«...Для большинства людей наказанием является необходимость мыслить. Идеальной представляется им работа, не предъявляющая никаких требований к творческому инстинкту. Работы, требующие мышления в соединении с физической силой, редко находят охотников». Вот это да!.. Дальше еще лучше: «...Мы должны признать, что воля к творчеству чаще всего отсутствует». По Форду, выходит, значит, что мышление для рабочего является «наказанием»? Здорово придумано! В своих мемуарах Форд излагает даже свой кодекс морали для рабочего человека: «Чтобы работать рука об руку, нет надобности любить друг друга. Слишком близкое товарищество может быть даже злом...». Или еще: «...95 процентов (рабочих. — В.К.) — необученные, или правильнее говоря, они должны научиться только одному движению, которое может постичь самый глупый человек в два дня». И вот еще признание: «Большая часть занятых у нас рабочих не посещала школ; они изучают свою работу в течение нескольких часов или дней. Если в течение этого времени они не поймут дела, то мы не можем пользоваться ими». Ну уж, яснее не скажешь. Чем не заповеди рабовладельца! Теперь, кажется, понятно, почему фордовский инженер Мак Грегер считает, что у них «это не принято». Ишь ты, ведь какую мораль создали, чтобы капитализм спасти. Машины создает руками рабочих, а сам их низвел до придатка механизма. Я приношу в цех книгу, показываю Мак Грегеру: — Однако вы знаете, что он говорит, ваш Форд? Как понимать это?
. Пауза. Спрашивает вместо ответа: — Скажите, а зачем вы лично читаете Генри Форда? Чтобы критиковать? — Мак Грегер смеется: — Вы хороший мастер. Такой мастер даже у Форда имел бы большую цену. Но вы, мистер Карасев, наивный человек. Вас бы в империи Форда всерьез не приняли. — Почему? — Вы хотите, чтобы я согласился с вами, чтобы я был против Генри Форда? Но как это возможно, когда он мне платит деньги? Если я буду ругать его, он выбросит меня на улицу. — Ага, инженер думающий, но не критикующий? — О да! Хозяин есть хозяин. И это никогда не надо забывать, мистер Карасев. Когда человек богат, он король. Работающий на заводе знает, кто ему платит. — Ну ясно, хозяин покупает его полностью. Он ему платит, у него человек снимает квартиру, в его магазинах покупает продукты, пользуется его транспортом, электричеством его предприятий — это я прочитал. И человек обязан быть доволен, а не то... — А не то безработица. Вы знаете это слово, мистер Карасев? — Знаю. У нас как раз вот биржу труда прикрывают. Каюк безработице! Все. Хватит. — Каюк! Это кто? — Не кто, а что. Нет больше, не будет. Вот что. Ну, а вы, Мак Грегер, вы-то довольны своей жизнью? — Я? Генри Форд много платит. А вот теперь мне платит и ваша дирекция. Я увезу от вас много золота. А когда у человека есть деньги, ему всегда хорошо. Это что — честность или он так цинично откровенен, этот Мак Грегер?
— , — говорит он. — А что такое, по-вашему, демократия? — Демократия — то, что помогает мне стать богатым. — Ну, а рабочие, например? Они как понимают вашу демократию? — Не знаю, о чем думают рабочие. Это меня никогда не интересовало, мистер Карасев. — Не верю. Рабочие в Америке все чаще бастуют, выступают против предпринимателей за свои права. Мак Грегер не замечает моих слов. Он не слышит их. Он не отвечает. Он не любит вести разговоры, которые заводят так далеко. Но в тот день, когда мы узнали, что Форд использовал наш метод «лечения» бракованных отливок, я сам начинаю разговор. Я спрашиваю у Мак Грегера: — Что ж это, значит, Генри Форду пришелся по душе технический опыт советских рабочих? За нами он, кажется, оставляет право мыслить? — Он — не знаю. Я говорю — вы можете. Вижу работу. Вы, вероятно, и вправду чувствуете себя хозяевами? Я начинаю кое-что понимать в вашей стране. Но это меня мало радует. — Почему? — У нас разные идеалы. Мой идеал — Генри Форд. — Вы хотите, чтобы жилось хорошо только богатым. А мы хотим, чтобы все жили хорошо, — пробую я еще раз заставить его понять мою мысль. Но Мак Грегер уходит от разговора. Это все ему ни к чему. Для него это неприемлемо. Ему платят, чтобы он не думал. Он представитель фирмы.
У ВИТРИНЫ БРАКА
. На заводском дворе витрина брака. Есть такие витрины в цехах. На стендах устанавливают погубленные детали. «Запорол» — полюбуйся. И пусть все другие знают и видят: идет брак! Работа все сложнее. Мы переходим на поток. Все больше нужно людей, а новое пополнение — неквалифицированные рабочие. «Идет брак!» — это сигнал тревоги. Витрина брака — своеобразная школа технического образования. Ведем ожесточенную борьбу за качество. На участке сборки висит доска, так и называется: «Ударник! Читай болезнь своего трактора!» Люди берут деталь в руки, пристально рассматривают. Можно видеть, как делают себе записи в тетрадки. У бракованных деталей — подробное описание причин брака. И дело тут не только в том, чтобы посрамить бракоделов. (Хоть, что говорить, такая критика очень действенна.) Важно всех научить не повторять ошибок товарища. Витрина учит: «Так не работать!» Ничьи грехи не утаиваются. Почитай, почти все побывали «в гостях» у витрины — и новички, и средней квалификации рабочие, и бывалые люди. Часто приходим сюда и мы с Дмитриевым и Кутейниковым. Каждую новую деталь, попадающую на стенд, тщательно рассматриваем, читаем описание брака. Думаем, в чем тут дело, не нужно ли во что вмешаться. Если плохи дела у станочников, может, мы в этом виноваты, может, неладно что-то в механизмах? Напоминает, предостерегает, учит, бередит душу витрина барка. За нами, настройщиками, правда, оставлено официальное право на брак: нельзя при настройке сразу требовать от станка идеальной работы. Но мы считаем иначе. Конечно, бывает, мы тоже «запарываем» детали. Но чаще стараемся этот допустимый (разрешаемый) брак «гнать по браку». Скажем, чтобы проверить центровку, не важно мне, с трещиной вал или нет. Так, процентов на 80 мы работаем при отладке станков на уже отбракованном сырье: в литейной есть свой брак, в кузнице — свой. Стремимся только уже окончательную отработку, самую тщательную, при сдаче станка делать на добротных отливках. В последнее время материального брака становится все меньше. Хорошо! Раньше, бывало, зайдешь в кузницу, Бобин уже знает, зачем появляюсь у него.
— За пришел, завсегдатай? Бери, вон в углу, А теперь не всегда и достанешь бракованные детали. Значит, и с нас больший спрос. Совесть рабочая иначе не позволяет. ...Стою у злополучной витрины. — Любуешься? — подошел сзади, остановился рядом Решетов. — Думу думаю, дядя Миша. — То-то. Думать — оно полезно. А в такой беде и подавно. Ну есть ли вот, скажи, у нашей молодежи нынешнего набору гордость, хоть нужное рабочему человеку понятие? Какой брак дают! Ну, вяжется ли, посуди сам: станок Михаилы Калинина в цехе и витрина брака тут же, рядком. А? — Да, не вяжется. — И я так думаю. «Молоды», говорим. А что Калинин старый, что ль, был? «Из деревни только пришли», слышу. А он откудова прибыл, из академии? Какой токарь был! — Какой? —раздается, как эхо. То спрашивает белобрысый паренек в футболке, в кепке. Внимательно смотрят черные глаза под соломенными, выгоревшими бровями. Верно, .
Решетов не успевает ответить. — Каким? — произносит знакомый певучий голос. Это дядя Саша Рыбаков. Тоже наведался к витрине. Ничего не пропустит дядя Саша Рыбаков — старый большевик, любимый человек на заводе. — Ты сам-то откуда? — спрашивает он белобрысого. — Я-то? Рязанский. — Ну вот. А он тверской. Каким, значит, токарем он, Калинин-то был, спрашиваешь?.. — повторяет Рыбаков. — Как тебе сказать повернее? Первоклассным. Вот каким! Очень гордился он своим мастерством. И теперь как приезжает в Ленинград, обязательно в цех зайдет. Ты еще сам увидишь его. Всегда с рабочими поговорит и у станка постоит. — А это как же так, — паренек робеет, но говорит громко, — пролетарский революционер и вдруг хорошо работал? На капиталиста ведь работал? — Скорый ты с ложкой, да не поспеваешь за сошкой. Чего ж тут не так? Давай-ка по порядку букву к буковке приложим, чтобы правдивее слово найти. Смешок спрятан под небольшими усами: — Вот, скажи, будут ли рабочие прислушиваться к слову такого токаря, который у станка стоит, а хуже всех работает? Молчишь. То-то. А я тебе отвечу — не будут. Ему скажут: «Ты, брат, подучись сам — тогда нас, мастеровых, уму-разуму обучать будешь. Чай, еще лаптем щи прихлебываешь, а учишь, как за столом держаться». Ну, а если скажет то же слово человек, который по мастерству выше всех стоит? Дельный человек если скажет, а? Тогда поверят. При условии, конечно, что слова его близкие сердцу рабочего. Так говорю? — Вроде так...
— Тогда пошли дальше. Ты, к примеру, у хозяина неквалифицированный рабочий, или, как раньше говорили, на черной работе копаешься. Заметил кто из начальства, что ты говоришь супротив его, и... тебя сразу за ворота. И не будет тогда в цехе нужного для партии человека. А как поступить хозяину с самым лучшим токарем? Конечно, оно и так было, и лучших не щадили, выгоняли с заводов, в ссылки ссылали, и Михаил Иванович немало мыкался по тюрьмам да по ссылкам. Но все же сам хозяин до поры до времени старался сквозь пальцы смотреть на поступки такого токаря. Нужен ведь он ему. Понял? Нужен! А тот тем временем свою линию ведет: среди рабочих то листовки, то газеты читает, то словом за душу берет. Глядишь, в цехе после него есть уже новые люди, подготовил смену. Это для партии главное. Согласен? Паренек кивает головой. Идет разговор неторопливый, степенный. За ним уже внимательно следит собравшаяся «аудитория» — за спиной у белобрысого стайка молодежи. — И еще одна сторона дела. Должна ли быть у рабочего человека профессиональная гордость? Ясно, должна. Сам Михаила Калинин говорил, что плохо работать, хоть и на буржуя, не позволяла рабочая гордость. Спросите, говорил, у старых рабочих, как они работают? Они вам ответ дадут, что хоть работали они при капитализме, не на себя работали, а гордость не позволяла что-нибудь испортить. Ну, конечно, если бы для революции требовалось специально поломать что, дело другое. А так, в работе, я хоть и о себе скажу — всегда старался мастерство свое проявить. Потому что всегда гордился мастерством своим рабочий человек. Горько на свете раньше жил, а и тогда мастерством своим гордился. Спроси вот у дяди Миши Решетова. Другое дело награда, не в радость она была. Однажды Николай II, царь-то наш последний, возьми да и поинтересуйся, кто самый лучший рабочий у Путилова. Поискали и определили: по всем статьям подходит рабочий Решетов — мастер что надо. Сказали царю. А он ему в руки — золотые часы Павла Буре, фирма такая была. Будто милостыню царскую.
«Друг» в русском языке особое понятье. Бывает, что друзья важней, чем братья. Не раз случалось, что братья предавали, А о друзьях такого не слыхали.
Тому пример аж до Потопа был, Когда брат Каин брата Авеля убил; Ведь, надо же, всего лишь двое были, И что-то ведь нашли, чего не поделили.
На этот счёт высокопарных фраз не счесть И не понять нам этого явленья: Нам брат даётся от рожденья, А друга или нет, или он есть.
И друг – не просто первый встречный, Его ни за какие деньги не купить, Его определишь не по улыбке человечной, Он может даже хмурым быть.
Друг не способен на посулы клюнуть, Он может устыдить и даже отругать, Вот только не способен он предать И не способен в душу плюнуть.
Жизнь не украсит ни попутчик, ни сожитель, Он просто слушатель и зритель, А настоящая надёжная семья – Где домочадцы все друзья.
Любовь и дружба не разделимы, Они крепки понятьями одними И жизнь прекрасная настанет, Когда и друг и брат в одном стакане.
О жизни многое успел узнать я, По жизни просто так ведь не пройдёшь; Бандеровцы нам по рожденью братья, А вот друзьями их не назовёшь.
Хоть пруд пруди партнёрами вокруг, Охочими до нефти и до газа; От них такая прёт зараза И трудно угадать, кто враг, кто друг.
Я долго был в отрыве от родных И далеко была моя семья, Пропал бы я наверное без них, Когда бы рядом не были друзья.
В.Щербавских
Командиры ПЛ и руководство 107 ОДПЛ. г. Рига. Декабрь 1975 г. Сидят: Щербавских Владимир Павлович, Иванов Анатолий Николаевич, Николаев Анатолий Александрович, Камышан Вячеслав Юрьевич, Слепенчук Николай Романович, Антоненков Валентин Григорьевич, Андреев Николай Григорьевич, Бардьян Игорь Яковлевич, Гурьев Юрий Павлович. 2 ряд: Хайтин Даниэль Яковлевич, Татарин Виталий Викторович, Рекст Василий Николаевич, Синюхин Борис Сергеевич, Кедров Геннадий Матвеевич, Рагозин Анатолий Неофитович, Калинин Анатолий Владимирович, Дюдя Владимир Викторович, Светловский Лев Викторович. 3 ряд: Венедиктов Валентин Константинович, Чернов Виталий Васильевич, Гаврилов Юрий Александрович, Радевский Николай Александрович, Миронов Виктор Михайлович, Ковязин Александр Михайлович, Игнатенко Геннадий Иванович, Чумаченко Николай Андреевич.
Я теперь гость редкий в городе на Неве, вновь покрытом священной мантией Санкт-Петербурга. Всякий раз, сойдя утром с поезда, ноги наперегонки несут меня от вокзала к Петроградской набережной. И о чудо! С Сампсониевского моста, перекинутого через приток Большой Невки, где стоит на приколе крейсер «Аврора», с правой стороны моему взору открывается шестипалубный дом-корабль по прозванию «нахимовка». Строгой красоты здание с высокой кровлей переломом, увенчанной корабликом-галерой на шпиле-мачте, с бело-голубым фасадом, украшенным бронзовым бюстом Петра Великого, часами знаменитой фирмы «Фридрих Винтер», которые неукротимо отмеряли деньки нашей весны. У возводящих мраморных ступеней парадного подъезда преклоняю колено, кладу земной поклон. Здесь с друзьями-товарищами, в чьей природе 50-60-х годов XX века было нечто особенное, им только свойственное, я постигал кодекс чести и достоинства марсофлотцев, правила одиночного и совместного плавания, науку побеждать на воде и на суше. Здесь кипучая учебная жизнь и морская практика на боевых кораблях казались мне подарком и особостью судьбы. Потому и поныне обуревает чувство неоплатного долга перед военно-морским флотом державы. Однако речь пойдет о контр-адмирале Николае Мефодиевиче Бачкове, главе казённокоштного семейства, достопочтенном начальнике училища. Потому небольшая оговорка уточняющего порядка.
Борис Шереметьев в годы учебы.
Когда у меня, уже пятикурсника ВВМИУ имени Ф.Э.Дзержинского, в центральной печати в газете «Красная звезда» вышел очерк «Мичманам снится море», Николай Мефодиевич, в ту пору находившийся в отставке, первым прислал из Ялты сердечный отзыв. А чуть погодя, всё ещё чувствуя в себе жар руководителя и задор наставника - мы сами с усами! - прикатил к брегам Невы на производство в офицеры своих питомцев. В адмиральской форме с иголочки, подтянутый, нафабренный, он с радостью фотографировался с нами на фоне Главного адмиралтейства. За столом в Колонном зале, в пылу восторгов скоротечных, поднимал бокал, напутствовал, наставлял. И мы, лейтенанты с кортиками на поясе, опять видели в нём черты простодушия, умилительной кротости, младенческой и вместе мудрой. А дружество моё с адмиралом завязалось в 1961 году, когда он, с благословения жены Нины Дмитриевны, хлебосольной, добрейшей души хозяйки, обрёл в стенах НВМУ большую семью с пятьюстами «головастиками». Николай Мефодиевич боготворил своих воспитанников, делил с ними хлеб и кров, печаль и радость. Многих нахимовцев знал поименно, отличал избранных, но не баловал, не сюсюкал. Ему нравился пионерский девиз: «Всегда готов!» - и потому, как бы в шутку, называл себя пионервожатым флотской дружины. И этим умилял, обезоруживал стоические сердца. На протяжении четверти века мы с ним не выпускали друг друга из виду, были на короткой ноге. Почти ежегодно встречались: то в Севастополе, то в Ялте, то в Москве, в редакции журнала «Морской сборник», где в эпоху перестройки я обрёл себя как редактор отдела истории, критики и библиографии. Николай Мефодиевич, будто наяву видя дней прошлой жизни гордые следы, охотно и неутомимо рассказывал мне о своей флотской и боевой службе, а я, подобно курсографу, черкал «заметы сердца и ума». Да вот незадача! В середине 90-х смятенная душа его не вынесла событий, связанных с кораблекрушением ВМФ СССР. Испытав нравственные потрясения, почил непробудным сном на Ливадийском холме Ялты. Вечная ему память в потомстве... В моём архиве - папка с изустными рассказами Бачкова, дедушки советского флота. Надеюсь, что в скором времени они увидят свет божий. В нынешней публикации представляю на суд однокашников и читателей лишь выборочные места о питонах ковчега Нахимова, которых Николай Мефодиевич не только оперял, холил, лелеял, но и драил с морским песочком.
Борис ШЕРЕМЕТЬЕВ, нахимовец 15-го выпуска
Дорогие мои питомцы. Николай БАЧКОВ
Новое назначение на должность начальника Ленинградского Нахимовского военно-морского училища я, признаться, воспринял с ощущением настороженности, недоумения. И в первую минуту назвал себя «пионервожатый флотской дружины». Ясное дело, с саркастической усмешкой. Тиховодная гавань была не по моей натуре, но выклянчивать должность у главкома ВМФ Горшкова было не в моих правилах. Приказ есть приказ: на службу не напрашиваются, от службы не отказываются.
Контр-адмирал Николай Бачков.
Находясь в то время в Севастополе, я позволил себе представиться по телефону начальнику управления военно-морских учебных заведений адмиралу Кучерову. Тот, как мне показалось, весьма сухо принял мой доклад и приказал немедленно отправиться в Ленинград. А ещё обязал выступить на отчетно-выборном партийном собрании Нахимовского училища с сообщением, что реформация отменена, учебное заведение восстанавливается в прежних правах и порядках. Он бесцеремонно бросил телефонную трубку, и в момент стало ясно: я не креатура Кучерова, а подсадная утка. И лишь позже узнал стороною, что на должность начальника училища он выдвигал своего кандидата, да главком ВМФ перетасовал карты. Вот таким образом я оказался в коловороте разыгравшейся стихии: морские валы катятся с рокотом, стукотят камни, выброшенные на берег, пузырится и шипит пена... Но эта ситуация тогда меня не смутила и не обескуражила. Я верил, что время всё расставит по своим местам. Как говорится, взялся за гуж, не говори, что не дюж. Впрягайся, бурлак, тяни лямку, сколько хватит сил. Наскоро собрав чемодан и доложив командующему Черноморским флотом адмиралу В.А.Касатонову о своём убытии к новому месту службы, тут же вылетел в Ленинград обычным рейсом Аэрофлота. На аэродроме в Пулково меня, по меркам бывшей столицы птицу невысокого полёта, никто не ждал. Ну и бог с ними! Как только без сторонней помощи устроился в гостиницу «Октябрьская», тут же взял курс на Петроградскую набережную. И, как говорится, попал с корабля на бал. Оказывается, партийное собрание, на котором с докладом выступал начальник политотдела капитан 1 ранга А.А.Стенин, было в полном разгаре. Но всего более меня удивила песенка на затертой пластинке: о перепрофилировании училищного образования, о новом правовом статусе Нахимовского в системе ВМУЗов (военно-морских учебных заведений).
Нахимовское военно-морское училище.
Я насторожился, недоуменно стал поглядывать на всех. К счастью, минут этак через десять председатель заседания объявил перерыв. И первым, на кого я наткнулся, был заместитель начальника ВМУЗов адмирал Захаров, как потом выяснилось, прибывший из Москвы днём раньше. И хотя знакомство у нас было шапочным, я, как полагается, представился попросту, доложив о своём назначении, и заговорил обо всём, что думал. Семён Егорович крайне удивился новому повороту дел. Естественно, закралось сомнение, и он решил немедля связаться с Москвой, лично убедиться в истинности моих заявлений. А вдруг я некий самозванец? Но вскоре, получив подтверждение, выразил вслух своё неудовольствие тем, что он, заместитель начальника ВМУЗов, узнал обо всём не из первых уст. Весь этот конфиденциальный разговор происходил в кабинете начальника училища. Посоветовавшись со мной, Захаров пригласил капитана 1 ранга Артемия Артемовича Стенина, познакомил нас друг с другом. И сразу внёс предложение: после того как он представит партийному собранию нового начальника училища, Стенин включит меня в состав президиума, где были приглашенные из Петроградского райкома партии, районного отдела народного образования города Ленинграда.
Григорий Евтеевич Грищенко
Доклад начальника училища контр-адмирала Г.Е.Грищенко был посвящен поэтапному переводу Нахимовского училища в мореходный интернат. И как только он окончил путаную речь, я смело поднялся и попросил слово вне очереди. Все уставились на меня, как на каменного сфинкса с человеческим лицом у вод Невы. Ни один мускул не дрогнул на моей физиономии. Собравшись с духом, стремясь быть искренним и последовательным в суждениях, я, как уполномоченный командованием флота, сказал, что Ленинградское нахимовское училище остаётся таким, каковым было прежде и по структуре, и по штатному расписанию; что разговоры и мысли о реформировании учебного заведения, доказавшего свою жизнеспособность и необходимость флоту, надо прекратить. Взрыв аплодисментов буквально потряс зал. Лишь Грищенко порывался что-то возразить, но Захаров тактично его одёрнул. Далее я подчеркнул, что наша главная задача состоит в том, чтобы готовить подростков к службе на военном флоте, видеть в них будущих офицеров и адмиралов. Вместе с тем заметил, что нахимовцы - наши воспитанники, и мы должны по-отцовски относиться к ним, являя собою пример во всём. Такая речь, очевидно, была вдохновляющей, меня неоднократно прерывали одобрительными возгласами, овациями. И Семен Егорович, с похвалой отозвавшись о моём выступлении, шепнул: «Молодец, Николай Мефодиевич! В точку попал». Не стану скрывать, всё это ободрило и вдохновило меня на нелёгкий и ответственный труд воспитателя. Знакомство с училищем и его коллективом много времени не отняло. Через день мы доложили адмиралу Захарову о приёме-сдаче дел.
Грищенко не мог скрыть своих переживаний и, по всему видно, тяжело переносил неожиданное смещение с должности. Отдав службе многие годы, Григорий Евтеевич искренне любил Нахимовское училище, сжился со своей ролью. Однако отдельные офицеры, преподаватели и воспитанники недолюбливали его за то, что мнил из себя безраздельного хозяина. Он пользовался покровительством начальника ВМУЗ адмирала С.Г.Кучерова и зачастую, как мне говорили его заместители, злоупотреблял таким доверием. Возможно, спокойно дослужил бы до своего 60-летнего юбилея, но за предшествующие полгода случилось два серьёзных происшествия. Летом на крейсере «Орджоникидзе» во время корабельной практики погиб нахимовец выпускной роты Владимир Павлов, а ноябрь 1960 года был омрачён гибелью при загадочных обстоятельствах нахимовца Георгия Федякова. Трагические смерти воспитанников тяжело отразилась на самих нахимовцах и на всём коллективе училища. И хотя работавшая комиссия Главного политического управления эти ЧП не вменила в вину начальнику училища, но судьба его была предрешена. Григорий Евтеевич был отстранён от должности и уволен в запас. К сожалению, несколько месяцев спустя он умер от инфаркта. На его похоронах я выступил с надгробной речью, отметил немалые заслуги перед Родиной. Мне было тяжело и горько: считал себя невольным виновником его преждевременной смерти. Однако возвратимся к делам училища.
Стенин Артемий Артемович
С первых шагов деятельности я пригласил к себе своих заместителей, чтобы поближе познакомиться, изложить им свои взгляды на воспитание и обучение нахимовцев в духе славных флотских традиций. Все они произвели на меня благоприятное впечатление и выразили свою готовность следовать моим указаниям. Начальник политотдела капитан 1 ранга А.А.Стенин так и сказал, что он давно ожидал таких установок и политработники с ещё большей энергией будут проводить воспитательную работу с нахимовцами. Однако не преминул заметить: на должности недавно, еще не достиг полного взаимопонимания с прежним руководителем. Артемий Артемович слыл довольно подготовленным специалистом. В 1954 году окончил Военно-политическую академию имени В.И.Ленина. Долгое время работал в Бакинском подготовительном училище ВМФ, Тбилисском нахимовском училище и обладал солидным опытом в политико-воспитательной, культурно-массовой работе с комсомольцами и пионерами. По своему характеру был покладист и нетороплив, рассудителен и немногословен. Но должным авторитетом и любовью, как я вскоре приметил, у нахимовцев не пользовался, по-отечески не относился к ребятам. А нахимовцы старших классов просто избегали его и почему-то обзывали неудобоваримым прозвищем «тёща». Артемий Артёмович об этом или не знал или делал вид, что не в курсе.
Нахимовцы на занятиях.
Хорошее впечатление произвели на меня заместитель по учебной части капитан 1 ранга С.Г.Таршин и помощник по строевой части подполковник Н.Л.Ляшок, но они подлежали увольнению в запас. На место последнего вскоре пришел бывший командир крейсера «Аврора» капитан 2 ранга Н.П.Епихин. Это был поистине боевой офицер, отменный строевик, беспредельно любящий службу, быстро завоевавший уважение у нахимовцев. Заместитель по материальному обеспечению полковник Д.Г.Озеров, недавно переведенный в училище из Севастопольского военно-морского госпиталя, обладал незаурядными интендантскими способностями и довольно широкими деловыми связями. Начальник медицинской службы училища подполковник С.И.Кляус, добрый, смиренный, знающий своё дело, постоянно пёкся о здоровье нахимовцев. С самого начала я старался обстоятельно познакомиться с каждым из семи командиров рот. Все они, за некоторым исключением, представляли собою флотских офицеров с солидным служебным и житейским опытом. Один из них, капитан 2 ранга Л.Ф.Бориченко, командир роты выпускников-нахимовцев, оказался моим сослуживцем по Амурской флотилии. Мы оба радовались нашей встрече через многие годы. Благоприятное впечатление произвели на меня офицеры-воспитатели и их помощники - мичманы, каждый из которых возглавлял взвод-класс, состоящий из 20-25 нахимовцев. Особенно поразил старшина роты, участник Великой Отечественной войны мичман П.А.Буденков. Это был поистине русский богатырь с большими пушистыми усами, добродушный великан, любимец всех воспитанников. В течение многих лет он являлся бессменным знаменосцем парадного батальона нахимовцев в Москве. Высокие начальники, включая главкома С.Г.Горшкова, знали и уважали Петра Афанасьевича.
Мичман П.А. Буденков с воспитанниками.
Кстати, до него знаменосцем был средний сын Адмирала Флота Советского Союза Николая Герасимовича Кузнецова - нахимовец Николай Кузнецов. Последний потом довольно успешно окончил Нахимовское училище и в мою бытность проходил курс наук в Высшем военно-морском инженерном училище им Ф.Э.Дзержинского.
Полуботко Сергей Васильевич, Аквилонов Сергей Алексеевич, Панина Надежда Венедиктовна
Считаю необходимым также сказать доброе слово о преподавателях. Это в подавляющем большинстве были интеллигентные, с большим жизненным и педагогическим опытом, высококвалифицированные офицеры и гражданские специалисты: в первую очередь подполковники С.В.Полуботко, С.А.Аквилонов, майор Н.В.Панина, Н.В.Дубровина - преподаватели русского языка и литературы; полковник Н.И.Мишин и майор Б.Ф.Блошкин - математики; полковник М.А.Рахманкулов и подполковник В.М.Смирнов - химики, М.А.Кочетова - музыкальное и хоровое воспитание и многие другие.
Дубровина Наталья Владимировна, Мишин Николай Иванович, Блошкин Борис Федорович
Все они являлись заслуженными учителями РСФСР или отличниками народного образования, большая часть из которых удостоилась этих почетных званий в мою бытность начальником училища. Благодаря таким преподавателям обучение нахимовцев было поставлено в уровень с современными требованиями. Убедительное тому свидетельство - факты. Воспитанники, окончившие училище и по каким-либо обстоятельствам не ставшие курсантами высших военно-морских учебных заведений, как правило, без труда поступали в университеты, институты.
Рахманкулов Михаил (Мухаммед) Ахмедович, Смирнов Виталий Михайлович, Кочетова Маргарита Анатольевна
Время идет. И на счету нашей бригады уже не один «обновленный». «Большой Барнес», или «Джон Барнес», был большим станком, предназначенным для расточки блока под распределительный валик. По расчету его производительность 6-7 блоков в смену, но нас это не устраивало. Такими темпами мы не вправе были идти. Мы «колдуем» с Васей Дмитриевым. Переделали борштангу, изменяем геометрию расточных резцов. И что же? Хваленые, уж как только не расписанные американской фирмой резцы переделаны и улучшены! Так-то, уважаемые господа американцы, мы перекрыли заданные вами же для вашего же станка расчеты. Слышите, мы стали давать на нем за смену не 6 и не 7, а 12, потом и... 24 блока!
Похвалил нас даже требовательнейший Иван Гаврилович Салтыков. У нас есть ведь уже свои «болельщики», и он в числе самых горячих. Часто видишь теперь его высокую, худощавую фигуру возле «американцев», которых мы налаживаем. Чуть горбится старик, свисают длинные усы, приглядывается... Вася Дмитриев не может себе отказать в удовольствии: — Как, Иван Гаврилович, на охоте-то удача была? Сердится старик, говорит отрывисто, словно кудахчет: — И чего тебе-то? Твое ли дело? Ты в работе лучше шуми. А тут нечего хиханьки да хаханьки разводить. — Дядя Ваня, да я думал, что угостишь, смотри, удача какая! И Салтыков не выдерживает, улыбается: — Ишь, мудрецы выискались! Придумали ведь. Ну-ну... Еще один голубчик американского подданства обрусел. А на участке, где обрабатываются поршни, беда. Брак при обработке деталей огромный, попросту сказать, каждый десятый поршень выбрасывается. — Не знаю, — говорит Вася Дмитриев Ефрему Кутейникову. — Не знаю, что ты смотришь? Я бы на твоем месте не стерпел...
С этого дня наш «главный технолог» и вечером, и утром, и ночью стоит у заартачившегося станка. Только воинственно и тревожно вздымаются за ушами старенькие пружинки очков, оседлавшие его осунувшееся лицо, упрямо застряли на кончике носа блестящие стеклышки, поблескивают, точно сердятся. Мы постоянно навещаем Кутейникова, выполняем все его указания, малейшую просьбу. А сколько было уже у нас вокруг этого «производственных совещаний»! И, наконец, одолели. Пересмотрели весь технологический процесс, изменили его в корне. Брак прочно и надежно сошел на нет. Долго никому не давал покоя 44-шпиндельный «НАТКО». Его обязанность сверлить сразу 22 отверстия на определенную глубину в верхней плоскости блока, а затем одновременно во всех этих 22 отверстиях нарезать резьбу. Мгновение — и готово. На заводе ждали станок несказанно, заплатили за него огромную сумму чистым золотом. И вот теперь, когда он стоит в цехе, мы никак не можем его отладить. Красивый, вроде бы так хорошо задуманный станок. И не поддается. Винить рабочего в браке никак нельзя. Трудится заморская машина, портит заготовку за заготовкой. Растет груда бракованных блоков на заводском дворе. Недаром «золотой горкой» зовут ту свалку: поистине золотом оплачена горочка... Явно что-то не продумано в конструкции. — Замучились совсем мы с этим «НАТКО», — как-то говорим Ивану Гавриловичу Салтыкову. — Что делать? — Задержать надо, задержать, ребятки... «Задержать»... Попробуй-ка! Но мы все-таки попробовали и добились своего. Нашли-таки выход. Позвали электрика. И сделали очень простое приспособление. Вся придумка была в малой вилочке-упоре, которая устанавливалась на одном шпинделе. Автоматический выключатель-вилочка срабатывал безотказно, мотор слушался, выключался и включался. Теперь на американском станке мог работать любой, даже неискушенный человек. Выходит, до чего американские инженеры не додумались, сделали мы, советские рабочие!..
МАК ГРЕГЕР УХОДИТ ОТ РАЗГОВОРА
Гигантскими шагами шли краснопутиловцы к цели. Люди уже видели: хваленые заграничные фирмы не так недостижимо далеко впереди, как представлялось поначалу, их иной раз кое в чем не трудно и обогнать. Такая уверенность давала огромные силы. Об этом, между прочим, я говорю Мак Грегеру, представителю Форда, консультанту фирмы у нас на заводе. Он снисходительно улыбается, считает меня, видимо, по меньшей мере фантазером или хвастуном. Впрочем, с таким мнением Мак Грегера мы сталкивались уже не раз. Мак Грегер очень любит русские поговорки. В его памяти и в его записной книжке их много. Он с улыбкой произносит: — Голь на выдумки хитрая... — Голь дворцы строила, а в хижинах жила. Но теперь прошла та пора. Социализм строим, мистер Мак Грегер, — спокойно поправляет его Василий Дийков. — Социализм и курной фитиль вон тот? Утопия. Вмешивается дядя Миша Решетов: — Мистер Грегер, вы Герберта Уэллса, писателя, знаете? — Читал. — А ведь он в лужу сел. — Как вы сказали? — В лужу, говорю, сел Герберт Уэллс. Ленина кремлевским мечтателем назвал, утопистом. А на поверку как вышло?
. Решетов спокойно наступает на американского представителя: — Ленинский план электрификации выполняем. Сколько, вы думаете, нам нужно будет электричества? — Россия большая страна, — уклончиво и вежливо отвечает Мак Грегер. — Очень большая, мистер Грегер. Великая держава! И электричества нам завтра надо знаете сколько? И будет оно! А пока ничего, пусть фитили на помощь социализму приходят. Ненадолго это. — Вы уже немолодой человек, мистер Решетов, и тоже верите в социализм? Старик сердится: — Меня революция омолодила. А социализм построим, как пить дать. — Пить дать, что это значит?.. — застывает с карандашом в руке Мак Грегер. Такие дискуссии возникают очень часто. Мак Грегер уже сам не рад. По природе своей или потому, что принял такое решение, несловоохотлив представитель Форда. Никогда не скажет лишнего слова о технических достижениях, о новом в технике — это ведь тайна его фирмы! Нет в инструкции — значит молчание. На такие вопросы Мак Грегер отвечает: — Этого я не знаю. Надо запросить у фирмы. Сегодня я говорю в ответ: — ...Ну что ж, вы не знаете, мистер Грегер, зато мы теперь знаем. Да и вашей фирме это, наверное, небезынтересно. Я спокойно рассказываю Мак Грегеру, как мы «взнуздали», как приручили своего «НАТКО». В свое время ведь не кто другой, как мистер Грегер, фордовский специалист, представитель фирмы, признался, что не может нам ни в чем помочь с тем станком. Бессилен... Я говорю ему об изменении, внесенном нами, и Мак Грегер вдруг перестает улыбаться. Он явно серьезно заинтересован нашим нововведением. Внимательно осматривает станок, потом неожиданно спрашивает, нет ли у нас и других новинок? — Отчего ж, есть...
Мак Грегер
Мы показываем мистеру еще одну нашу новинку. После удачи с «НАТКО» мы взялись за решение очень важного для завода вопроса. Речь шла о блоках. Мы пока получали их готовыми из Америки. У себя уже осваивали литье, но многие из наших блоков уходили в брак. Что же делать? К нам, наладчикам, это, правда, прямого отношения не имело. Но ведь мы еще были и бригадой рационализаторов и изобретателей! Долго возились — и придумали. Вернули к жизни, к работе десятки выброшенных на заводской двор блоков. Брали из «золотой горки» негодные отливки, делали в верхней плоскости каждой расточку большого диаметра, запрессовывали туда чугунное кольцо и наносили на это кольцо фаску под седло. Вот и все. Просто и легко. Сейчас я объясняю Мак Грегеру, как мы это делаем: — «Починка» несложная. Вырезаем «язвочку», блок, словно зуб, пломбируем. Дело идет как по маслу. — По маслу... — машинально повторяет Мак Грегер. В руках у него записная книжка. Не хочет ли он записать и это выражение? Нет, пожалуй, нет. Его волнует наше новшество. Видно, и у Форда с этими блоками не очень-то клеится. Не случайно Мак Грегер так старается не показать свою заинтересованность. Вскоре мы убедились, что все было именно так, как мы предполагали. Уже на полную мощь работала у нас в тракторном своя литейная, уже освоили мы в достаточном количестве, и неплохо, литье блоков, но еще в счет старого договора продолжали получать блоки от Форда. И вот в последней партии обнаружили... запрессованные кольца, такие, как наши. Форд применил у себя нашу находку! — «Слизал» Мак Грегер, понтрой по чужим выкройкам работать, — смеется Вася Дмитриев. — А чему удивляться? — бубнит Кутейников. — Знал, что брал. Губа-то не дура...
Но когда к нам пришла партия 12-шпиндельных сверлильных «НАТКО», на которых был использован наш принцип автоматического переключения, нам стало не до смеха. Многие призадумались. И было над чем. Мы ведь по простоте душевной открывали свои технические новинки. Радуемся, гордимся: знай наших, не лыком шитые. Но Мак Грегер не постеснялся, аккуратно скопировал. Потом узнали и больше: запатентовали американцы это изобретение. И при первом удобном случае, наверное, фирма еще цену за станки повысит. С нас за каждое слово готовы валюту требовать. А мы больно щедрые да добрые. Василий Дмитриев говорит: — Попроси из Америки стакан воды — привезут, да только за него стакан золота подавай. А мы — душу нараспашку. Нет, друг хороший, теперь такими не будем! Бери, раз нравится, да помни нашу доброту. Изобретение-то тоже наше народное дело. Его беречь надо. Сделали мы из этой истории и еще один, тот самый важный и твердый для себя вывод: можем мы! Только думать начинаем, а выходит, уже признали мистеры, что русские рабочие вовсе не такие отсталые, какими их расписывает (считает или хочет видеть?) буржуазия. Многочисленны факты подлинного новаторства ударников пятилетки. Наглядно наше преимущество: люди работают на себя. И не в одиночку — коллективно, сообща разрешают возникающие вопросы. После того случая, как показали мы ему наши новшества, изменил к нам свое отношение фордовский инженер Мак Грегер. Только не понимает, никак не возьмет в толк: — Вы все — совсем простые рабочие? — Какие же еще?
— О-о! У нас это не принято. У нас рабочий . А для усовершенствования техники на американских заводах есть специальные инженеры, специальные головы, называются «думающие головы». Вот оно что, оказывается: даже инженеры думают не все, а только специальные, «думающие». Мне очень хочется все выяснить до конца: — Отчего же так, мистер Грегер? Ведь вы, наверное, тоже могли внести некоторые усовершенствования, так же как внесли мы, и пустить станок. Да? — Ну, я об этом не думал, Я должен пустить станок в соответствии с паспортом. А эта, как у вас называется, рационализация не входит в мои обязанности. За это мне не платят, мистер Карасев. Это должны делать другие. — А талантливые рабочие, разве у вас их нет, мистер Грегер? Или для Форда такие не нужны? Мак Грегер замолкает. Видно, такой поворот в разговоре его не устраивает. Дома на моем столе лежит книга Генри Форда: «». Она издана у нас в стране, чуть ли не в тот самый год, когда я переступил порог «Красного путиловца». Внимательно прислушиваюсь к голосу Генри Форда. Несомненно, это один из наиболее ярких идеологов и защитников капиталистической системы производства. Он пишет... Но что это такое он пишет?!.
