Настоящей «подводницей» я стала не сразу, эта почетная должность даётся не по статусу мужа, её надо заслужить. Первый год после замужества жила прежней жизнью, работая в Доме Офицеров, правда с большей нагрузкой, потому как под миллионное сокращение военных кадров попали и наши офицеры, среди них Роберт Александрович. Его должность стала гражданской. Наше начальство совместило ее с должностью художественного руководителя и сочло доверить её мне, уволили администратора, и обязанности автоматом перешли ко мне. Спасибо нашему дружному, ответственному, доброжелательному и, что немаловажно, культурному коллективу. Как они мне помогали все, как я старалась изо всех сил, справлялась как могла, с превеликим удовольствием. Расстраивалась, когда проходили гастроли столичных театров или концертов Эдди Рознера, Валерия Ободзинского и совсем доведшие меня до отчаяния – концерты Олега Лундстрема. Всех желающих попасть на их концерты, было не вместить, появились даже недруги – специфика должности администратора. Все это меня закаляло, воспитывало – школа мужества, как же она мне пригодилась в жизни. Профессию «подводницы» я только начинала познавать, выезжая на несколько дней в гости к мужу в гор. Находку, где продолжал службу Эрик, во все глаза смотрела со стороны на жизнь офицерских жен и их семей. Восторгалась Валюшей, женой Рудика Пустовита, другими женами, поражала меня их жертвенность, полностью подчинив свою жизнь службе мужа, – он в море, она на берегу, – месяцами в ожидании встречи. Про себя думала: да они героини, эта жизнь не для меня, я не выдержу. Начинала понимать тех жен, которые оставались в столичных городах, удобных квартирах, работали по специальности, не бросив свои дипломы на алтарь профессии жены, ожидая мужей к себе в отпуск. После каждого возвращения из Находки всё больше росла неуверенность в себе, и всё больше убеждала себя в своей слабости. Все мои сомнения были смыты первой же волной, при первом же приказе мужа: прибыть к новому месту службы в такое-то время. Приказы не обсуждаются... Сама не заметила, как я очутилась в бухте Конюшково – месту первой нашей совместной службы. От себя не ожидала, что оказавшись неожиданно в экстремальной ситуации, не растерялась, впопыхах выполнила курс молодого матроса. Одна, на глазах у изумленных пассажиров и собственного мужа, со сна перебросала весь наш багаж из отцепленного вагона в следующий, который шёл к станции Дунай, ближайший ЖД пункт от пос. Конюшково. Мне понадобилось пять минут.
Глубоководные причалы в бухте Конюшкова Уже сидя в другом вагоне, молча и спокойно оглядывая всю эту кучу, я с ужасом подумала, а ведь это только начало. О будущем подумалось с грустью. Это был наш первый вояж к первому месту назначения. По прибытии мы получили маленькую комнатку в трехкомнатной квартире трехэтажного дома. Жизнь за окнами меня мало интересовала, я была такая измученная работой без отпусков, переездом, мечтала только об одном – выспаться и никакой работы, как можно дольше. Я не хотела знать, что есть телефонная связь, и заинтересованность начальников иметь организованную культурно-просветительную работу в своей части. Конюшково, раннее утро – серое утро, ландшафт напоминал чашу – серую чашу... Было одиноко и сиротливо до дрожи, до озноба: после бурной, полной, насыщенной событиями, головокружительной творческой жизни – в серую чашу, осеннюю чашу... Встретила меня (довольно снисходительно) молодая, красивая, с выразительными серыми красивыми глазами, кверху вздёрнутыми ресницами (потом я могла наблюдать, как она мастерски это делала), с очень чувственным носом, с высоко вырезанными крылышками, женщина – Тамара Филипповна Руденко. Весь вид этой уверенной женщины соответствовал «Уставу жены военно-морского офицера». Мой неискушённый взгляд успел заметить, что моя соседка в ожидании ребёнка, второго, первая уже была девочка 12-ти лет – Лорочка, хорошенькая, но капризная. Заметила и некоторую надменность по отношению к женщинам нашего гарнизона. Она этого не скрывала и даже в одном из разговоров посоветовала мне быть осторожной в выборе подруг. А меня, как на грех, на второй день моего пребывания по телефону соседки вызвали в политотдел бригады и обязали возглавить культурно-просветительную работу и серьёзно заняться женсоветом. Пошла-покатилась наша гарнизонная жизнь, и самое активное участие в ней принимала наша квартира. Тамара тоже включилась в общественную работу. Мы зажили единой семьёй, все заботы, радости и хлопоты у нас были общими, искали выход из каких-то плановых и внеплановых ситуаций. А вскоре начали подготовку к встрече Нового года. 1961 год встречали вместе, Тамара вся искрилась, вечер был чудесным, а какие задушевные романсы звучали, исполненные дуэтом Тамарой и Николаем! Серые будни заполнились Лориными музыкальными уроками, мужскими морскими рассказами, общими литературными чтениями на кухне произведений Золя, Бальзака, Толстого и жареной картошкой по вечерам. Незаметно наступили дни, в которых начали проявляться определённые симптомы в поведении нашей Томочки: внезапные и необоснованные перебои в настроении, походка её стала «уточкой», часто хваталась за спину и удалялась в свою комнату отдохнуть. В марте у моей сестры родился сын Игорь. У меня не было возможности из-за занятости его повидать, теперь ожидали прибавления в семье Руденко. Кого ждать – не знали! Поговаривали – «будет девочка». В апреле полетел Гагарин, кое-что зазеленело в нашей чаще, стали копать огород рядом с нашим домом. Больше были на воздухе, все вместе, все рядом. В разговорах звучала одна тема – роды! И, как всегда, кстати, в местной газете появилась статья о том, как матрос-шофёр принял роды по пути в госпиталь, перегрыз пуповину, перевязал её соломой, укутал новорожденного телогрейкой и доставил обоих по назначению. А чем у нас была лучшей ситуация? В посёлке Дунай роддома не было, райцентр далеко, наиболее подходящий пункт, где могут принять роды – госпиталь при Военно-морской базе (ВМБ) в бухте Разбойник – 30 с лишним километров. Меня преследовала одна мысль: кто повезёт, как довезём? Довезём? Проблемы с машиной, свободным от больных врачом, времени суток, самочувствием Тамары и проч. Я решительно подготовилась к самому экстремальному случаю. «Походная сумка» была укомплектована за две недели до родов: спирт, нитки, ножницы, йод, простыня, одеяло. И стало на душе спокойней. Об этом знали только я и Тамара, чтобы остальных не вводить в панику. Незаметно пролетели официальные майские праздники, мы готовились к своему – семейному. И этот праздник пришёл! 6 мая ранним утром постучал Коля и коротко сказал: «Началось, поехали!» Суеты не было, было тревожно и молчаливо. Коля сидел на телефоне, обзванивал флагманского врача, санчасть в попытках получить медицинское обеспечение на поездку, разыскивал Пану Николаевну, соседку и подругу семьи Руденко, чтобы присмотрела за Лорочкой, которая уютно и безмятежно спала, Эрик был в море, я одевала Тамару. Наконец последовала команда Коли: «В машину!» – и мы покатили-поехали в госпиталь в бухте Разбойник, и, конечно, без врача. Я «понимала» всю свою ответственность за будущее ребёнка и роженицы. Что моё беспокойство? Надо было видеть Колю: его увлажнённые нежные глаза так настойчиво просили Томочку держаться, что подвести их было бы просто жестоко. Шофёр в темноте старательно объезжал все ямы и канавы. Незаметно забрезжил рассвет. Постепенно волнение стало ослабевать, и Томочка разговорилась. На миг все забыли, по какому случаю, мы оказались в машине в столь ранний час. Так и подъехали к госпиталю. Томочку сдали в руки врачам и осиротели... Долго стояли в растерянности у машины, забыв, что ещё надо делать, куда и зачем дальше двигаться? Неожиданно для себя я робко предложила проехать к магазину и что-нибудь купить. На обратном пути мы решили навестить Тамару, кое-что передать ей и возвращаться домой, ждать результатов. Молодец, Томочка! Она не заставила нас долго ждать – она сделала нам праздничный подарок совершенно неожиданно. Я оставалась в машине, ожидая Колю. Через некоторое время он появился на пороге госпиталя. Вид его был мрачен. Как-то по-будничному тихо сказал, скорее отвечая на мой немой вопрос: «Родила...» Мы с шофёром совершенно не восприняли это всерьёз, предложили ехать домой и ждать. Утро набирало силы, и день обещал быть солнечным. По Коле этого было незаметно. И только на мой повторный вопрос, он коротко и серьёзно ответил: «Девочка...» Моей радости не было конца, только была непонятной подавленность Коли. Тяжело опустившись на сиденье, он мрачно произнёс: «Я так хотел мальчика...» О, как я обрушила свой гнев на него за всех женщин, закончив, что он ещё будет сожалеть о сказанном. Так и получилось. Не прошло и дня, – надо было видеть его искрящиеся глаза и бесконечную радость в них! «Эта мерзавка», – с любовью называл Коля Иришечку. Она вдохнула столько жизни в наши «Конюхи», в нашу жизнь. А сколько было «обмываний», сколько съедено жареной картошки всеми конюшковцами до выписки из госпиталя новорожденной и её мамочки! Все готовились к их встрече: подъезды вымыли, цветы, собранные от всех соседей, были расставлены по всей лестнице нашего подъезда. Лозунги, плакаты, музыка, накрытые столы... Радость была всеобщей! Это было в мае 1961 года. Страна жила на едином дыхании энтузиазма преобразований во всех сферах жизни. В наши семьи эта теплая, ароматная весна принесла новые две жизни – 19 марта у моей любимой, младшей сестры Людочки родился сын Игорек, чудный крепыш с прической Н.С.Хрущева – венчиком. В семье Руденко 6 мая родилась чудная, с большущими карими глазами Иришка – «любимая мерзавка» (так звал её Николай Кириллович со дня ее рождения). Все пребывали в счастливых хлопотах, связанных с новорожденной.
1962 год. Приморский край, посёлок Конюшково. На фото у меня на руках Ирочка Руденко, справа её старшая сестра Лора.
У Тамары начались проблемы, связанные с грудницей, все народные средства оказались бессильны, и ничего, кроме операции, не помогло. Кормление Иришки, вернее, изобретения, подбор питания для нее был для меня мучительным, я не говорю об ответственности. Бессонные ночи, двое детей, опыта никакого, Тамара после операции с температурой, мужья на службе. Николай Кириллович аж в Китае, в срочной командировке, Эрик на лодке, где командиром был Олег Волгин – холостяк грезил о своей царевне, которая жила в Москве и ехать на Дальний Восток пока не собиралась. «И правильно делала, – думала я про себя, – разве можно иметь семью, детей в подобных условиях, где ограничено всё, даже скромные необходимые средства для выхода из подобных ситуаций». Я не паниковала, но руки опускались, хотя старалась не подавать вида. Но всё когда-нибудь кончается. Томочка поправилась, Иришка окрепла, Лорочка стала уравновешенней, появились успехи в учебе, музыке. Николай Кириллович вернулся из Китая в здоровую, благополучную семью. Короткая служба в Конюшково нас навеки подружила, сроднила с замечательной семьей Николая Кирилловича Руденко, в то время капитана 2 ранга, флагманского инженер-механика бригады подводных лодок, его красавицей женой Тамарой.
Николай Кириллович и Тамара Филипповна Руденко, июль 1981 г.
Перед тем как мы снова оказались во Владивостоке, мы на короткое время ремонта лодки прошли горькую службу в Большом Камне – «Гремучий Змей» в народе. Это название меня заинтересовало, я выспрашивала у сослуживцев, у гражданского населения. Одни улыбались, другие уклончиво уходили от ответа, третьи предпочитали молчать. В моем понятии, это природный террариум для всех видов змей, простиравшийся на бесконечные километры во все стороны со смешанными таежными лесами послеледникового периода. Пожив немного, присмотревшись к специфике жизни, быту города я стала постепенно понимать, что означает это название. Все оказалось значительней проще и печальнее. Жилья катастрофически не хватало специалистам и рабочим Судоремонтного завода. Кто имел своё жилье, мог сдавать работникам этого завода. Семьи офицеров к ним не относились. Кто сдавал квартиры нашим семьям, наказывались руководством. Но многие рисковали, за что мы были им очень благодарны, обещав постоянно находиться в боевой готовности, чтобы в любое время покинуть данное местонахождение, которое «случайно» было обнаружено. Об этом сразу оповещались наши мужья, отправляли пару своих матросов к месту нашего расположения с новым адресом. Мы в одночасье, побросав пару чемоданов на полутороспальную железную кровать с металлическими спинками, в руках горшок с цветами, следовали пешком по заснеженным улочкам через весь «Гремучий Змей» – к новому месту назначения. Местные, глядя из своих окон, кто сочувственно вздыхал, кто улыбался под фразу: «опять декабристок ведут». Спасибо братикам матросам, они нам сочувствовали, помогали как-то обустроиться на новом месте – поставить кровать, перенести стол, если таковой был в наличии. Вместо стола мы могли обходиться и двумя чемоданами, покрытыми скатертью. Непременно были занавеси на два окна (на всякий случай, если повезет), за дверью устраивали гардеробную. Из табуреточки и какой-нибудь подставочки получался замечательный прикроватный столик, на нем салфеточка, маленький китайский ночничок, в который наливались любимые духи или парфюм, и пара настольных книг. Положив вечером, ночничок на плечо, читай себе в удовольствие до прихода мужа. Тщательно вымытая, обустроенная квартира со свежезаваренным чаем, была готова к его приходу. Поздно вечером вернувшись со службы, оглядев новое гнездо, он радостно восклицал: «Как будто и не переезжали!» А это был двадцатый переезд за четыре месяца. Но ведь это не главное. Хотелось быть вместе, и надо было быть вместе именно в том месте – «Гремучем Змее».
Снабжение в Большом Камне было для находчивых и предприимчивых. На рынке семечки и веники, в магазинах одни консервы и макароны, темно-коричневое китовое мясо с приложением рецепта его приготовления, что категорически противоречило школьной программе, в которой утверждалось: «китовое мясо несъедобно». Зато ассортимент винно-водочных напитков разнообразен, на зависть всему Приморью. Вот где начинался террариум. Дом Культуры – кино два раза в неделю и один раз танцы, что не отвечало культурным запросам населения. Пили, пили много. И это в четырех часах езды по железной дороге от Владивостока, да и морской путь должен бы служить на благо рабочим завода и их семьям. На базах были продукты, их хватало даже в самых отдаленных районах Приморья. Не знаю, я не понимала руководство завода, люди смирились, находили какой-то выход, жили весело. Вечерами за окнами до поздней ночи можно было прослушать все песенные жанры, любых репертуаров – народ любил петь. А если вступал ансамбль или квартет мужских голосов с программой песен Булата Окуджавы: «...Ударив шаг по улицам горбатым, Как трудно стать солдатом, солдатом...» – значит, пошли наши молодые офицеры, возвращающиеся из кино или гостей. К сожалению, многие из них не могли противостоять широкому гостеприимству местного населения. Соблазн был один – посидеть, выпить. Ширилась, так называемая, «кооперация»: у местного населения что-то с огородов, у моряков спирт с кораблей – все в доле, и всем хорошо. Короткая жизнь в Большом камне запомнилась мне на всю жизнь, но зато этот опыт мне пригодился в Советской Гавани. В Камне я была без работы, без друзей и единомышленников и бессильна что-либо изменить в своей жизни. Надо же так умудриться, за время проживания там, моя память не удержала ни одного имени, ни одной сколько-нибудь приятной встречи, кроме сослуживцев Эрика, которых я всеми силами пыталась оградить от радушных приемов и ядреных ершей под кокетливым названием – коктейль. Как хватило сил, терпения выстоять в столь новых житейских условиях, не знаю. Может быть борьба за здоровье, жизнь Ильина, за достоинство формы морского офицера. Скорей чудовищный случай, когда Эрик после очередного застолья, возвращаясь в очередной раз из «гостей», заснул на стадионе, запорошенный снегом, в нескольких метрах от дома, где я его случайно обнаружила после нескольких часов ночных поисков. Удивительно, как я всё это выдержала? Чемоданное настроение меня не отпускало ни на один день. Но любовь, терпение, желание верить в друга побеждали. А через год мы оказались снова во Владивостоке – Эрик на Дальзаводе в ремонте, я на своем рабочем месте. Опять с условиями: реанимировать работу Дома офицеров, очистить от случайных кадров и вернуть статус «нашего домика».
БДК Николай Вилков в Дальзаводе Приютил у себя наш спаситель Эдик, жизнь вошла в привычное русло – вот счастье. Через некоторое время в наш терем поселилась семья Руденко. Как мы размещались в двенадцатиметровой комнате, знали только мы. Запомнился постоянный смех, ночью кто-то на кого-то наступил, взрослые спали на полу, девочки – на диване. Поворачивались с боку на бок по команде, утром вставали шёпотом, едва разогнув спины, стараясь сохранить сон девочкам. Днем мы на работе, гостям – свободное время для сборов к отъезду, вечером шутки, рассказы, впечатления, песни... Всем было что сказать, всем было интересно слушать. Дети оказались самыми активными во всеобщем веселье. Радость бурлила в нас от встречи и перспектив. Через пару дней мы проводили Николая Кирилловича представительствовать в Индию. Спустя неделю, посадили Тамару с детьми в самолет до её родного Баку, под солнышко и крылышки родственников. Кто знает, увидимся ли вновь?.. Нас ожидали тоже большие перемены: Эрика утвердили к переводу на командирские классы в Ленинград, мне предстояло прощание с Домиком, в этот раз навсегда. Сколько же он дал мне! «Домик» – это Школа мужества, ответственности, мудрости, порядочности и, конечно, профессионализма. Мне нигде не было страшно остаться без работы, опыт Домика выручал всегда и всюду. Как только закончился Карибский кризис, Дом офицеров и город устроили нам сердечные проводы, они всегда живы в моем сердце.
Через несколько дней мы целовали гранит на набережной Красного флота. Чудное время – учеба Эрика на классах. В ДК «Первой пятилетки» я окончила ускоренные курсы кройки и шитья, готовясь к новому месту назначения. Как мне хотелось хоть немного поработать в таком Дворце!
Товарищ Геннадий! Спасибо Вам за понимание женщин «особого закала». Точнее не скажешь, ведь большую часть жизненных переломов нам приходилось решать в отсутствие наших мужей. Они волновались за нас, зная, в каких условиях нам было приказано выжить. Мы старались быть Вашим надежным тылом. Легенд в нашу честь как- то не сложено, да они и ни к чему, нынче «звездность» в почете. За знак «Ваша любовь и вера сохранили нас», за идею, всем его организаторам и исполнителям – большое спасибо. Верно, и трогательно. Из всех моих наград, для меня, он очень ценен. Я позволила его одеть всего один раз на крещение моей внучки Виктории-Марии 25 декабря 2010 года. Только надо бы сохранить его достоинство – вручать тем, кто его заслуживает. А вот чтобы не исчезнуть бесследно, поделюсь своими воспоминаниями. Начать придётся с далеких пятидесятых, с приморского города студентов, молодых офицеров, города влюбленных в залив Петра Великого, в бухту Золотой Рог, в центральную улицу Ленина, мощённую камнем «смерть каблучкам», которую в бархатные вечера утюжила молодежь от Набережной до Дома офицеров флота в надежде на неожиданную встречу или новое знакомство. Это город молодости, город мечты, город утренней зари, город – защитник рубежей нашей страны с морских направлений. Это удивительный город-терем, закрытый город-порт Владивосток, въезд в который был разрешён только по пропускам.
Я – молодой специалист, полная энергии и идей по развитию культуры, спорта, – работала художественным руководителем в Доме офицеров флота, а жила на Набережной, где сейчас кинотеатр «Океан». Не могу не улыбнуться при этих воспоминаниях. Что мы только не творили нашим маленьким, но творческим и талантливым коллективом. Начальник ДОФ полковник – красавец, всегда улыбающийся, не признающий слово «нет» – Александр Николаевич Лукьянов; старший инструктор по культурно-массовой работе майор – творческий, энергичный – Роберт Александрович Татишвили; зав. музыкальными классами, блестящий аккомпаниатор нашего эстрадного оркестра – Вероника Александровна Матюшко и Мария Федоровна, инструктор по работе с семьями – большая мама для всех молодых семей. Весь объем работы не перечислить, все формы работы не назвать. ДОФ был домом для офицеров всех возрастных категорий и их семей. Он был Культурным центром города. Там проводились все ответственные мероприятия, связанные с развитием нашей страны и нашей жизнью. К примеру, посвящённые 100-летию города Владивостока, прогрессу в освоении космоса, гигантскому развитию флота, городские новогодние праздники для детей, молодых офицеров и студентов города, а также творческие вечера для старшего офицерского состава и их семей. Устраивали музыкальные салоны без симфонических оркестров. Популяризировали классическую музыку – по призыву партии и правительства необходимо было образовывать народонаселение. Мероприятия, посвящённые празднованиям Дня Военно-Морского Флота, проводились совместно с офицерами флотов Демократических стран – Болгарии, Германии, Польши, Чехословакии, Югославии – они проходили практику в Советском Союзе. Как ответственно и не просто, но весело и интересно разрабатывались циклы мероприятий, писались сценарии, создавались художественные коллективы, клубы по интересам, проводились устные журналы, диспуты, обсуждения литературы, кинофильмов. И все это своими силами. Как только наши технические работники выдерживали и выполняли, порой невыполнимые наши фантазии, при наличии технических средств того времени? Выдерживали! Оказывается, из каждого можно выбить искру. В начале шестидесятых соединения подводных лодок структурируются в состав Подводных Сил Военно-Морского Флота СССР. Неудивительно, шло интенсивнейшее строительство подводных сил, теперь об этом можно говорить открыто, с единственной разницей – гордости и горести. Сегодня, в результате всех преобразований, мы имеем то, что имеем – на радость нашим «друзьям». Мы знаем, у подводников есть тяжелая традиция: если лодка возвращается на свою базу со спущенным флагом – на лодке ЧП. Мне кажется, целых двадцать лет приспущен Андреевский флаг над всем ВМФ России. На днях – новое известие: идут торги за Владивостокский Дом офицеров флота – родного «морского причала», семейного Дома офицеров и их семей. Да что там, уж если не хватило в городе газа или денег для Вечного огня, то, простите, вина не только одного «дяди Сэма», но и нашего Государства, которое защищали ветераны и защищают воины-тихоокеанцы. Все это – боль ветеранов, о которых так много говорим. И пример «нравственности и патриотизма» нашему будущему. Кто знает, не придется ли Вам, господа, общаться с этим будущим.
Вечный огонь во Владивостоке, погасший из-за долгов флота газовикам, снова горит. Фото: РИА Новости Не будем о грустном, вернемся в наше созидательное время. Нам было поручено провести праздник, посвященный Дню моряка-подводника, который состоялся 2 апреля 1960 года. Могла бы я подумать тогда, что подготовка и проведение этого праздника обернется моей судьбой на долгие годы. Что на этом вечере я познакомлюсь со своим будущим мужем. Что мне выпадет честь ежегодно готовить праздники Военно-морского флота, проводить встречи с моряками-подводниками. Что проведение праздника, посвящённого Дню моряка-подводника 19 марта 1997 года в городе Санкт-Петербурге, будет для меня завершением моей творческой и трудовой деятельности. Сколько связано с этим удивительным днем, который начался в далеком апреле. Не помню, кто сказал: «Подводник – это не работа, это не служба, это – судьба». Судьбою для меня стал тот незабываемый вечер подводника. На этом вечере мой друг капитан-лейтенант, весёлый, энергичный – мечта всех девушек Владивостока – Эдуард Найдель пытался познакомить меня со своим другом Ильиным Эрнстом. Знакомство состоялось в самый разгар бала, на бегу, я была при исполнении своих обязанностей, ни лицо, ни само имя – Эрнст, мне не запомнились. Спустя несколько дней мы познакомились во второй раз благодаря опять же нашему Эдику. Как оказалось, это была компания друзей – молодых офицеров, выпускников 1953 года Первого Балтийского Высшего Военно-морского училища города Ленинграда. Светские молодые люди, в народе «денди», в свободные от службы вечера прогуливались по улице Ленина. В модных макинтошах, в шляпах или без них (по погоде), в потрясающей обуви ленинградской фабрики «Восход». Они учтиво раскланивались направо и налево со всеми знакомыми, и незнакомыми тоже. У одного шея была несколько в складочку, как у противогаза. Мы шутили: надо меньше ее вытягивать при встречах. Эдик – душа и организатор данной ячейки, хозяин квартиры на Китайской, дом 19, в центре города, бывший штаб Тыла флота. Красавец и балагур, неистощимый рассказчик каких-то историй и анекдотов, авторитет не только для своих преданных друзей, но как специалист своего дела – талантливый химик Тихоокеанского флота. Александр Савинский – капитан-лейтенант, старпом командира подводной лодки, очень скромный, учтив, к своему собеседнику предельно внимателен, при разговоре, слегка подавшись всем своим двухметровым корпусом к собеседнику, стараясь не пропустить ни одного слова, смотрел в глаза. А у самого глаза серые, распахнутые, добрые. Написал большой цикл нежных стихов, посвященный женщинам, закоренелый холостяк. Из нашей компании женился самым последним.
Александр Савинский конца 1950-х («денди» в штатском). Он же в конце 1980-х (боевой офицер в море).
Владимир Удовенко, фото 1999 года, последние сведения о нём были из г. Фокино в 2006 году.
Владимир Удовенко – капитан-лейтенант, коренастый, среднего роста. Глаза у него живые, оценивающие. Лицо мужественное, обстоятельный и немногословный. Он страшно не любил неуравновешенных людей, был к ним очень категоричен, но умел свои чувства держать при себе. Володя чаще всего ходил в штатском. Часто неожиданно исчезал на какое-то время, так же неожиданно появлялся. Друзья знали причину его исчезновений, были деликатны и вопросов не задавали. Его слабостью были женщины восточного типа, чем объяснял свое положение холостяка. Позднее женился на красивой девушке с раскосыми глазами – Аде, чудной спутнице его жизни и прекрасной матери их детей. Сам он из Сибири. Когда совпадали наши отпуска, мы собирались у нас на Мойке и готовили сибирские пельмени под его руководством. Вкуснятина, под хрустальную стопочку, препарированную впечатлениями, воспоминаниями, планами на будущее – «впечатлялись» до самозабвения. Душой дальневосточных встреч-застолий были наша любимая Марина Наполеоновна – мать Эрнста, и наш любимый дед Алексей Васильевич, отчим Эрнста. Эрнст Ильин – старший лейтенант, на то время был понижен в воинском звании судом чести из капитан-лейтенантов за нарушение воинской субординации, он был старшим помощником командира подводной лодки – Владимира Кобзаря.
Эрнст, 1954 год
Среднего роста, красивый, с внимательными вопрошающими глазами, изысканными манерами, несколько капризным выражением лица, застенчив, многочитающий, с часто меняющимся настроением, на первый взгляд скромен, но в жизни такой же балагур, как Найдель – оба были аккуратисты, поэтому уборка «штаб-квартиры» доставалась им. Как выяснилось, он не раз со мной пытался познакомиться, но безуспешно. Несколько раз просил об этом Эдика, тот его каждый раз отговаривал под разными предлогами, не веря в его искреннее чувство, считая его недостойным «флагманской невесты» – это про меня, такая подпольная кличка за мной была. Он был прав. Свободного от работы времени у меня не было, о личной жизни еще не задумывалась, были коллеги, друзья, знакомые. Я благодарна Эдику, который заботился о моей чести и достоинстве. Возвращаясь поздно вечером с работы, я не раз слышала: «Вот мы Вас и проводили, спокойной ночи!» Как же я им всем благодарна за их уважительное отношение ко мне. Эрик оказался настойчивым в своем намерении. Он выходил свое счастье, выстоял в патруле, выдержал все культурно-массовые мероприятия и выслушал всю классическую музыку в музыкальном салоне – как говорил весь наш домик. Все наши свидания прошли под его кровом: я работала, он отдыхал. Даже наша свадьба состоялась 16 июля, между праздниками Столетия города и Дня Военно-морского флота, можно сказать, не уходя с работы. Эрнст женился первым из всех своих друзей, мнения были разные, но на свадьбе были все наши друзья. Владимир Иванович Кобзарь был посажённым отцом, Саша Савинский прислал телеграмму – поздравления с новой ячейкой общества. К тому времени он стал меня называть своей сестрой. Мы и правда с ним чем-то похожи: и ростом, и лицом, а по человеческим качествам и восприятию жизненных принципов – почти во всем. Странно, что у нас были разные родители, которых у нас к тому времени уже не было в живых. Эдик первый последовал примеру Эрика. После первого брака он был очень разборчив. Любил свою ленинградскую пятилетнюю дочь Мариночку, ее фотокарточка стояла на самом видном месте в его уютной квартире. Его гордость смотрела с веселым задором на одинокую жизнь отца большущими глазами, с такими же длиннющими ресницами, как у отца, с огромной шапкой темных волос, но почему-то с сигаретой. Мы с Эриком знали о женщине его мечты из долгих ночных, предельно откровенных разговоров. Подшучивали над ним, переживали за него, чтоб не остался холостым. Он долго находился в поисках своей единственной Инночки – серьезной, слегка ироничной, красивой и недоступной, вот в чем «собака была зарыта». Она была преподавателем английского языка. Поженились они без нас, мы были на классах в Ленинграде. Рады были безмерно за их счастливую полную семью (у Инночки в то время была двухлетняя дочь). Какой заботой, любовью Эдик – молодой муж и сразу папа – окутал их! От былой холостой жизни не осталось и следа. Правда, по старой своей привычке, иногда его вдруг «дергало» в присутствии Инны проявлять излишне трогательное внимание дамам прошлого. На что Инна сначала болезненно реагировала. К счастью, лицедейство быстро прошло. Инночка мудро по-женски, с большим тактом, правильно выстроила свою семью. Мы часто и много общались, после перевода их в Таллин, где они получили хорошую квартиру и работу. Эдик последние годы работал в Министерстве образования, воспитали чудную дочь. Последний раз мы виделись у них дома, много вспоминали, ездили по Эстонии. Казалось, так будет всегда. Совершенно неожиданный уход Эдика из жизни в нашем сердце оставил тот шрам, который никогда не заживет. Несколько позже ушёл из жизни Володя Удовенко. Какое счастье, что этот «убежденный холостяк» успел дать жизнь своим детям и внукам. О Саше Савинском можно говорить без конца. Это удивительный человек, заботливый семьянин, однолюб, прекрасный отец и любящий дед своей Настеньки.
А.Г.Савинский на мостике ПЛ 641 пр. 1970 г. (архив В.В.Брыскина)
Последний год его болезни мы много говорили с ним по телефону, я просила его не забывать о его стихах, которых у него множество, просила писать понемногу о морской жизни. Проза его читается легко и интересно, а материалов за время его службы на Дальнем Востоке предостаточно, тем самым выполнил бы обещание, данное им и Эриком матери погибшего их друга Володи Спасского – Вере Михайловне. (Где-то у Гавайских островов. А.Г.Савинский) Вот еще одна достойнейшая страница жизни – семья Спасских. Как бы хотелось, чтобы Эрик постарался выполнить своё обещание, хотя бы частично, ради их друга, который трагически погиб при исполнении служебных обязанностей. Мучительные страдания пережила Вера Михайловна из-за непорядочного человека – по имени Зоя, ворвавшуюся в ее одинокую жизнь. За время нашего отпуска, на правах лжеродственницы, она довела ее за месяц до такого состояния, что врачи Смольнинской больницы, куда я её доставила, приняли меня за преступницу. За время лечения мы крепко подружились, но спасти Веру Михайловну после ампутации ноги, к великому сожалению, при всех стараниях врачей и при нашей заботе, не удалось. Я была очень наивна, мне казалось, что после таких злодеяний, которые сотворила с ней Зоя – жить невозможно, убьет совесть. Ан нет, живут превеликолепно, забрав себе даже большущую библиотеку, принадлежащую Ленинградскому авиационному институту по завещанию ректора института – профессора Спасского. Думала ли я, что и мне придётся встретиться с подобными людьми и пережить надругательства над своими родственниками, но об этом позже. Какое счастье, когда тебя окружают порядочные люди, какое благо дают они нам. Мы часто с Сашей затрагивали эти темы в наших задушевных разговорах, перелистывая страницы нашей жизни, отмечая в ней все хорошее и не очень, ругая себя за какие-то упущения или обиды. Да и просто за свою слабость, но всегда оправдывали наших детей, близких и даже недругов (к счастью, их было совсем немного). Мы давно и очень хорошо знали друг друга. Ведь Саша вошел в семью Ильиных еще мальчиком, родители его погибли в блокаду, а тётушка его заботилась о нем в меру своих сил. В общем, с Эриком, с Володей и другими друзьями у Ильиных или Спасских было всегда интересно. После окончания училища, при свободном распределении, они выбрали Дальний Восток, честно отдав свои молодые годы, знания, любовь, позднее и здоровье Тихому океану, приобретя семьи, профессиональный опыт, заслуженное уважение, знаки почета. В званиях капитанов 1 ранга вернулись в свой любимый город на Неве. Казалось бы, можно жить спокойно: штатская жизнь, хорошая работа, с трудом, но все же хорошо решен квартирный вопрос, у Савинских растет чудный сын Вадим, а личного счастья не случилось. Сколько было разговоров, переживаний, предложений, бессонных ночей, сколько затрачено здоровья... Все суета сует – одиночество. Он остался, предан единственной женщине – своей Людмиле, матери его любимого сына, бабушки их любимой внучки Настеньки. Последний год Саша плохо ходил, но дела по даче не оставляли его в покое, своими больными ногами выхаживал какие-то документы, чтобы все у детей и Людмилы было оформлено. Его забота о его тетушке и ее муже, и куча всяческих забот – они не давали ему покоя, но и были его спасением. Его любовь к ним была его долгом.
В этом весь Саша – всё людям, с непременным чувством долга. Часто вспоминаю его – ворвавшегося к нам на Мойку, взбудораженного, с горящими, счастливыми глазами. На одном дыхании с порога представил нам свою Людмилу, на второй день знакомства с ней. Пытаясь перехватить мой взгляд, задавал мне немой вопрос: – Ну как девочка на этот раз? – Не дожидаясь ответа, серьезнейшими глазами отвечал: – Это уже навсегда! Саша знакомил нас со своими новыми девочками, каждый очередной свой отпуск в Ленинграде. На этот раз такая решительность, столько счастья и никаких преград и возражений. Больше я Сашу таким счастливым не видела. Мы отправились в новый ресторан «Нева», буквально несколькими днями раньше, мы были с Найделями на открытии его. Весь вечер Саша не сводил влюбленных глаз со своей красавицы Людмилы. Я осторожно намекала, чтобы он не напрашивался в первый вечер в гости, дабы не обидеть девочку. Эрка подхихикивал, дескать, «мы свое дело знаем», с сожалением вспоминая недавнюю свою холостую жизнь. В этот же вечер, в поддержку Людмиле, я «дернула» впервые коньячок «Двин». В свою очередь, он «двинул» меня, да так, что я едва отдышалась. Кто же знал, что коньяк оглушает? Через три дня были проводы в аэропорту – Сашу отозвали из отпуска, будущую жену он доверительно оставлял мне под мое попечительство, в котором она совершенно не нуждалась. Мы просто не имели с Людмилой встреч. Вскоре Людмила вылетела в город Петропавловск-Камчатский, к месту службы своего мужа. Последний разговор у нас состоялся 12 сентября 2011 года – за три дня до его ухода. Совсем слабым голосом он говорил о своей Людмиле, сыне Вадиме и внучке Настеньке. Дорогой Александр Георгиевич – мой верный, любимый старший брат! Да светится твоя звезда!
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ. 198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус. karasevserg@yandex.ru
В течение длительного времени заседала правительственная комиссия по расследованию причин аварии и мерах по спасению лодки. Решался вопрос нейтрализации радиоактивного излучения реактора левого борта, которое превышало установленные нормы. Какие вопросы там обсуждались, я не знаю, да нас и не информировали об этом. В конце концов, академик Александров, бывший в этой комиссии, сказал, что надо «глушить» реактор, т.е. экранировать его так, чтобы уменьшилось излучение. Он сказал, что если обслуживать реактор без экранирования, тогда у нас в стране людей не хватит. А поскольку в то время отношения наши с бывшим союзником Китаем были далеко не дружественными и надеяться на то, что они «помогут» нам своими людьми, не приходится, единственно правильный выход – заэкранировать свинцом реактор. Эти рассуждения Александрова (касательно китайцев) были в определённой мере юмором, но по существу были единственно верными. Ну, вы знаете об операции «Дробь», когда со всего Союза собрали свинцовую охотничью дробь, нашили небольшие мешочки, наполнили их мелкой дробью, и личный состав всех кораблей 17 дивизии подводных лодок во главе с командирами лодок прошёл через 4-й отсек К-27 и забросал этими мешочками с дробью реактор левого борта. Это дало возможность привести практически в норму радиационную обстановку. Но до этого момента условия, повторяю, были весьма сложными.
Трижды Герой Социалистического Труда, пятикратный лауреат Ленинской и Государственных премий академик Анатолий Петрович Александров. Так вот, как пример самоотверженности личного состава, могу привести тот факт, что не было ни одного случая, когда бы матросы, старшины и офицеры пожаловались бы на то, что им приходится работать на корабле в условиях повышенной радиации. А когда мы с Полетаевым собрали личный состав и поставили перед ним главную задачу экипажа в тот период, то на мой вопрос, что необходимо сделать, чтобы обеспечить выполнение, матросы и старшины попросили обеспечить горячий чай для той смены вахтенных, которые будут сменяться в 24 часа. Конечно, это было сделано, и о просьбе личного состава я, докладывая члену Военного совета, также проинформировал его, он только и сказал: «Молодцы, сыновья». На отношение личного состава к своим обязанностям повлиял и трагический случай гибели электрика старшины 2 ст. Ивана Пономаренко. Он погиб где-то через несколько дней, когда лодка стояла у причала. Как дежурный электрик, он должен был спуститься вниз в кормовой входной люк и пройти в носовые отсеки, выполняя необходимые меры. По приказу вахтенные, проходя через четвёртый отсек, должны были одевать ИДА. Ну, вы, вероятно, помните, что ИДА обычно одевали с помощью второго человека, и там необходимо было соблюдать выдержку, после включения в аппарат 1,5–2 минуты, чтобы убедиться, что аппарат заработал. До конца все эти требования не были соблюдены, и Пономаренко, спустившись в 7-й отсек, успел только перейти в 6-й и задохнулся от кислородного голодания. В дыхательный мешок кислород не поступал, а того, что там в мешке было, хватило только на время спуска и на несколько шагов до 6 отсека. Случай трагический, тело погибшего моряка отправили на родину в Обуховский р-н Киевской области. Но этот случай ещё больше повлиял на повышение ответственности каждого подводника при обслуживании корабля.
Николай Логунов (слева). 1963 г. Думается, что факт, который я вам сообщил, тоже может вызвать интерес у читателей вашей будущей книги. Не знаю, чем объяснить его, но излагаю фактическую сторону дела. Вы знаете, что старшиной команды спецтрюмных в нашем 2-м экипаже был Николай Логунов, тогда он, кажется, был главным старшиной. Он был женат, имел сына, годика три ему, кажется, было, во всяком случае, был ещё маленький. Логунов Н. получил такую дозу радиации, что по всем медицинским данным он должен был умереть в числе первых. Когда их (я имею в виду наиболее пострадавших) переправили в медицинскую Академию в Ленинград, его жена Маша забрала ребёнка и находилась в академии (ей там дали уголок) при Николае. Она знала, как начали умирать ребята, а они лежали в отдельных палатах, но Николаю говорила, что все ещё живы, и в то время, когда муж переносил тяжёлые формы лучевой болезни и понимал, что ему долго не протянуть, она настойчиво внушала ему, что он будет жить, что он должен жить, не может он оставить такого маленького сыночка. И многие другие доводы она приводила мужу, делала всё возможное, чтобы облегчить страдания Николая. Ну, как известно, он остался жив. Правда, ему отняли до колена одну ногу, на руке у него долго не заживала язва, ему пришивали руку к животу и таким образом залечили эту язву. Короче говоря, он остался жив, и когда я поехал в 1968 году в отпуск в конце декабря, то по дороге на юг заезжал к нему в академию: он ещё там лежал. В Ленинграде я встретил нашего бывшего спецтрюмного Ращупкина и спросил его, как Николай себя чувствует, можно ли ему что-либо пить. Он сказал: «Берите коньяк и идите, это он уже может». Так вот я встретился с ним, распили мы этот коньяк. Маша тоже была при нём. В общем, он остался жив: дали ему квартиру в Ленинграде, и он там находился длительное время под наблюдением медицины. Кстати, весной этого года, когда на все лады в нашей, да и в российской печати в особенности, и на телевидении «разыгрывалась» карта трагедии с «Курском», в одной из телепередач показывали Николая Логунова, не знаю, какого года эта запись, но он там говорил о себе и сказал, что он стал алкоголиком. Какая его судьба – не знаю.
Последнее фото Николая Логунова. С внучкой. 2003 г. Отступая от изложения, скажу, не знаю как вы, а я резко отрицательно отношусь к этой «гласности», к этим шоу, которые разыгрываются на трагедии «Курска». Это ведь кому-то нужно держать в напряжении миллионы людей, не считаться с чувствами родных, близких, да и тысяч моряков-подводников. Во всяком случае, в таких делах надо знать меру. Кстати, люди моего возраста, особенно друзья-подводники, тоже придерживаются такого же мнения. Так вот, этот феноменальный случай с выздоровлением (вернее, что остался жить) Н.Логунова ещё раз свидетельствует, может и косвенно, о значении и роли женской любви и верности в жизни человека вообще, а у моряков в особенности. Да известен же вам, наверное, и тот факт, что молодая жена спецтрюмного Петрова (это был спецтрюмный из нашего экипажа), а он только-только зарегистрировал свой брак с ней, и она жила где-то в центре России, когда её вызвали в Ленинград, и она его увидела, сказала, что жить с ним не будет. Не знаю, каким образом (мне об этом рассказывали наши моряки, вернувшиеся из Ленинграда) ему стало об этом известно, он отказался от лечения и вскоре умер. Думаю, что это факт тоже довольно красноречивый.
Николай Логунов, его сын. Жены подводников - Мария Логунова, Светлана Петрова, Людмила Немченко (справа налево).1967 год. Северодвинск.
В заключение хочу сказать, что деятельность личного состава К-27 и первого, и второго экипажа, заслуживает высокой оценки. Без шума и крика работало абсолютное большинство не на страх, а на совесть, не ожидая и не требуя наград и поощрений. Сегодня нам кажется, с точки зрения сегодняшнего дня, сделано было не всё, чего заслуживали эти люди. Но тем не менее, я думаю, если вам удастся закончить эту работу, которую вы начали, написать о трагедии К-27, то надо, чтобы это была память не о людях, обиженных тогда и не получивших должного признания, а о людях, верных до конца своему долгу, наследниках традиций нашего флота и поколения, одержавшего победу в Отечественной войне. Как бы ни ругали Советскую власть нынешние правители – грабители и воры, но возникает большое сомнение в том, что они сумеют воспитать сегодня людей, подобных нашим, уже ушедшим и ещё живущим товарищам. Вячеслав Николаевич, теперь о некоторых людях, которых следовало бы вспомнить. Можно привести в пример наших прекрасных офицеров. Одним из них был Егор Андреевич Томко, капитан 2-го ранга, старший помощник командира экипажа. Служил он в экипаже немного. Он пришёл в экипаж несколько позже меня в 1966 году. До этого служил на средних дизельных лодках, прошёл школу строевых офицеров, затем год проучился на факультете политического состава Высших специальных офицерских классов ВМФ и в Гремиху пришёл на должность заместителя командира пл по политической части на дизельную«эску». С неё и был назначен в старпомы на экипаж. Офицер был прекрасный, грамотный моряк, высокоорганизованный, справедливый и требовательный, нравственный, хороший семьянин, замечательный товарищ. Вы знаете, какие высокие требования предъявляет служба на подводных лодках. Так вот, Томко Е.А. не переставал никогда учиться и учить других, у личного состава он пользовался непререкаемым авторитетом. И неслучайно, что он в своей дальнейшей службе заслужил звание Героя Советского Союза за освоение новой техники, занимал высокие должности и был назначен начальником Военно-морского училища подводного плавания им. Ленинского комсомола. Где он сейчас, чем занимается, не знаю.
Герой Советского Союза Томко Егор Андреевич. Похоронен в Санкт-Петербурге на Смоленском православном кладбище. О Новицком Геннадии Гелиодоровиче. Фигура и личность этого человека далеко неоднозначная. Задатки у него были хорошие. Энергичный, инициативный, имел хорошую физическую подготовку, любил спорт. Общительный в коллективе, контактный человек. Море любил, службой не тяготился, имел хорошие организаторские способности, мог поднять личный состав на решение задач службы. Всегда старался, и у него это получалось, чтобы его экипаж, кубрик, где размещался личный состав, корабль был лучшим. Как пример этого, когда лодка пришла в 1965 году в Северодвинск, её обслуживал первый, ваш экипаж. Мы жили на берегу. В казарме в кубрике одну из комнат Новицкий, как старпом, оборудовал под спортзал: маты для борьбы «достал» в Доме офицеров, снаряжение для бокса (перчатки, груши и т.п.) приобрел там же, штанга, гири, гантели, лавки для спортзала, шведская стенка, с художниками оборудовал стенд по истории олимпийского движения. В своё время, когда приезжал в Северодвинск адмирал Касатонов В., зам. главкома ВМФ, командир бригады ПЛ привёл его в кубрик к Новицкому. Адмирал, посмотрев этот «спортзал» (а это была обыкновенная комната), сказал командующему флотом: «Распространите этот опыт на флоте» и, подойдя к скамейке, взял двухпудовую гирю и выжал её несколько раз. Мы потом смеялись: он показал, что рано некоторые метят на его место.
Новицкий Геннадий Геллиодорович
Вот ещё пример: вы знаете, что на флоте в наше время «шило» (спирт) было «всеобщим эквивалентом». Г.Г. нужно было «провернуть» какую-то сделку. В это время 1-й экипаж уехал в отпуск, и лодку обслуживали мы. Г.Г. в качестве командира пообещал работникам завода, связанным со спиртом, «достать» в августе путёвки в Крым, зная о том, что в августе мы лодку передадим 1-му экипажу. Конечно, работники пошли на сделку, дали спирт, а в августе пришли к командиру ЖМТ за путёвками. Когда их привели на плавбазе к «командиру»: там сидел Паша Леонов, ни сном, ни духом не имевший понятия о каких-то путёвках. Никогда за четыре года, что я с ним служил, он ни с одной своей сделки лично для себя не имел ни копейки. Его интересовала не материальная цена, а достижение поставленной цели. Если говорить о Новицком как об офицере-командире, то в его назначении командиром второго экипажа сыграло его умение заботиться о чести экипажа, забота о моряках. Мои отношения с ним были нормальные. Ко мне он относился, когда было нужно, официально, я это воспринимал как должное, в повседневной жизни смотрел на меня, как на старшего товарища, прислушивался к моим советам, активно помогал решать сложные бытовые вопросы. Надо сказать, что он писал хорошие стихи, юмористические пожелания. В глазах моряков и старшин срочной службы Новицкий был «своим» командиром, они ему доверяли и готовы были выполнить любое указание, приказ. Они его уважали за доступность и за то, что он делал всё, чтобы у него в команде всё было лучшим. Ну, вы, наверное, помните, что в кубрике у Новицкого и на берегу только у него был дневной свет – это штрих, но он для него характерный. Расстались мы с ним искренне, по-товарищески. Я впоследствии узнал, что он был назначен начальником тыла на флотилии, которая организовалась в Гремихе. А это была его стихия. Чем его служба закончилась в Гремихе, не знаю. Знаю только, что Гена многое сделал, чтобы в Гремихе поставили памятник экипажу К-8, потонувшей в 1970 году, кстати, ходил на ней в поход В.В.Анисов, зам. командира по политчасти первого экипажа К-27.
Подводники АПЛ 1974-1977гг. Стоят слева на право: Пашикян Р., Беляев Саша – гидроаккустик, Бакаунин Женя – трюмный, Козин Сергей – электрик, Астров – турбинист, Скурихин Юра – рефрежераторщик, Абдрафиков Рома – торпедный электрик, сидят – Филипов Андрей – турбинист, Богомазов Олег – турбинист, Новицкий Г.Г. – командир АПЛ, Терентьев Алексей – турбогенераторщик, Маслобойников Юра – спецтрюмный.
В этом году весной ко Дню Победы мне присылал письмо контр-адмирал Борис Манишвили, бывший командир К-5, а затем начальник тыла Иоканьгской ВМБ, так он мне сообщал, что трагически погиб Новицкий. Но где, не сообщил.