В Артеке нас распределили по отрядам (по сути дела, по классам). Мальчиков поселили в нижнем лагере, а девочек в верхнем, в Сууксу. Отдыхая, мы продолжали учебу, правда, в весьма облегчённом режиме, не более четырех уроков в день. Купаться в море не разрешалось, в ноябре - декабре вода слишком холодна для этого. Но некоторые ребята - северяне умудрялись в хорошую погоду, то есть, когда море было спокойно, тайком искупаться, а точнее - разочек окунуться в море, и при этом уверяли остальных, что вода совсем не холодная. Питание в Артеке было нормированное, но бурак и рыбу давали без ограничений, ешь, хоть тресни, потому что и то, и другое производил сам Артек. Свеклу засеяли в первых числах июня, а рыбу ловили сетями в море у подножья Аю-Дага. Любителей полакомиться ещё и "подножным кормом" предупреждали, что красные, похожие на клубнику, плоды, растущие на деревьях, есть нельзя, они ядовиты; есть можно только мушмулу (в пределах Артека изрядно обобранную). Артековский краевед, пожилой мужчина, имени которого я, к сожалению, не помню, знакомил нас с природой, рассказывал нам легенды Крыма, вместе с вожатыми сопровождал нас во время экскурсий в Гурзуф, к гроту Пушкина. Ходили мы в поход на Аю-Даг, а точнее, в лес у подножья этой крутой горы. Восхитительная природа Артека вдохновляла, и я снова взялся за стишки. К сожалению, я их растерял, помню только «Утро в Артеке», по-детски наивное, но искреннее сочинение:
И Одолары алы стали. Ты свежесть чувствуешь везде. Мы флаг на мачте поднимали, И флаг наш реял в высоте.
Какое счастье быть в Артеке! И эти песенки слова: "Кто был хоть раз, запомнит тот навек..." Наш лагерь, Море, Пристань и гора...
Помню многих ребят из нашего отряда. Помню земляка Толю Чаргейшвили, которого в последний раз встретил в Тбилиси около полувека тому назад. Помню Гаврилу из Белоруссии, у него была ампутирована одна нога, и сына полка Витю, у которого осколком были наполовину срезаны четыре пальца правой руки (дети войны). Помню храброго Толю из Соликамска, который поймал змею и сделал себе ремень из её кожи. Помню литовца Иозеса Антонавичуса, который был похож на Пьеро в пиджаке с непомерно длинными рукавами. А что было делать? Своего пиджака не было, пришлось ехать в пиджаке старшего брата. В нашем отряде были и три эстонца: Куно Тимм, Миккель Промик и Хейно Нудель; они держались несколько обособлено, одеты были почти одинаково: в чёрные костюмы с белоснежными рубашками и красными (но не пионерскими) галстуками. Они были крупнее и казались старше всех остальных ребят. Больше всех из них я общался и играл с Куно. Дружил я с Игорем Фоминым из Петрозаводска, и после Артека переписывался с ним до 1953 года, когда мы почти одновременно сменили адреса и потеряли друг друга, а в 1951 году он даже приезжал в Ленинград, чтобы навестить меня. Запомнилась мне и драматическая история татарской девушки, которая работала в Артеке на кухне и учила нас чистить картошку. Это была красивая, стройная и очень тихая и скромная девушка с умными и добрыми глазами и мягкой речью. А история её такова. Незадолго до освобождения Крыма, ранней весной 1944 года она собирала мушмулу на склонах Аю-Дага, отстала от подруг, забрела в чащу и нашла там раненого молодого матроса. Она принесла ему воду, отдала ему хлеб и замаскировала его в более недоступном месте лесной чащи. Потом она тайком ото всех стала носить ему пищу, медикаменты и другие необходимые вещи. Тайком потому, что помнила, как за полгода до этого сельчане (в том числе и ее родители) поймали и на деревенской площади забили камнями другого раненого матроса. Короче говоря, она его выходила, и они полюбили друг друга. Так и хочется сказать словами Шекспира: "Она его за муки полюбила, а он ее за состраданье к ним", хотя молодые люди влюбляются и без таких причин. Когда Крым очистили от фашистов, наступил день депортации крымских татар. Её матрос через Особый отдел добился того, что у неё спросили, желает ли она депортироваться вместе с родителями или остаться. Она выбрала второе. Однако, жить в пустой деревне одной под вой голодных собак было бы жутко, поэтому ей предложили поселиться и работать в Артеке. Оправившийся от ран матрос продолжил службу ратную. Расстались они, как жених и невеста, наречённые, и часто переписывались. Шла война. Я не знаю их дальнейшей судьбы, но по справедливости, конец этой истории должен быть счастливым.
Победный 1945 год в Артеке мы встречали пышно, с ёлкой, с концертом самодеятельности и с маскарадом. Я нарядился медведем. Вылепил из глины медвежью морду, обклеил её бумагой способом папье-маше и, высушив, покрасил (по правилам надо было снять с глины гипсовую форму, но гипса не было). Костюм медведя представлял собой балахон из марли, обшитый снаружи слоем сухого коричневого мха. Правда, после пляски вокруг ёлки шкура медведя изрядно облысела, но всё равно было весело. Возвращались мы из Артека с теми же сопровождающими и тем же маршрутом, но в обратном порядке. Пересадки были короткими и в темное время суток, лишь в Баку мы задержались на пару часов, и я на оставшиеся деньги сфотографировался.
Баку. 18 января 1945 г.
ТНВМУ
Весна сорок пятого. Увеличивающийся день, всё более и более тёплое солнце, оживающая природа, - всё дышало приближающейся победой. И этот день настал, самый радостный день в моей жизни - 9 мая 1945 года. Такого праздника я никогда больше не видел и не увижу. Души людей распирало от счастья, все поздравляли друг друга. На улицах Тбилиси ходили толпы людей, они пели, танцевали. Незнакомые люди обнимались, пожимали друг другу руки, поздравляя с Победой. Я тоже ходил, впавший в эйфорию; ходил, как во сне. Что делал, где был, что ел, с кем встречался, - не помню. Надо быть большим мастером слова, чтобы достойно описать тот день, то восторженное состояние людей, даже убитых горем. Казалось, празднует весь мир, вся вселенная, и нет границы этому океану радости. В декабре 1945 года демобилизовался и вернулся домой мой отец. Просьбу разрешить мне поступить в Нахимовское училище он встретил неодобрительно и пытался отговорить меня. Он почему-то хотел, чтобы я стал хирургом. Но я настаивал на своем, и он, не хотя, согласился, и был очень обрадован, едва скрывая это, когда я, расстроенный, вернулся с порога Нахимовского училища и сообщил ему: приёма в Училище нет.
Начался новый учебный год. И вот, в первых числах сентября наш учитель географии, который преподавал этот же предмет в Нахимовском училище, сообщил нам, что в восьмом классе ТНВМУ появилась вакансия, т.к. три нахимовца переведены в Ленинград. Узнав об этом, пятеро из нашего класса: я, мой двоюродный брат Боря, 3аур Хаблиев, Павлик Пейкришвили и мой лучший друг Давид Беликов в тот же день, после уроков помчались в Училище и написали заявления. Нам дали жёсткое расписание вступительных экзаменов практически по всем предметам. На подготовку к первому экзамену отводилось два дня, последующие экзамены шли ежедневно, по одному экзамену в день. Павлика родители не пустили на экзамены, но это никак не повлияло на конкурс, потому что информация о вакансии просочилась и в другие школы, и собралось нас, соискателей, 48 горячих душ. Слабым местом у меня, как и у большинства, были английский и история. С английским ничего не поделаешь, а по истории я и Боря, экзаменуя друг друга, вызубрили наизусть лишь хронологические таблицы (перечитывать учебники не было времени). Расчёт оказался верным, наша ориентировка в датах произвела хорошее впечатление, и мы получили высокие оценки. Зато, когда нам раздали листочки с нашими диктантами по английскому, я чуть не заплакал: красных чернил было больше, чем синих, а внизу красовалась жирная двойка. Из нас четверых только у Давида была тройка, и синий цвет преобладал над красным, потому что его бабушка Руфь Генриховна Джонсон была англичанкой, и дома они разговаривали по-английски. А за двойку, как оказалось, я переживал зря; у большинства претендентов были единицы, а кое-кто вообще ничего не написал. Конкурс продолжался, но, к сожалению, без Давида, он не прошел мандатную комиссию. От экзамена к экзамену ряды претендентов редели, и к финишу пришли трое: Боря Федотов, Зарик Хаблиев и я, все из одной школы, из одного класса, это было очень приятно нашим учителям и директору нашей 50-ой мужской средней школы.
ТНВМУ. 1946-1947 учебный год.
Мы стали нахимовцами! Нас постригли, переодели в военно-морскую форму с погончиками, но без ленточек на бескозырку. "Албанцами" мы ходили месяца полтора и, лишь сдав зачеты по Уставам, получили право носить ленточки с бантиком, как у всех. Отношение к новичкам в большинстве коллективов всегда бывает чуть-чуть настороженным и слегка высокомерным, и новичков обычно проверяют "на прочность". Новичков нас было трое, но выбор почему-то пал на меня. Однажды Кирюша Ерофеев, заблокировав мне проход между двумя двухъярусными койками, и подстрекаемый Зиневичем, безо всякой причины и без слов начал со мною драку, причём как-то вяло и неуверенно. Я понял, что на карту поставлен мой авторитет, и действовал решительно. Кирюша был на голову выше меня, поэтому я, почти не защищаясь от ударов, повалил его на кровать и, лишив его преимущества в росте, дал сдачи с процентами. Нас быстро разняли за моим явным преимуществом. Отношения с Кирюшей наладились в тот же день. Двум другим новичкам подобных проверок не устраивали. А с какой гордостью мы пошли в первое увольнение. Дома нас все поздравляли, и родные, и соседи. А наше появление в родной школе чуть не сорвало уроки. Лица директора и учителей светились гордостью, а лица одноклассников - светлой завистью. Некоторые из них щупали наши мундиры и оружие, примеряли бескозырки. И даже наша стрижка под нулёвку не уменьшала восторга. Но увольнениями нас не баловали, т.к. мы считались отстающими, особенно в английском, не говоря уже о французском, который нам был совершенно незнаком, а ещё был самый интересный, очень важный, но очень мало знакомый предмет ВМП - военно-морская подготовка. Были еще два новых для нас предмета, но по ним не задавали уроков - это мастерские и танцы.
Я и Боря Федотов в апреле 1947 года.
Начальником училища был капитан 1 ранга Алексеев Игорь Иванович. Семья его жила в здании училища на первом этаже в небольшой квартире с окнами во двор, прямо под окнами его кабинета, который находился на втором этаже. Таким образом, он круглые сутки находился в Училище, и никто не мог скрыться от его зоркого ока. Он был очень требовательным и справедливым человеком, любил и умел поддерживать строгую дисциплину. Всех воспитанников Училища он знал поимённо, и даже их характеры и наклонности.
Все его называли Батей и очень уважали, многие любили, но многие и побаивались. Он был, как я сейчас понимаю, выдающимся организатором и настоящим воспитателем. Его заместителем по учебной части был капитан 1 ранга Поляков Дмитрий Иванович, а начальником политотдела был капитан 2 ранга Аверлюков Фёдор Иванович, командиром нашей, второй роты, был капитан-лейтенант Петр Ефимович Головин, а офицером-воспитателем старший лейтенант Иван Федорович Матях. Он был интеллигентным человеком, очень добрым, внимательным и отзывчивым, а нам, пожалуй, нужен был наставник более жёсткий.
Мой первый офицер-воспитатель Иван Федорович Матях. Петр Ефимович Головин. 1948 г.
Продолжение следует.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ. 198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус. karasevserg@yandex.ru
С вопросами и предложениями обращаться fregat@ post.com Максимов Валентин Владимирович
В 1949 году около ста воспитанников стали курсантами ВВМУЗов, а затем офицерами военно-морского флота. Большинство - военного набора, 1944 года. Среди них - юные фронтовики. В 1999 году к своему пятидесятилетнему юбилею увидел свет альманах "Пятьдесят лет спустя". Редактор-составитель: В.Е.Солуянов.
В последние годы Алексей Петрович Наумов и его однокашники готовили второе издание под названием "Мы хотели стать морскими офицерами. Пути и судьбы воспитанников". К сожалению, смерть составителя оборвала работу. Остался архив А.П.Наумова, архив второй роты, создателем которого был Богданов Михаил Васильевич (председатель клуба «Дети Авроры», который умер в 1989 году). Его приемником стал В.Е. Солуянов, а после его кончины – А.П. Наумов. Сын Наумова - Александр Алексеевич, любезно предоставил нам оставшиеся от отца материалы, за что мы хотим его от всей души поблагодарить. Ранее был опубликован цикл очерков о первом выпуске военного набора, состоявшемся в 1948 году:
Торжественное прохождение нахимовцев во главе с Н.Г.Изачиком по Кировскому проспекту. - А.А.Раздолгин. Нахимовское военно-морское училище. — СПб.: Издательско-художественный центр «Штандарт», Издательский дом «Морской Петербург», 2009.
Попробуем, опираясь на упомянутые выше источники, а также труды Владимира Константиновича Грабаря, продолжить рассказ о первонахимовцах, нахимовцах военного набора. В основном они сами расскажут о себе и своих однокашниках, а также о командирах и преподавателях. Слово одному из тех, кто умел выражать свои чувства и мысли, скажем так, рифмованными строками.
Солуянов Вячеслав Евгеньевич
Участник Великой Отечественной войны, окончил ВВМУ им. М.В.Фрунзе в 1953 году, СЗПИ в 1960 году, командир БЧ ПЛ, КСФ, инженер НИИ, зам.главного конструктора, начальник отдела, «Заслуженный ветеран НПО «Ленинец».
БАЛЛАДА О ВТОРОЙ РОТЕ (50-летию 2-го выпуска ЛНВМУ посвящается. 1949-1999.).
Часть первая. МЫ.
Слово его преемнику, Алексею Петровичу Наумову.
"Судьбы мальчишек, которые захотели стать военно-морскими офицерами и поступили в июле-сентябре 1944 года в Ленинградское Нахимовское военно-морское училище. Если раньше они жили каждый своей жизнью, то теперь стали одной большой семьей, с общими тревогами и заботами. Наши истории жизни, надеемся, помогут юным правильно выбрать жизненный путь. Судьба морского офицера очень специфична, отличается сложностью, трудностями, не всем она под силу. Прежде чем выбрать такую стезю, надо познакомиться с её азами и только тогда принимать решение. Ошибки здесь не допустимы – слишком много времени и сил будет затрачено на осознание краха. А затрачены будут лучшие для учебы годы. Мы расскажем не только морскую «часть» жизни. Во-первых, ряд наших товарищей были отчислены в период обучения по болезни, по недостаткам дисциплины и, наконец, потому, что желание плавать просто «улетучилось», жизнь их тоже поучительна. Во-вторых, различные политические изменения в стране, влекут за собой, то большие, то малые сокращения флота, то «перекачку» кадров с надводного флота на подводный и т.д.., жизнь офицера и этом случае изменяется. И, в-третьих, офицер довольно рано уходит в отставку, подчас он еще не достиг пика своей трудовой и общественной деятельности, он полон сил. Как складывалась наша судьба и в этих случаях весьма и весьма поучительно. Для иллюстрирования нашего повествования использованы архивные фотографии. «Фотоархив второго выпуска» собирался в течение всей нашей жизни. В нашем архиве есть фотографии первых дней училища, наши фотографии «моряков» 1944 года. Безусловно, большинство фотографий очень низкого качества – какие у мальчишек того времени были фотоаппараты (первый наш фотоаппарат трофейная «Ретона» с небольшими мехами. Не лучше были и фотоматериалы. Поэтому-то оказалось, что фотографии выцвели, стали малоконтрастными. Но они имеют большую историческую ценность и мы решили опубликовать их. Сразу приносим извинения читателям «глянцевых» журналов. Многих и многих авторов уже нет, некоторых давно нет и нам пришлось восстанавливать их путь косвенными методами – сбором сведений у товарищей, родителей, в Интернете. Большую помощь в поиске нам оказали товарищи по «нахимовскому братству» - нахимовцы более поздних выпусков. Работать с ними оказалось легко и продуктивно."
Памяти Богданова Михаила. В. Солуянов. 21.12.1999 года.
Преждевременная смерть прервала труд Михаила Богданова над историей родного училища. Приведем сокращенный вариант статьи "Академия юных моряков", восстановленный по публикации в журнале "Ленинградская Панорама" в 1989 году (по тексту "Альманаха";).
НАХИМОВСКОЕ УЧИЛИЩЕ.
Замечательная человеческая способность - память - позволяет воскресить и воспроизвести встречи с юностью, со всем тем, что волновало нас в те дни. Помнится, прошли считанные месяцы с тех пор, как прогремел праздничный салют в честь полного освобождения Ленинграда от вражеской блокады, когда мы впервые переступили порог Ленинградского Нахимовского военно-морского училища.
Училище, названное именем прославленного русского флотоводца, адмирала Павла Степановича Нахимова, открыло свои двери для обучения и воспитания детям воинов Военно-Морского Флота, Красной Армии и партизан Великой Отечественной Воины. Как только в газетах и по радио было объявлено о наборе, на имя командования училища начали поступать заявления о приеме от подростков в возрасте 10-14 лет, познавших ужасы войны, голод и холод блокадного Ленинграда. Мало кому известно, что выбору здания училища предшествовал поиск подходящих помещений в полуразрушенном городе. Так, например, «кандидатом» здания под училище был старинный дом с колоннами между Исаакиевской площадью и Адмиралтейством. Поиски велись также на Охте, однако, окончательно остановились на бывшем училищном доме имени Петра Великого. В 1945 году, спустя год после открытия училища, у его главного входа были установлены два 85-миллиметровых орудия, которые сняли с линкора «Октябрьская революция».
Продолжение следует.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ. 198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус. karasevserg@yandex.ru
Через несколько дней отец мой в форме кавалериста зашёл домой попрощаться. Около года он был в группе советских войск, которые во время войны оккупировали Иран согласно ранее подписанному договору.
Потом полгода он был на учёбе в Челябинске, откуда, став артиллеристом, он вместе со своей САУ отправился на фронт и провоевал до конца войны.
Летом 1942 года, когда нам стало очень туго, мать устроила Свету в детский дом в Боржоми и изредка навешала ее там. Этим же летом я вторично познакомился со своим родным дедом. Дело в том, что у моей мамы был сложный характер. Она была трудолюбива, очень аккуратна, в высшей степени требовательна к своим детям и добра, но очень мнительна и своенравна. Она не признавала родственников мужа и не разрешала нам общаться с ними. Из всех родственников отца ладить с ней умудрялась только Мария Михайловна, да и та бывала в "опале". Однажды мать дала мне адрес деда и сказала: "Он твой дед, он обязан нам помочь." Ходьбы пешком было минут двадцать пять, и я быстро его нашёл. Дед, как обычно, работал, сидя у калитки своего двора, я поздоровался. Дед сразу же узнал меня. Со словами "Ты мой ангел!" он сбросил с передника работу, обнял и расцеловал меня. Расспросил меня, как мама, как сестрёнка. Завёл в дом. Такой радостной встречи со всеми, в том числе с мачехой моего отца, я не ожидал. Вечером, накормленный, с отремонтированной обувью и со ста рублями, я вернулся домой. По аттестату отца мы получали в военкомате 500 рублей в месяц. Я продолжал учиться в 14-й средней школе, которая потом стала 50-й мужской (26-я была госпиталем). Учиться было трудно. Не хватало учебников (одалживали друг другу), тетради сшивали из газет, уроки приходилось готовить при свете , сделанной из гильзы ДШК, школа работала в три смены, учителей не доставало, а тут ещё зимняя слякоть, холод и постоянное чувство голода.
Суточная норма хлеба: детям - 400, иждивенцам - 300 граммов в сутки. Вспоминая это, я ещё и ещё раз поражаюсь стойкости ленинградцев, переживших кошмар блокады. Мать работала портнихой-надомницей (брала работу на дом), шила гимнастёрки. Сестрёнка почти всё время болела. Летние каникулы я проводил в городе то у одной, то у другой бабушки, много читал, ходил во Дворец пионеров в кружок кораблестроения (громкое название), где из бумаги лепили модели кораблей. Там я освоил способ папье-маше. А дома на листе фанеры 1,5 х 1,5 м я соорудил бумажно-картонный город с троллейбусами и пожарными машинами (машины стояли в гараже, а запас воды для тушения пожаров - у меня за щекой). Город подвергался бомбардировкам зажигательными бомбами, за что мне крепко доставалось, но быстро восстанавливался. В конце концов, во избежание разрастания пожаров до мировых масштабов, город по приказу матери был ликвидирован, а фанера конфискована, а я переключился на авиастроение и построил резиномоторный самолет с дальностью полёта аж тридцать метров. В конце лета 1943 года я узнал о том, что в Тбилиси будет открыто Нахимовское училище. Это тебе не кружок кораблестроения, а настоящее военно-морское училище! Желание стать моряком стало единственным. Но мать категорически была против, мотивируя тем, что вот, мол, вернётся отец и скажет, что я детей поразбросала: ту - в детдом, этого - в училище. «Нет, нет и ещё раз нет! Вот кончится война, вернётся отец, у него и проси», - таков был вердикт. Пришлось подчиниться, но мысль об училище осталась.
ОТРОЧЕСТВО
Артек
Я стал усерднее учиться в школе, чтобы, когда вернётся отец, наверняка сдать вступительные экзамены в Нахимовское училище. Я не стал круглым отличником, но меня часто хвалили и ставили другим в пример, а это ещё больше стимулировало мое рвение. И вот однажды наша классная наставница Надежда Александровна Кикнадзе мне говорит: "После уроков не уходи, тебя вызывает директор школы, пойдём вместе". К директору школы за хорошие дела не вызывали, и я про себя недоумевал: "За что?" Остановился на мысли, что, видимо, кто-то что-то натворил, а мне предстоит оправдываться. Директор, к моему удивлению, встретил нас приветливо, коротко спросил: - В Артек хочешь? Я ожидал чего угодно, только не этого, и подумал, что он шутит и робко ответил: - Да. - А мама отпустит? Я пожал плечами, памятуя её отказ отпустить меня в Нахимовское училище. Директор посмотрел на мои рваные сандалии и сказал: - Да, в такой обуви она тебя не отпустит. Он достал из ящика стола какую-то бумагу, что-то там написал, поставил печать и протянул её мне: - На. Это ордер на обувь и брюки, передай его маме и скажи, что купить это можно в магазине на Плеханова в новом доме с большой аркой, напротив (Тбилисское горно-артиллерийское училище имени 26 Бакинских комиссаров). И завтра же сообщи мне её решение, а ботинки и штаны пригодятся тебе независимо от того, поедешь ты или нет.
Домой летел я, как на крыльях. Мама сперва не поверила, думала, что я фантазирую, но ордер на обувь и штаны её убедил. Однако, согласилась она не сразу. Мы поехали к моей любимой Бабо, советоваться. Мудрая тётушка моего отца сразу же сказала: "И можно, и нужно". И отвергла всякие опасения: - "Ведь он поедет не один, а с группой и в сопровождении ответственных работников". Так оно и было. И вот теперь, спустя 65 лет, я задаю себе вопрос: "За что мне дали эту путёвку, эту высшую награду для школьника?". И отвечаю: "За прилежную учёбу, за примерное поведение, за отца - фронтовика и за ослабленное здоровье. Вот и всё". Кто теперь, в наше время господства рыночной морали, не по блату, не за взятку, безо всякой выгоды для себя лично, а лишь по велению совести и долга поступит так, как поступил директор 50-ой мужской средней школы товарищ Табукашвили? Думаю, что никто. Поразительно и другое. Последний фашистский солдат был изгнан из Крыма 30 мая 1944 года, а 1 сентября того же 1944 года, т.е. через три месяца после освобождения от немецкой оккупации, в условиях продолжающейся войны, восстановленный Всесоюзный пионерский лагерь Артек принял первый поток отдыхающих детей. Я был во втором потоке, с 7 ноября 1944 года до середины января 1945 года. Это какой же жизненной силой обладала страна, чтобы в условиях кровопролитнейшей войны так стремительно восстанавливать все то, что разрушил враг. Слава тому поколению людей нашей страны! Слава! В Артек мы, группа из трех мальчиков и семи девочек при двух сопровождающих, ехали поездом с пересадками: Тбилиси - Баку, Баку - Ростов, Ростов - Харьков, Харьков -Симферополь. По дороге я видел страшное, но уже «мёртвое» лицо войны. В Ростове перрон был цел, здание вокзала - наполовину разрушено, шли восстановительные работы. Вокруг вокзальной площади - ни одного целого здания, одни развалины. В Харькове же вообще никакого вокзала не было, казалось, что поезд остановился в чистом поле, даже перронов не было, было лишь одно маленькое строение, напоминавшее скорее будку стрелочника, чем железнодорожную станцию. В Харькове мы заночевали. До гостиницы было километра полтора-два, шли пешком по прямой широкой улице без домов; справа и слева были лишь кучи кирпичей, занесенные снегом (в Ростове снег тоже шел, но таял). В гостинице нам выделили одну большую комнату с двумя окнами, которые большей частью были заделаны картоном или фанерой, но, видимо, были хорошо законопачены, потому что от них не дуло. Нам дали 12 матрасов, набитых сеном, и большой чайник кипятка. Кстати, замечу, что кипяток был на всех станциях, которые мы проезжали, иной раз и станции почти не было, а кипяток был. Мы поужинали, согрелись, выпив кипяточку, уложили часть матрасов в два слоя в углу комнаты, сгрудились на них, как котята, и, укрывшись оставшимися матрасами и греясь друг об дружку, прекрасно переспали ночь Утром продолжили путь.
Вид на город Гурзуф и гору Аю-Даг, у подножья которой на берегу моря расположен Артек. Две скалы в море - братья Одолары. Портреты моего друга по Артеку Игоря Фомина (1941-го и 1951-го года)
В Симферополе нас встретили на вокзале и отвели в какой-то чистый и уютный особнячок с маленьким асфальтированным двориком, это была приёмная база Артека. Там мы прошли санитарную обработку, медицинский осмотр, трёхдневный карантин, после чего на автобусе, с новыми друзьями, распевая новую, только что разученную песню поехали в Артек:
Везут, везут ребят, Машины встречные гудят. Куда везёте столько человек? Прохожий смотрит вслед, И слышит он в ответ: В Артек! В Артек!
Здесь дружат, как нигде. Тебе помогут здесь в беде Калмык, испанец, русский и узбек. И все одна семья: И он, и ты, и я. Артек. Артек.
Продолжение следует.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ. 198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус. karasevserg@yandex.ru
С вопросами и предложениями обращаться fregat@ post.com Максимов Валентин Владимирович
В старые времена в этих местах свирепствовала лихорадка, рассадником которой были мухи, вылупившиеся из личинок. Придумали оригинальный выход из этого положения. Из Южной Америки, кажется из Аргентины, завезли маленьких рыбок, которые поедали личинок будущих малярийных мух. Так была побеждена лихорадка, доставлявшая беды многим поколениям мингрелов. Вообще мингрелы, несмотря на коварный климат, люди очень здоровые. Тут все дело в спартанском воспитании детей с самого рождения. У дочери нашей хозяйки Нателлы младенец поначалу здорово ревел за стенкой, не давая спать. Ревел часами. Причем никто не брал его на руки и не баюкал. — Нателла, — как-то при встрече спросил я ее, — чего это вы маленького Мишу не успокаиваете, никогда не берете на руки? — А у нас это не принято. Ребенок должен лежать в своей кроватке и не привыкать к рукам. Дней через десять и плакать перестанет. Вы хоть раз нашу люльку видели? — Нет, а что в ней особенного? — Посмотрите и сами увидите. Пришли в комнату, где лежал малыш. Действительно, многое было необычно. Мальчик лежал голенький (если не считать короткой рубашечки) в самодельной деревянной кроватке, которую можно было качать с одного бока на другой. Под головой у малыша не было подушки. Не было и матрасика. Чистая кроватка, покрытая простынкой. Зато в кроватке было сделано отверстие, и ребенок справлял свои делишки в тазик, стоявший внизу. Удобно и гигиенично. Мальчик всегда был сухой. Не везде, наверное, это применимо. В средней полосе лежать так малышу холодно, а тут жара, практически нет зимы. Для борьбы с заболоченностью здесь были когда-то высажены . Считалось, что они обильно впитывают влагу. Однако позже выяснилось, что днем эвкалипты действительно потребляют много воды, зато ночью, как мощные насосы, отдают ее еще в большем количестве.
В этой местности не росли фруктовые деревья и кустарники, не было и знаменитой лозы. Виноград, груши и ягоды нам возили крестьяне со склонов гор. Как-то я поинтересовался у хозяйки: — Что же вы сеете на этой заливаемой водой земле? — Только кукурузу. Она любит воду. Еще выращиваем коконы шелкопряда. — Как это? — Пойдем в сарай, покажу. На специальных решетках, положенных одна на другую и напоминавших колодезный сруб, лежали зеленые ветки тутового дерева. Меж листьев виднелось множество . — Вот выкармливаем их, а завьют коконы, сдаем. — Кого, гусениц? — Нет, бичо, не их, а коконы, — рассмеялась хозяйка. — Гусеницы к этому времени превращаются в куколок. — А что дальше, Маргарита Артемьевна? — Куколка становится бабочкой и стремится улететь. Только мы не должны этого допускать, иначе бабочка попортит кокон. Ведь чтобы вылететь, она делает в нем отверстие ну и, конечно, портит кокон. А ведь шелковая нить должна быть целой. — Как же тогда уберечь ?
— Нужно сдать на предприятие кокон, пока куколка не стала бабочкой. А уж там паром или горячим воздухом убивают куколку, а с кокона сматывают шелковые нити. С любопытством глядел я, как гусеницы, поедая зелень, выделяли тончайшие нити, обматывая свое тело похожими на восьмерку петлями. — Вот видишь, это готовый кокон. — Хозяйка подала мне маленький бархатистый комочек, похожий на яйцо небольшой птички. — И какова же длина шелковой нити? — Больше километра. Причем это самый что ни на есть натуральный шелк. — Много приходится заготавливать зелени? — Да, гусеницы ее поедают быстро. Вот так я открыл для себя еще одно чудо живой природы.
* * *
Трудности нашего быта с лихвой окупались взаимовыручкой и крепкой дружбой, утвердившимися в гарнизоне. За продуктами нашим женам приходилось ездить в город, преодолевая несколько десятков километров на машине. Установилась традиция: едешь в город, привези продукты соседям. Если кто-нибудь болел, каждый считал своим долгом поделиться лекарством. По вечерам в присутствии многочисленных зрителей резались в волейбол. Все вместе в клубе смотрели привезенный из города фильм. В общем, все были на виду, жили как одна семья. В один из дней в кабинет дивизионных специалистов влетел рассыльный. — Товарищ старший лейтенант, там у входа в штаб ваша жена, просит выйти. — А что случилось? — Говорит, какая-то телеграмма... Выскочил на улицу. Растерянная Виктория сидела на лавочке, держа телеграмму в руке. — Что случилось? От кого телеграмма? — От твоей . Из Адлера.
Недавно писала, что хочет с соседкой по дому на месяц приехать в Адлер отдохнуть. Что же могло произойти? Дрожащими руками развернул телеграмму: «Мама тяжело заболела. Срочно приезжай. Клавдия Ивановна». Пошел к комдиву. Красовский прочел телеграмму, стал успокаивать: — Ну и что ты так переживаешь? Да ничего с ней не случилось. Просто захотела тебя увидеть, вот и отбила телеграмму. Даже не заверила у врача. — Не может моя мать на такое пойти, Владимир Александрович. — А ты не зарекайся. Сама не могла, так люди научили. Кто эта Клавдия Ивановна? — Соседка по лестничной клетке, подруга матери еще с блокадных лет. — Ну, ну... Вот вернешься, скажешь, кто из нас прав. А сейчас собирайся. Даю тебе трое суток, включая дорогу. И не опаздывай в часть. Если на самом деле что-то серьезное, дай телеграмму. Ну, иди. Вышел от комдива. Голова гудит от противоречивых чувств. Ночью в поезде не спал, курил в тамбуре и все думал: «Как там мама?» Вот и Адлер. Бегу по адресу: мать писала, что сняла комнату в доме железнодорожника. Толкнул калитку и увидел на крыльце... улыбающуюся маму. Кинулись друг к другу, обнялись. — Что случилось, мама? Ты уже поправилась? — Да я, сынок, и не болела, — ответила она смутившись. — А телеграмма? — Добрые люди посоветовали. Ты уж извини меня, старую, соскучилась по тебе. Вот и поддалась на уговоры. Особенно на твой приезд не рассчитывала, телеграмма-то не заверена. А ты приехал. Не знаю, как и передать, до чего я рада. А перед начальством извинись за меня. Поймут.
— Понять-то поймут, но больше так делать не нужно. У меня от этой телеграммы до сих пор голова как чурбан. И Виктория сама не своя. — Прости меня, сынок. Сбили с толку. — Ладно. Что случилось, то случилось. А я очень рад, что тебя увидел. Сейчас переоденусь — и айда на море. До позднего вечера пробыли мы на море, всласть накупались. Утром следующего дня на автобусе съездили в Сочи. Могли ли мы с мамой думать в блокаду, что когда-нибудь будем гулять среди празднично одетых людей по набережной одного из красивейших приморских городов... Вечером я уехал. Владимиру Александровичу Красовскому по прибытии в часть я все рассказал без утайки. — Ну, вот видишь, я оказался прав. А ты в панику. Слушай старших. А за правду спасибо. Рад, что повидал мать. Но в следующий раз отпущу только по заверенной телеграмме! — Следующего раза не будет, товарищ капитан второго ранга. — Дай-то бог!
* * *
Осенней ночью дивизион выходил на полигон для выполнения торпедных стрельб. В ожидании корабля-цели легли отдохнуть прямо на палубе. Обдуваемые теплым ночным ветром, разговорились с Трущелиным. — Мне нынче в академию поступать, — проговорил Борис. — И знаешь, Виктор, не представляю себя без дивизиона, без здешних мест. А какие у тебя планы? — Пока не знаю. Печень что-то начала сильно болеть. Как приду с моря, часа два здорово ноет. Наверное, от тряски. — Это у тебя блокада боком выходит. Подлечиться надо. — Да уж три раза был в Ессентуках. Врачи советуют перейти на берег. Думаю, пока еще рановато. — Давай пожуем ?
— Давай, хотя говорят, что она мне вредна. Посасывая соленые кусочки рыбы, мы еще долго делились друг с другом планами. С флагманского катера, осветив в темноте море, взвилась сигнальная ракета. Пора отдыха кончилась. — Заводи моторы! Над притихшим морем дружно взревели дизеля катеров. На экране радиолокационной станции белым зернышком засветилась цель. — Боевая тревога! По пеленгу... дистанция... обнаружена цель. Определить элементы движения цели, — передал по радио своим катерам команду Трущелин, для верности плотнее прижимая рукой ларингофоны. — Атакуем строем уступа! Задрав нос, катера понеслись к цели. На дистанции залпа, выпустив по кораблю торпеды, они помчались по их следу. На разборе капитан 2 ранга Красовский среди других похвалил и моих подчиненных: — Отмечаю хорошее знание техники радиометристами дивизиона. На переходе морем у «двести пятого» вышла из строя станция. Радиометрист Пантелеев мгновенно определил неисправность. Заломив мачту, в считанные минуты заменил клистрон, и станция снова заработала. Надеюсь, на призовых стрельбах дивизион не подкачает. Спасибо за службу!
* * *
...Прошло много лет. Приближалась двадцатая годовщина Победы советского народа над фашистской Германией. В канун праздника в часть, где я тогда служил, была передана телефонограмма, предписывающая мне прибыть в Москву в одно из управлений Министерства обороны. Обеспокоенный, я помчался к командиру узнать причину экстренного вызова. — Не беспокойтесь, — улыбаясь, сказал капитан 1 ранга. — Вас вызывают для вручения награды. Указом Президиума Верховного Совета СССР за боевые отличия в боях с немецко-фашистскими захватчиками вы награждены . Так что от души поздравляю.
Предательски дрогнули ресницы, в горле комок. В одно мгновение вспомнилось все. Блокада, бомбежки, артобстрелы, Дорога жизни, родной полк... И вот награда. Таким орденом гордится каждый фронтовик.
* * *
За час до назначенного времени я был в бюро пропусков в центре Москвы. Пропуска еще не выписывали, пришлось обождать. — Простите, товарищ полковник, — обратился я к немолодому офицеру, — вы тоже, наверное, приглашены для получения награды? Посмотрев на меня, полковник улыбнулся. — Не знаю, как вам, а нам действительно будут сегодня вручать награды. Вы еще молоды, и слово «тоже» к вам, наверно, не относится. В свою очередь, улыбнулся я. — Да нет, подходит. Я тоже ветеран войны, и мне сегодня тоже будет вручен орден Отечественной войны, — сказал я с гордостью. Полковник удивленно и уважительно посмотрел на меня. — А как же ты, — как равный равному сказал он, — успел повоевать? — Да вот так, был сыном полка. — Ну что ж, солдат, давай сядем в зале рядом. А потом был торжественный прием. Седой, известный еще с войны генерал вручал нам награды. Моему соседу вручили орден Красного Знамени. Подошел и мой черед. Волнуясь, держал я в руках красную коробочку с орденом. Серебро приятно оттягивало ладонь. «Какой он красивый, — подумал я. — И какой строгий, а вместе с тем простой». И еще невольно подумалось: «Пусть наши ордена, передаваясь по наследству от поколения к поколению, символизируют мирное небо и сияющие в нем звезды, так похожие на эти награды».
К 20-летию Победы был объявлен конкурс на лучший проект . 3 декабря 1966 года прах Неизвестного солдата, павшего в битве под Москвой в 1941 году и похороненного в братской могиле на 41-м км Ленинградского шоссе, был захоронен в Александровском саду у Кремлевской стены. Открытие мемориала состоялось 8 мая 1967 года. -
* * *
Я рассказал об офицерском становлении одного из ленинградских мальчишек, судьба которого была счастливой: он не умер от голода в блокаду, не погиб на фронте. Его судьба вовсе не уникальна. В ней, как в капле воды, преломилась жизнь многих моих ровесников — тех ребят, кто не успел на гражданскую, не успел в Испанию, не успел толком и на Великую Отечественную, но все же хлебнул лиха наравне со всеми «успевшими». Разумеется, большинство моих товарищей стали военными людьми, носили и по сию пору носят погоны — армейские, флотские, пограничные... И это закономерно, в этом общая примета поколения. Мы выжили. И наш долг — дать выжить тем, кто родился после нас. Время сделало нас пожизненными солдатами. У каждого в жизни своя звездная атака. У молодежи пятидесятых — целина, восьмидесятых — БАМ. Своя звездная атака и у героев, выполнявших интернациональный долг в Афганистане. Главное, что объединяет всех в этой атаке, — любовь к Родине, преданность своему народу. В этом — смысл жизни каждого.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ. 198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус. karasevserg@yandex.ru
Мой дед Григорий Иванович (дядя Гриша). Мой дед П.Г.Федотов. 1914 год.
Дочь Варвары Семёновны Ксения Ивановна (моя бабушка) училась в Первой Тифлисской Великой Княгини Ольги Фёдоровны женской гимназии, но после смерти отца учёбу пришлось оставить из-за нехватки денег. (У меня сохранилась квитанция об оплате учёбы в гимназии: двадцать семь царских рублей за полугодие с одного учащегося, а детей-то было трое!). В 18 лет Ксения Ивановна вышла замуж за железнодорожного чиновника, саратовского дворянина Павла Григорьевича Федотова. В 1915 году он, будучи в командировке, заболел тифом и умер в больнице родного города Саратова, оставив (по примеру своего покойного тестя) молодой вдове маленькую пенсию, двух сыновей и двух дочерей. В 1917 году "скончалась" и пенсия. Ксения Ивановна с большим трудом устроилась на работу воспитательницей в детском доме, а все четверо её детей стали воспитанниками этого же приюта. Потом были меньшевики. А в 1921 году наступила эра советской власти.
Молодая вдова Ксения Ивановна со своими детьми. Слева направо: Жора, Котик, Кетя, Лара. 1917 год.
Все четверо детей получили профессионально-техническое образование: Георгий (1906) стал токарем, Константин (1908) - слесарем, Екатерина (1912) - портнихой, Ларисса (1913) - маляром.
ДЕТСТВО
До школы
В результате вышеупомянутой комсомольской свадьбы в Тбилиси 19 августа 1931 года в 9 часов 30 минут (по местному времени) родился будущий кандидат в адмиралы Гиви Александрович Азрумелашвили. Менять уютную утробу матери на этот все ещё не благоустроенный мир мне было неприятно, но я, как мужчина (к тому же упорный белый баран по китайскому календарю и отважный лев по Зодиаку), стоически молчал. Молоденькая медсестра-акушерка считала, видимо, что все новорождённые должны громко плакать, высоко подняла меня одной рукой, а другой фамильярно шлёпнула меня по попке, причём довольно-таки чувствительно. Но я не заплакал, только хмыкнул от возмущения, приоткрыл правый глаз, прицелился и пустил струю на обидчицу. Все присутствующие от неожиданности ахнули, а потом стали надо мною смеяться. Мне вдруг стало стыдно за свой поступок, и я заплакал. Больше никогда в жизни я так не поступал. Повторять свои ошибки не в моих правилах. В детстве я в основном был паинькой и вырос в законопослушного гражданина, всю жизнь прилежно работал и, следуя пословице "век живи, век учись ...", постоянно чему-нибудь учился.
1931 год. На кепке отца.
В детстве моими любимыми игрушками были кубики (строительные и с алфавитом), большой деревянный линкор на колесиках и металлический конструктор. А ещё я любил шить своим мишкам и куклам штаны, рубашки, платья, подражая своей тёте Кете, которая, как вы уже знаете, была портнихой. Она обильно снабжала меня лоскутками материи и советами. Благодаря этому я рано овладел ножницами и иглой и до сих пор люблю шить себе: то брюки, то жилет, то ещё что-нибудь, было бы время. Когда в детском саду нас начали обучать вышиванию стежками и крестиком, все хвалили мои работы, и мне это льстило. Мой двоюродный брат Борис Георгиевич Федотов на два месяца (но без одного дня, как всегда подчёркивал он) младше меня. В детский сад нас водили в одну и ту же группу. Мы очень дружили и во всём соревновались, но в духе того времени, т.е., помогая друг другу, а не конкурируя. Он лучше меня рисовал лошадей, а человечки у меня получались красивее, но оба любили рисовать корабли и, хотя море видели только в кино и на картинках, мечтали быть моряками, что видно и по фотографиям.
1938 год. Тяга к морю появилась рано, сперва хотя бы к нарисованному.
1939 год. Я, Ксения Ивановна (наша Бабуля) и мои двоюродные братья Котик и Боря (тоже нахимовец).
1940 год. Боржоми. Я, Захар Алексеевич (Шакро-папа) и Мария Михайловна (Бабо).
Родители наши любили книги и много нам читали. В шесть лет я уже знал наизусть "Памятник" А.С.Пушкина, "Кушай тюрю, Яша..." Н.А.Некрасова и многие другие стихи и самостоятельно прочитал первую книжку. Это был рассказ А.П.Чехова "Каштанка". В оперу впервые повела меня тётя Кетя. Это была опера Джакомо Пуччини "Чио-Чио-Сан". Потом были "Русалка" А.С. Даргомыжского, "Кето и Коте" В.Долидзе и другие. Опера мне очень нравилась, но я поначалу возмущался, когда пели дуэтом, одновременно каждый свою партию, и говорил: "Что они перебивают друг друга? Это же некультурно! Неужели он не может помолчать, пока она поёт?" А в семь лет я возомнил себя поэтом. Дело было так. Мне попалась на глаза брошюра с батальными картинками "Шенграбен" Л.Н.Толстого. Прочитав её, я сочинил пару четверостиший, пересказывающих прочитанное, и весьма польщенный всеобщей похвалой, самонадеянно говорил, что, когда подрасту, всю книгу переведу в стихотворную форму, но, замечая при этом в голосе и во взглядах старших некоторую усмешку, думал про себя: "Они, похоже, сомневаются, но я им докажу".
Однако не прошло и года, как отец купил две толстенные книги, это был роман Л.Н.Толстого "Война и мир". Я понял беспочвенность своей амбиции и надолго перестал сочинять стишки. Решил стать архитектором и рисовал немыслимые дворцы и интерьеры. Чем больше вспоминаю детство, пытаясь описать что-то главное, тем более необъятной кажется мне эта тема. Одно воспоминание вызывает другое, и всё кажется важным или забавным, всему хочется уделить строчку. Вспоминаю, как я всерьёз отвечал на шуточные вопросы взрослых. Ответ мой часто начинался так: "Точно не знаю, но думаю, что...". И я объяснял: и откуда, по моему мнению, берутся дети; и почему Земля круглая; откуда взялось солнце, и почему оно не остывает, как все горячие вещи; и почему в море не выловят всех осьминогов, которые иногда нападают на водолазов, и т.д. и т.п., до бесконечности. И всему я давал свою детскую, но материалистическую трактовку. "Ну, и фантазер ты, Гивка!" - часто слышал я от взрослых. Единственное событие, которому я не мог дать объяснения, - это почему 14 июня 1937 года арестовали моего любимого дядю Котика. (Он дожил до реабилитации и погиб 20 августа 1955 г.).
Школа
1 сентября 1939 года в 9.00 я начал учёбу в тбилисской (русской) 26 средней школе, а за 2 часа 15 минут до этого началась Вторая Мировая война. Это событие никак не повлияло на занятия в школе, но взрослые, видимо, почувствовали. Помню, как отец по утрам боялся опоздать на работу. Время было суровое. В воздухе пахло грозой. Но люди жили более открыто, как-то более дружно, что ли, чаще ходили друг к другу в гости, чаще выходили всей семьёй просто погулять по набережной или в каком-нибудь парке. Все были почти одинаково бедны, но жизнь год от года заметно улучшалась, и это вселяло уверенность в завтрашнем дне и оптимизм.
Гордость моего детства, первенец плана ГОЭРЛО в Закавказье - ЗАГЭС им. В.И.Ленина. Памятник вандализирован.
Мы жили в однокомнатной квартире с удобствами во дворе. Комната была на втором этаже, вход с подъезда, так что во двор попасть было можно, лишь выйдя сперва на улицу. В школе я был отличником. Кое с кем из одноклассников я был знаком ещё с детского сада, но дружил с Лёвой Киселевым, моим вечным подопечным по арифметике и соседом через улицу. В нашем дворе сверстников у меня не было. 1 декабря 1939 гола родилась моя сестренка Инга, и я почти переселился к бабуле Ксении Ивановне. Школа была, как раз, на полпути к ней. Мои Федотовы жили в двухэтажном доме на углу проспекта Плеханова и улицы Жореса. На первом этаже были магазины, а второй этаж представлял собой одну большую коммунальную квартиру с длинным изогнутым тёмным коридором с изолированными комнатами по обе стороны. Коридор имел два выхода: один - через подъезд на улицу Жореса, другой - через двор на ту же улицу. Бабуля жила со своей матерью и дочкой в комнате с двумя окнами на проспект, а её сын со своей семьёй в комнате напротив с окном во двор. Семья дяди Жоры была большая: жена Александра Андреевна и сыновья: Боря (мой сверстник), Котик (1937г.р.) и Эдик (1935 г.р.). В доме бабушки я знал всех соседей и имел много друзей. В августе 1940 года у меня появилась ещё одна сестра, сводная. Это была двоюродная сестра моего отца Светлана (1932 г.р.), которая осиротела после того, как её отца Левана Моисеевича, убеждённого большевика, арестовали в октябре 1939 года, а болевшая туберкулёзом мать не прожила и года после ареста мужа. Мои родители удочерили Светлану. Тут я приведу любопытный эпизод, который мне известен со слов моего отца.
В Тбилиси шла партийная конференция, на которой в качестве представителя вышестоящих партийных органов присутствовал Л.П.Берия. Один карьерист, желая выслужиться, заявил с трибуны: "...мы ещё должны разобраться, почему присутствующий здесь коммунист Азрумелашвили приютил у себя дочь врага народа Левана Азрумелашвили..." Берия, не вставая, с места прервал оратора: "И правильно сделал. Запомните, сын не отвечает за отца". Света была умная девочка, но очень задумчивая и грустная. Я её очень жалел. Училась она на «отлично». В мае 1941 я закончил второй класс, а Света - первый, и мы принесли домой две похвальные грамоты. А через месяц началась Война. Отец мой в первый же день войны был призван в армию. Я гостил у своей Бабо (Марии Михайловны), а Света - у Бабули (Ксении Ивановны) и тети Кети. Бабо сразу же собралась и вместе со мной поспешила к нам домой. Там уже была и Ксения Ивановна, а мать принарядила сестрёнку Ингу, чтобы проводить папу, и мы все вместе направились к военкомату. По дороге Мария Михайловна предложила зайти к фотографу и сфотографироваться, что мы и сделали. Умна и дальновидна была моя Бабо.
Продолжение следует.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ. 198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус. karasevserg@yandex.ru
С вопросами и предложениями обращаться fregat@ post.com Максимов Валентин Владимирович
