «выявлять деятельность иностранных ВМС». Каждому суверенному государству небезынтересно знать: что же там, вблизи наших территорий, происходит? А агрессивных посягательств на территории государств, расположенных по побережью Жёлтого моря, было всегда предостаточно. Из истории мы помним, что и англичане туда стремились, пытаясь захватить китайские земли, пока в Чемульпо и Дальнем не обосновалась по договору с правительством Китая российская 1-я Тихоокеанская эскадра. А Япония оккупировала весь Корейский полуостров и часть китайских территорий. Мы помним и до сих пор чтим память доблестных, героических подвигов крейсера «Варяг», канонерской лодки «Кореец», броненосца «Император Александр III», миноносца "Стерегущий", погибших моряков 1-й Тихоокеанской эскадры в 1904 году и 2-й Тихоокеанской эскадры, погибших в Цусимском сражении в 1905 году. В честь их подвигов были воздвигнуты известные памятники.
.
в память Гефсиманского борения и святителя Николая Чудотворца («Спа́с-на-Во́дах») – ныне несуществующий православный храм в Санкт-Петербурге на Ново-Адмиралтейском острове. Храм «Спас-на-Водах» был построен в память моряков, погибших в Цусимском сражении. Храм был заложен в конце Английской набережной, невдалеке от верфей, где рождались корабли Русского флота. Место было освящено 19 февраля (4 марта) 1909 года. В советское время храм был уничтожен, якобы из-за того, что мешал расширению Адмиралтейского завода. Сейчас на месте разрушенного храма стоит часовня в память о храме и его содержании. Восстановление рассматривается.
в Никольском саду у Никольского Морского собора в Санкт-Петербурге.
Этим событиям, этим героическим подвигам наших прославленных моряков, офицеры подводной лодки и посвятили лекции в очередных циклах просветительской работы. Но и не только. Вспомнили об итогах 2-й Мировой войны на Дальнем Востоке, изгнании японцев из оккупированных ими территорий, о Корейской войне, которую официально называли как «конфликт между Северной Кореей и Южной Кореей», длившийся с 25 июня 1950 по 27 июля 1953 года. Вспоминали «агрессивные происки милитаристов», в том числе и инцидент с захватом северокорейцами в их территориальных водах американского разведывательного корабля «Пуэбло» – это случилось всего два года назад (в 1968 г.) и было ещё свежо в памяти. Да и бесконечные военные конфликты на внутрикорейской разделительной полосе, по так называемой 35-й параллели, боевые столкновения кораблей противоборствующих сил за обладание сопредельными островами и т.д. С китайской стороны, там было всё тихо и спокойно. В то время мы с ними были ещё «братьями навек», хотя в «хрущёвские» времена отношения были подпорчены, тем не менее, своё оружие и военные технологии им поставляли, они строили по нашим чертежам подводные лодки 613 проекта. Но военная авиация у них была ещё слабой, боевой корабельный состав тоже незначительный. В море они нам никаких помех не оказывали, да и мы к их территориальным водам не приближались. Сколько помню, за всё время патрулирования в Жёлтом море, мы ни разу не обнаружили, ни одного их противолодочного самолёта, и ни одного боевого корабля. 2 – 3 раза отмечали проход транспортных судов в направлении Бохайского залива и обратно. Рейсового пассажирского судоходства не наблюдали. Рыболовных сейнеров, ведущих промысел, было много, но не столько, как в Цусимском проливе. А вот «агрессивные империалисты», те не дремали – бесконечно создавали агрессивные блоки, часто проводили совместные военные учения то с южнокорейцами, то с японцами, в том числе и противолодочные.
. Продолжительное время боевая служба шла размеренно и даже, в какой-то мере, буднично, строго по распорядку дня. Чередовались смены, проводились обязательные корабельные мероприятия, а вечером, после всплытия в надводное положение, непременно удалялся за борт мусор, скопившийся за сутки (в основном, это пищевые отходы), велись ночные зарядки аккумуляторных батарей с пополнением запасов воздуха высокого давления. И непрерывно велось наблюдение всеми доступными средствами за горизонтом, водной, воздушной средой и в радиосетях. Погода нам благоприятствовала, за всё время плавания сколь-нибудь заметных штормов не было, а волнение моря в пределах 3-4 баллов стало настолько обычным, что и не воспринималось. Пища принималась своевременно, старший кок-инструктор старшина 2 статьи Вячеслав Спирин старался вовсю – закуски, первое и второе менялись каждый день, по заранее составленным на неделю меню. Только компот на третье оставался неизменным. Корабельный врач, лейтенант м/с Атанов сам руководил подготовкой недельных меню, сам контролировал ежедневно качество приготовленных блюд. Первым помощником Спирину на камбузе был кок, матрос Холмирзаев Борис, который, после завершения «священнодейств» старшим коком над обедом и ужином, переходил вестовым в офицерскую кают-компанию во втором отсеке. Боря, как его все только и называли, был интересным человеком. Он держался спокойно, несуетливо и деловито. Накрывая стол в кают-компании, постоянно что-то мурлыкал напевно, подобно акыну – что вижу, о том и пою. Боря узбек по национальности. И в общем образовании у него были пробелы, и по-русски говорил плохо, но всегда добродушно откликался. Вот кто-то спрашивает: – Боря, а ты чем занимался в колхозе? – Я пас овец. У нас колхоз – миллионер, у нас много овец. – А ты много зарабатывал? – Много! Я и машину себе купил. – Молодец, Боря! Вот демобилизуешься, приедешь на родину – и за руль! Будешь первым парнем в своём ауле. – Нет, я машину сестре подарил… А себе купил мотоцикл. А вот что вспоминает о Боре его сослуживец – командир отделения торпедных электриков, старшина 1 статьи Леонид Беляев: «…Боря прибыл к нам весной 70-го, плохо понимал по-русски и, я подозреваю, не очень хотел службы подводной. Я был вахтенным электриком 2-го и 4-го отсеков, и в мои обязанности входило обучить молодого кока действиям, входящим в его обязанности, по знанию всей аппаратуры и механизмов отсека. А он никак не хотел запоминать, мне пришлось на все клапана, задвижки, механизмы и приборы («сжигания» водорода, регенерации воздуха и т.д.) вешать таблички с названием. Увидев табличку «БАТАРЕЙНЫЙ АВТОМАТ», наш Боря рассмеялся и говорит: «Товарищ старшина, я знаю автомат, не обманывай!»
. . Весело было с Борей. К походу, за полгода, Боря уже всё знал, хорошо готовил под опекой Славы Спирина и достойно вел себя в походе…» Ранее я отметил, что «боевая служба шла размеренно и спокойно». Это, конечно, так. С питанием всё было в порядке, продуктов было достаточно, приготовленные блюда подавались вовремя, и всё было вкусно – матросы не жаловались. А пресную воду, из-за недостаточного объёма корабельных цистерн под неё, экономили, её хватало только для пищевых целей – на первое, второе блюдо, компот, да на утренний и вечерний чай. Для мытья посуды, для утреннего и вечернего умывания использовали пресную техническую воду, которой перед выходом в море заполнили торпедозаместительную цистерну и цистерну кольцевого зазора торпедных аппаратов 1-го отсека. Но длительная жизнь и деятельность в замкнутом пространстве была не сладкой. С момента выхода подводной лодки из своих территориальных вод, только 1/3 суточного времен, а иногда и меньше, экипаж имел возможность дышать чистым атмосферным воздухом, когда в надводном положении велась зарядка батареи и активно вентилировались отсеки мощными вентиляторами. Остальное время лодка находилась на глубине, дышали невентилируемым отсечным воздухом с повышенным содержанием азота и двуокиси углерода, с примесью окиси углерода, с кислотными испарениями аккумуляторных батарей. К ним прибавлялись «ароматы» камбузного производства и человеческой жизнедеятельности. Благодаря системе регенерации, процентное содержание двуокиси углерода в какой-то мере удавалось снижать, а с остальными примесями приходилось мириться до всплытия.
. Выход личному составу наверх, на мостик, кроме несущих там вахту в надводном положении лодки, был запрещён. Курение разрешили по очереди только в 5-м (дизельном) отсеке при работе дизеля, соблюдая меры противопожарной безопасности. Гальюнами пользовались только внутриотсечными – в 3-м отсеке (центральном посту) и 5 отсеке. Вынос мусора производился только в вечернее всплытие, после продувания главного балласта. Это был своего рода ритуал. Старпом сформировал нештатную бригаду из добровольцев по одному человеку от отсека, которую прозвали «мусорной командой». По команде «приготовить мусор к выбрасыванию» они паковали в негерметичную тару все пищевые отходы, отработанные пластины регенерации, продырявленные консервные банки, отсечный мусор после приборки, добавляли какой-нибудь балласт – ничто не должно было всплыть, всё должно утонуть без следа! Затем, сосредотачивали мусор в центральном посту, и по команде вахтенного офицера, по цепочке, удаляли мусор за борт. От желающих попасть в эту «команду» – не было отбоя, поскольку по завершении, разрешалось перекурить на мостике, а иногда, с разрешения вахтенного офицера, при благоприятных условиях, и посетить по одному надводный гальюн. Леонид Беляев вспоминает: «…я однажды попал в надводный гальюн при волнении моря, и меня там так окатило водой, что был весь мокрый! А вспомнить приятно…» Ещё досаждала высокая температура воздуха в отсеках. В подводном положении, при температуре забортной воды до +28 градусов, в отсеках она доходила до +50, а в 6-м, электромоторном – поднималась и до +60 градусов. Влажность в отсеках достигала 95 процентов. Дышать было трудно, пот заливал тело, формой одежды объявлялись трусы. Вот ещё эпизод из письма Леонида Беляева: «…в 4-м отсеке доходило, наверное, до 50 градусов. Помню склонившегося у камбузной плиты кока, на спине Славы Спирина очень крупные капли пота. Мне кажется, я таких крупных капель больше не видел. Помню, как сам забегал на минутку в 1-й отсек, в котором и прохладнее не на много, обнимешь торпеду прохладную и бегом назад…» У многих матросов на теле появлялись розовые пятна, возникал зуд кожи, и она покрывалась мелкими прыщиками, как у детей «крапивница». В дневное время наш корабельный врач лейтенант м/с Атанов со своим неразлучным помощником химиком-санинструктором старшим матросом Ивановым регулярно обходил отсеки подводной лодки.
Врач, лейтенант м/с Атанов.
У Атанова в руках пакет с тампонами, у Иванова – банка с «зелёнкой» – раствором бриллиантина, осматривают каждого, щедро разрисовывая «пострадавших». Моё, командирское, «рабочее» место в надводном положении, почти всё время, – мостик. В подводном положении – центральный пост, сидя на банкетке у ТАСа. Или лёжа, там же, приставив раскладушку, для, так называемого, «сна», когда, вроде бы, и спишь, и всё слышишь – команды вахтенного офицера, вахтенного механика, доклады вахтенных отсеков, рулевых, акустиков, трюмных и т.д. И не только слышишь, но и воспринимаешь, а иногда и вмешиваешься. «Сон в одно ухо» – как у нас говорят. Я не менее двух раз в сутки произвожу обход отсеков, стараюсь побывать и в ночное, и в дневное время, контролирую несение вахты, беседую с матросами, подбадриваю – большинству из них такое плавание впервые. То же делает и старпом, а замполит в отсеках частый гость, он, ведь, по своим обязанностям «пропагандист, агитатор и вдохновитель» – ему сам… (хотел сказать «Бог») политотдел велел! Да и долг обязывает.
