— Да, — говорит Решетов, — это правда. Люди даже попрекали. Хоть и сами старались мастерство блюсти, а тем подарком корили. И часы те я подальше запрятал. Теперь, когда хозяева мы себе сами на заводе, да и во всем государстве, награда — честь человеку. И грамоту ли, благодарность от народа напоказ выставляем. А уж орден-то с какой гордостью человек в руки берет! Вот оно, как жизнь повернулась. — Твой-то орден где, дядя Миша?—говорю я. Недавно было у нас большое торжество: летом 1931 года за выпуск отечественных тракторов награждена группа наших путиловцев. И среди них орденом Ленина — Дийков, орденом Трудового Красного Знамени — Решетов. — В радости, по большим праздникам и семейным торжествам надеваю. Горжусь и берегу. — И, немного помолчав, говорит строго:—Только вот сегодня радоваться-то причин нету. Глянь-ко, что делается. Вишь, его сколько, браку? Какой я мастер, за что орден ношу? Он поворачивается и идет, за ним Рыбаков. Стайка новичков молча расступается. Смотрят смятенно вслед мастерам большие черные глаза под соломенными бровями. ...Как-то в обеденный перерыв доводится нам с Васей Дмитриевым встретить у стенда брака Мак Грегера. Высокая фигура его с седеющей головой в приметном отутюженном костюме видна издали. Он стоит молча, вчитывается в описание брака. Увидел меня. Недоумение и искреннее удивление на его лице. Спрашивает на своем ломаном языке, с акцентом: — Ваш брак, мистер Карасев? — Видно, мой. — О! Вы не наладил станок? Деталь не шел годный? — Наладил... А чуть программу увеличили — брак пошел. — Вы же не отвечаете за программу, вы наладчик. Я знаю, вы и премию получили. — Хорошо изучили наши порядки, мистер Грегер. Нас действительно премируют не за выполнение программы, а за качество проведенной работы. Но мы-то знаем: программа зависит фактически от качества нашего труда. Может, прямой вины наладчика и нет в браке, а косвенная есть. Чего-то, значит, не предусмотрел, не додумал.
. Мак Грегер не отвечает. И вдруг спрашивает доверительно: — Скажите, зачем все это делать? Все эти стенды? Заметил недоумение на моем лице, не дает мне ответить, продолжает: — По совести скажите, разве это по-хозяйски? Собирать сюда брак и прощать тем, кто его делает? Нет, мистер Карасев, это расточительство. Вы еще бедная страна. Очень бедная. Так можно в трубу летать! — Не полетим... И брак мы не прощаем, вместе стараемся его уменьшить — нерадивых и малоопытных надо нам обучить. Раздраженно пожал плечами: — Пустое. За брак — штраф. За испорченный металл, за лишнюю электрическую энергию, за износ станка и инструмента — штраф. За все штраф. И расчет! — Вы у себя в Америке так и делаете? — Только так. И почему только в Америке? Везде. Какому хозяину нужны убытки? Хозяину нужна прибыль. А иначе зачем рабочий? Завод у вас или пансион благородных мальчиков? Теперь мне не дает ответить Василий Дмитриев. Он решительно вмешивается: — Нам тоже нужна прибыль, мистер Мак Грегер. Для государства, народу нужна. Только нам надо, чтоб и костюм получился, и понтрой научился. Люди-то у нас — самая большая ценность. Многие пришли из деревни. Они и машины-то раньше не видывали. Работают и учатся, с бою берут технику. — Я верно понял, с боями? — Да, именно с бою. — С бою... — вновь пожимает плечами наш собеседник. — Я часто слышу здесь это слово. Но вы же не на войне? — Нет, воюем. Воюем с капиталистами всего мира. Терпим иной раз потери, но уверенно идем к победе. Наш верх будет. Василий волнуется. Скачут, перебивая друг друга, «слова с дырочками»: — Мы же все создаем заново — заводы, домны, города. Пятилетка у нас. А мы еще не все умеем. Вот и приходится учиться на ошибках, самим учиться. Для этого и стенды брака устанавливаем. — Но зачем вам непременно пятилетка? Делайте спокойно то же самое за двадцать пять лет.
. — Нет, не хотим. Нельзя нам. Не затем мы делали революцию, чтоб отсталыми быть. Вот так, мистер Грегер. А через годик-другой не будет у нас столько брака. И витрина нам в этом тоже поможет. Слушает внимательно. Не хочет понимать или вправду понять не может? — Вы неутомимые оптимисты. И не только вы — все русские такие. Одержимые. Я вчера видел одного молодого человека. Он кончил работу. Ему сообщили, что на смену не придет напарник, заболел. И он опять разложил инструмент и стал работать, вторую смену. Его никто не просил. А он стал. Сам! Ни один американский рабочий этого бы не сделал. — Ну, это-то понятно. Я бы тоже не остался, — говорю, — если б в вашей Америке работал. На Генри Форда, что ли, стараться? А этот наш парень на себя работает. — Вы меня сделаете коммунист... — смеется наш консультант. — Если бы обо всем этом я когда-нибудь рассказал, мне бы никто не поверил. Фантастический роман... — Он говорит это уже всерьез, без улыбки. — А вы напишите. Здорово будет! Мак Грегер смотрит, высоко подняв брови: — Зачем? Этого же никто не напечатает! — Один брак получится, без витрины. Да? — говорю. И мы оба смеемся. Первое общение с представителем капиталистического мира осталось в памяти накрепко. Над многим заставило задуматься.
«НА ТО ВЫ И КРАСНОПУТИЛОВЦЫ...»
Я тружусь в рабочем коллективе, где крепки революционные традиции. Очень хорошо психологию путиловских рабочих выразил первый рабкор наш, Егор Власов. Простыми, верными словами он писал. Писал так:
Хоть читаю плохо, Пишу неумело, Но зато на свете До всего мне дело...
Мы и сейчас помним твои светлые слова, Егор Власов. ...Июнь 1930 года. Изготовлен первый экземпляр бесчервячного трактора с сырыми некалеными шестернями. Всего изменено в нем 8 деталей при общем числе 700. Он работает на ферме № 7 ЛСПО и в отчаянных условиях, на кочках и болоте, дает 14 лошадиных сил на второй скорости!
. Первыми мы набиваем шишки, но и идем первыми. Что же делать-то? Не знала раньше Россия поточной системы, не было никогда у нас конвейера. К тому времени прибыл из Америки очень нужный нам восьмишпиндельный «Футборт». Притирку ведь до сих пор делали коловоротом с пастой, вручную — «туда-сюда», «туда-сюда»... А этот станок — специальный для расшарашивания сразу восьми отверстий. Он должен делать зенковку и притирку отверстий под клапаны. Но мы, наладчики, намучились с ним. Никак не можем пустить. Недоработана, видно, конструкция: нет стабильности. Все восемь фасок нужно делать на одной высоте, должен станок работать синхронно. Но добиться именно этой синхронности нам и не удается. А тогда что пользы от такого станка? Знаем, что в трудностях Мак Грегер не помощник, и все же обращаемся к нему. — Станок совершенный, — отвечает он. — Помочь бессилен. Надо отладить... Но в том-то и все дело, что он не отлаживается: одно отверстие притирает больше, другое меньше, а то и вовсе, глядишь, притрет «навечно»... Не выходит, ну что тут придумаешь! А все наши интересуются, покоя не дают — и мастера, и рабочие. Сам директор завода, Карл Мартович Отс, ежедневно наведывается в цех и заботливо обо всем расспрашивает. За день уж не меньше раз десяти подойдут ребята, чтобы спросить: — Как дела? Скоро ли, Володя? Нет бы дать сосредоточиться, поработать человеку — только на нервах играют! Одному вежливо скажешь, другому не выдержишь и нагрубишь, третьему совсем не ответишь, смолчишь. Интерес к станку очень большой. И вот однажды...
. Было часов около одиннадцати. Только ушел Карл Мартович, ушел в тяжелом раздумье: настройка никак не удается. Слышу, опять кто-то подошел, спрашивает: — Ну, как дела идут, Карасев, скоро станок наладишь? Молчу, даже не отзываюсь. Думаю только, как бы от этих вопросов избавиться. Знаю, все тревожатся. Но ведь понятно, кажется, получись что — сам первый от радости на весь цех закричу. Чего же до времени спрашивать? А этот вновь, более настойчиво: — Загордился! Не иначе, дела идут успешно? «Успешно!» Ну уж тут я не выдержал, вспомнил, как на флоте матросы поминали — и двенадцать апостолов, и божью мать, и трех святителей. Человек заливисто засмеялся. И сквозь смех говорит: — А это у тебя здорово получается. Быстро оборачиваюсь. Около меня стоит... Сергей Миронович Киров! Готов провалиться сквозь землю. — Не стерпел. Вы уж, Сергей Миронович, простите. — Ничего, бывает хуже, — протягивает руку, улыбается.
нельзя назвать частым гостем на нашем заводе. Нет, он вовсе не гость. Мы с ним встречаемся постоянно, как с членом нашего коллектива. Состоит он на учете в партийной организации завода. Знает каждого рабочего, часто выступает в цехе. Его никогда не сопровождают начальники. И идет он всегда прежде всего в цехи. Рассказывали, будто сказал он директору одного завода: «Рабочие себя лучше чувствуют, когда над ними директорской опеки нет». Какую же неловкость я испытывал из-за своей грубости! Но на то он и был Кировым, чтобы не дать мне понять, что видит мое смущение. Как-то незаметно перевел разговор на наш неудачный станок: — Недаром люди говорят — на чужой каравай роток не разевай. А вот Демьян Бедный про дирижабль Цеппелина сказал прямо: «Хороша Маша, да не наша». Так нельзя ли свой станок смастерить? Может, быстрее выйдет, как думаешь? — Признаться, не думал... — А следует. Вокруг нас уже собрался народ. — До каких же пор на чужом выпасе нагуливаться будем?—говорит Сергей Миронович.—Такой нагул очень дорого стоит. Пора бы и избавляться от фордовской «помощи». Первую пятилетку выполняем с успехом... Да еще раньше срока. Смотрите, растет Магнитка, строится Кузбасс, новые заводы. Уже вон какая у нас подпора. Чудеса творим! А тут со станком справиться не можем. И чего в нем мудреного, в том станке. Такой же свой собственный делать надо. Говорит, а в глазах озорные огоньки. Сразу не поймешь, не то вызывает на спор, не то в самом деле всерьез настаивает. Но эта мысль задерживается лишь на мгновение.
— По-моему, если попробовать, обязательно , — говорит Киров. — Только по-хозяйски пробуйте, с доверием к своему таланту... А то еще сохранилась эдакая робость к собственному дарованию. Становится ясно, хочет Сергей Миронович, чтобы почувствовали мы, как велики наши силы, чтобы не дали им дремать. Сказал и ждет ответа. — Хорошо, Сергей Миронович. Подумаем над этим всей бригадой. Да, видно, тут и не только нам одним надо думать. — Верно. Всем надо думать. Знаешь, — обращается ко мне, — как в народе говорят? Гуртом и батьку легче бить. Один ум хорошо, два лучше, три и совсем хорошо. К нам подходит директор завода. Киров протягивает ему руку: — Вот это кстати. Очень нужен ты нам сейчас, Карл Мартович. Мы тут разговорились насчет станка. Говорят люди — самим можно сделать. Так по доброму совету Сергея Мироновича Кирова и была на нашем заводе создана своя конструкция восьмишпиндельного станка. «Нашенский», новый станок скоро заработал. А «Футборт» так и не пошел. Когда Киров наблюдал наш станок в работе, я не выдержал и сказал: — Золото, Сергей Миронович, только даром затратили на фордовского мертвеца...
— Не грусти, — ответил , — учимся хозяйничать. И хорошо учимся. А придет время, и Америка нам золото будет платить за наши машины. Бодрость, жизнерадостность, умение вызвать у каждого человека, с которым он встречался, интерес к делу, разглядеть в нем хорошее и убрать скверное, искренняя простота — эти черты Сергея Мироновича Кирова запомнились мне навсегда. Его не только уважали — любили. Прекрасная человеческая натура его покоряла людей. Человек ленинской закалки, Киров словно излучал свет, бодрость, радость жизни, неизбывную веру в дело партии. ...1931 год. Помню, тогда уже переехал я из Лавры в Фонарный переулок. Ездил на завод на своем мотоцикле круглый год, независимо от погоды, в дождь, снег, мороз. Едешь, смотришь кругом. Ну, конечно, новые, хорошие дороги — первое, что заметит мотоциклист. Да и многое другое бросается в глаза. Появились каменные дома, выросли школы — радуешься. Глядишь, день ото дня меняется старая Нарвская застава, растет, набирает мощь завод и думаешь: «Это мы воздвигли, нам партия помогла». И знаешь: много сил, умения, энергии, души своей вложил в это Киров.
Более того, почти все нахимовцы успешно сдавали специальные экзамены на звание военного переводчика английского языка третьего разряда. Ежедневное обучение иностранному языку, проводившееся под недреманным оком подполковника Д.И.Эльянова, позволяло нахимовцам изучать ряд дисциплин на английском языке: военную географию и флотскую историю, ботанику и зоологию, отдельные разделы по корабельной тематике. Такое разностороннее обучение давало возможность воспитанникам во время их дальнейшей учебы в высших военно-морских училищах совершенствовать свои навыки в языке.
Преподаватели английского языка. Сидит Давид Иосифович Эльянов
Довольно хорошо было поставлено эстетическое и художественное воспитание. Во внеурочное время ребята занимались в предметных кружках. В клубе регулярно устраивались тематические утренники, праздничные вечера и балы, на которые приглашались ученицы из хореографического училища, подшефной женской школы со своими учителями. С умилением я наблюдал, как нахимовцы младших классов галантно приглашали на танец «своих дам» в белых фартучках. Активно работала в училище и художественная самодеятельность под общим руководством преподавателя музыки М.А.Кочетовой, которая с увлечением занималась с ребятами, не считаясь со своим временем. Среди воспитанников были и природные таланты. К примеру, нахимовец шестого класса Серёжа Бабанов, обладавший бесподобным голосом. Он с большим успехом исполнял не только советские песни, но и кое-что из репертуара знаменитого певца Робертино Лоретти. Многим тогда казалось, что Сережа ни в чём не уступает итальянскому мальчику. В этой связи вспоминается случай, когда в Ленинград с визитом прибыл первый секретарь ЦК КПСС Н.С.Хрущёв. В один из дней он решил ближе познакомиться с адмиралами и офицерами Ленинградской военно-морской базы. Встреча проходила в здании Военно-морской академии под руководством адмирала С.Г.Горшкова, который решил блеснуть перед сановными и важными лицами художественной самодеятельностью нахимовцев. Актовый зал академии был заполнен до отказа. В первых рядах я увидел хорошо знакомых офицеров КГБ из числа личной охраны Никиты Сергеевича, с которыми приходилось не раз встречаться на пленумах и сессиях в Киеве. Они посадили меня рядом с собой, поинтересовались, каким ветром занесло в Ленинград. Я отделался шутливым ответом: мол, прежде был командующим Дунайской флотилией, а ныне являюсь главным пионервожатым ВМФ... На этом наш разговор прервался. Раздалась команда: «Товарищи адмиралы и офицеры!» Хрущёв уже шёл по ковровой дорожке и раскланивался по сторонам. Дойдя до меня, он протянул руку и спросил: «Давно из Киева?» Я представился по всей форме - с новой должностью и званием. Главком Горшков шепнул ему что-то насчет меня и выступления моих подопечных. Хрущев покивал с улыбкой: «Ну что ж, посмотрим, послушаем ...»
Нахимовец Сережа Бабанов. Капитан 1 ранга Сергей Васильевич Бабанов, командир 590-го технического экипажа ПЛ пр.949А. - Одиннадцатая дивизия подводных лодок Северного флота. Люди, корабли, события. Специальный выпуск альманаха "Тайфун". СПб, 2008.
И вот начался концерт, в котором принял участие и Серёжа Бабанов. В ходе представления я с волнением поглядывал на Хрущёва и Горшкова, следя за их реакцией на всё происходящее на сцене. К моей радости они одобрительно аплодировали. В особенности, конечно, были ошеломлены талантом Бабанова, который исполнил песни «Ave Maria» и «Santa Lucia». После концерта Хрущёв подарил воспитаннику наручные часы в золоченом корпусе, Маргарите Анатольевне Кочетовой, расточая улыбки, выразил признательность, а мне пожал руку и сказал: «Молодцы твои ребята! Так держать!» В кулуарах, когда я вёл разговор с адмиралами Михаилом Александровичем Крупским и Николаем Павловичем Египко, подошел контр-адмирал А.Г.Ванифатьев. И вдруг бесцеремонно бросил в мой огород камешек: «А ты, Бачков, далеко пойдёшь, коли «по-петушкам» с самим Хрущевым и Горшковым». Я неожиданно резко ответил на его выпад, отвернулся и продолжил разговор с Крупским и Египко, не предполагая, что этот малозначительный эпизод всплывёт, когда мне придётся волею судьбы служить во ВВКМУ имени М.В.Фрунзе под началом Ванифатьева. И, забегая вперед, скажу: из-за его грубых интриг я вынужден был раньше времени уйти в отставку. Возвращусь к повествованию о своих первых шагах в Нахимовском училище. Итак, я разместился в апартаментах для отдыха моего предшественника Грищенко, не приспособленных для постоянного проживания. Такое, на первый взгляд, незавидное положение обернулось для меня замечательной возможностью в течение всех суток влиять на процесс обучения и воспитания нахимовцев, контролировать повседневную жизнь училища и служебную деятельность подчиненных.
Дело о предоставлении мне квартиры затянулось. Жилая площадь, предлагавшаяся мне в окраинных районах города, не устраивала. Я считал, что руководитель должен жить в непосредственной близости от своего учебного заведения. Вот почему моей жене Нине Дмитриевне пришлось оставаться в прежней квартире в Измаиле. Старший морской начальник в Ленинграде адмирал И.И.Байков сочувственно относился к моей проблеме. Но она оказалась трудноразрешимой. Подошло время подготовки к первомайскому параду в Москве. Строевой смотр, не без умысла с моей стороны, назначил на воскресенье. День, ко всеобщей радости, выдался необычно теплый, солнечный. Все - и нахимовцы, и офицеры, и мичманы - оделись в парадную форму. Около парапета Петроградской набережной собралось много случайных зрителей. Они с большим любопытством взирали на маленьких матросиков в черных бушлатах и бескозырках. Батальоном парадного расчета командовал начальник строевой части капитан 2 ранга Н.П.Епихин. Оркестр исполнил встречный марш. Приняв рапорт, я обошел шеренги нахимовцев. На моё приветствие они по-ребячьи звонко ответили: «Здравия желаем, товарищ адмирал!» Началось прохождение торжественным маршем. Сначала двинулись роты парадного расчета младших классов со знаменной группой, возглавляемой мичманом П.А.Буденковым, затем роты старшеклассников - бывалых строевиков, неоднократно участвовавших в парадах в Москве.
. К моей радости, гораздо большее впечатление на публику произвели нахимовцы-малыши. Своим натужным усердием и ретивым видом они вызвали неподдельный восторг и бурные овации у сторонних наблюдателей. Значит, я не ошибся в своей задумке впервые повезти в столицу на парад воспитанников 5-7-х классов, хотя в ней была определенная доля риска. Главком Горшков одобрил моё предложение, начальник ВМУЗов адмирал Кучеров выразил своё неудовольствие. Мол, эти «головастики», как он называл желторотых воспитанников, непременно оскандалятся, подорвут авторитет нахимовцев. Конечно, я многим рисковал, но меня не покидала уверенность в успехе. Это чувство укрепилось во мне и тем энтузиазмом, с которым малыши восприняли моё сообщение о предстоящей их поездке в Москву. Как у них живо сверкали глазёнки, как безмерно радовались моему сообщению о предстоящем первом параде на Красной площади. Да и для меня это было всё внове. И вот по нашей предварительной заявке начальник военных сообщений Ленинградского военного округа истребовал специальный состав из десяти пассажирских и одного багажного вагонов. 2 апреля поезд был поставлен с утра к товарной станции.
После обеда парадный расчет с военно-морским флагом и оркестром, чеканя шаг и держа равнение, тронулся в путь, который пролегал через Литейный мост к Невскому проспекту на площадь Восстания. Движение батальона обеспечивал наряд милиции ГАИ. На тротуарах толпилась масса людей, провожавших нас одобрительными взглядами. Я и начальник политотдела вышагивали впереди колонны. Через час мы подошли к поезду. Полковник Д.А.Озеров, поворотливый, готовый к услугам, и тыловая команда с нетерпением поджидали нас на платформе. Ящики и тюки с парадным обмундированием, учебниками и другими принадлежностями нахимовцев уже были уложены в багажное отделение. В плацкартных вагонах помощники воспитателей, проявив инициативу, предупредительно застелили новеньким бельём полки, расставили ящики с бутербродами и термосы с какао для ужина. Командиры рот и офицеры-воспитатели организованно, без спешки развели своих воспитанников по вагонам. Когда поезд тронулся, назначили дежурных, покормили проголодавшихся питомцев и уложили спать. В середине поезда располагался штабной мягкий вагон для командования, офицеров-преподавателей и учителей. Их всегда брали в Москву для организации и проведения учебы в течение апреля с нахимовцами в школе, выделенной Гороно на Красной Пресне. Мы с Артемием Артемовичем, оставив вещи в купе, прошли по всем вагонам. Проверили порядок, отдали соответствующие распоряжения командирам рот, офицерам-воспитателям, которые ехали со своими подопечными в одном вагоне. В эту ночь мне что-то не спалось. Одни думы сменяли другие: как-то пройдёт мой первый парад, не скиснут ли малыши, не станут ли разгильдяйничать. И перед ранней побудкой я ещё раз прошелся по вагонам и убедился, что всё было в порядке: нахимовцы крепко спали, вахтенные помощники воспитателей оберегали их сон.
Епихин Николай Петрович
В назначенное время поезд подкатил к перрону Ленинградского вокзала. Нас встретили представители ВМУЗов и офицер управления тыла Министерства обороны с десятью большими автобусами и «Волгой». Рассадив нахимовцев, офицеров и учителей, мы со Стениным и Епихиным сели в автомашину во главе колонны и, сопровождаемые ВАИ, двинулись в Краснопресненский военный городок. Вскоре мы оказались на месте: у новенькой казармы, расположенной рядом с трёхэтажным белым зданием пересыльной тюрьмы, огороженной высоченной кирпичной оградой со сторожевыми вышками. Что и говорить, соседство не из приятных. Действительно, впоследствии не раз приходилось мне объясняться с начальником этого заведения за неуместные проделки нахимовцев. Так, однажды из детского любопытства они учинили подкоп у стены забора, чтобы узнать глубину его закладки. Весь первый день мы посвятили обустройству в казарме, организации полноценного питания и учебы в школе. На верхнем этаже разместили нахимовцев, а на нижнем - весь офицерский и старшинский состав, учителей и работников питания. Здесь же был оборудован медпункт с небольшим лазаретом во главе с подполковником С.И.Кляусом. На камбузе и в столовой, находившихся вблизи казармы, уже деловито хозяйничали снабженцы, официанты и повара с главным кулинаром училища Сергеем Матвеевичем Комаровым.
Комаров Сергей Матвеевич. Одна из легенд училища
Со всеми этими делами управились к исходу дня. Нахимовцы были хорошо накормлены и чувствовали себя как дома. Удостоверившись, что всё в порядке, и отдав необходимые распоряжения начальнику политотдела и моему заместителю по строевой части, я отправился в гостиницу «Москва», где мне был заблаговременно заказан номер. Перед тем как лечь спать, позвонил дежурным офицерам по парадному батальону и училищу. Всё было в полном порядке. Когда я приехал на следующее утро, нахимовцы уже позавтракали и шумно играли в свои ребячьи игры. После команды «По машинам» выехали на Центральный аэродром для занятий по строевой подготовке, куда вскоре прибыли и воспитанники Калининского суворовского. В порядке военного этикета мы, начальники училищ, представились друг другу и договорились о совместных тренировках. Держа равнение в рядах, нахимовцы старательно вышагивали, соревнуясь с кадетами-старшеклассниками. Полчаса занятий, пятнадцать минут отдыха - и так ежедневно в течение двух-трёх часов. Затем обед и отдых, с пятнадцати до восемнадцати часов уроки в школе, а после ужина культурно-массовые мероприятия. И наконец все, уставшие от муштры и вымотавшиеся за день, отходили ко сну. В воскресные дни политработники организовывали обзорные экскурсии и культпоходы. В частности, на Бородинское поле, где осмотрели места былых сражений, на ВДНХ, в Ясную Поляну, Третьяковскую галерею, цирк, ТЮЗ, театр кукол Образцова. 22 апреля возложили традиционный венок к подножию мавзолея Ленина и Сталина. Словом, других посмотрели и себя показали.
В один из дней к нам приехал маршал Советского Союза Н.И.Крылов в сопровождении коменданта Москвы генерал-лейтенанта И.О.Колесникова. Этот визит был не случаен. На прошедшей репетиции парада при прохождении перед трибуной мои малыши сломали строй: потеряли равнение и сбили шаг. Присутствовавший на тренировке начальник ВМУЗов адмирал С.Г.Кучеров выразил мне своё неудовольствие и сгоряча приказал убрать «желторотиков» и вместо них привести из Ленинграда старшеклассников. Все мои доводы не возымели действия на Степана Григорьевича. Он упёрся, как рассвирепевший бык, настаивая на своём. И я был вынужден обратиться к главкому ВМФ С.Г.Горшкову. А тот, посоветовавшись с министром обороны маршалом Малиновским Р.Я., предложил Кучерову отменить недостаточно обоснованное решение и потребовал приложить все усилия, чтобы подтянуть строевую выправку и дисциплину нахимовцев. Конечно, после такого поворота дел Кучеров затаил на меня обиду, которую выплеснул при очередной аттестации. Более того, к пятидесятилетнему юбилею не представил к награждению именным кортиком, а отделался наручными часами «Родина», которые стали вещественным укором несправедливой выходки строптивого начальника. Оттого, очевидно, и приехал к нам на Красную Пресню Н.И.Крылов. С увлечением, по-отцовски доверительно разговаривал с обступившими нахимовцами, которые чуть ли не со слезами спрашивали: «Товарищ Маршал Советского Союза, а правда, что нас хотят досрочно отправить в Ленинград?» А тот, пряча улыбку, отвечал: «Да нет, ребята, сведения не совсем точные. Вам просто надо собраться, подтянуться. Начальник училища поручился за вас перед министром обороны. Вы уж не подведите его». В ответ дорогие мои питомцы дружно прокричали «ура!», забросав маршала детскими вопросами. Он со спокойным достоинством парировал, порой в шутливом тоне. В общем, воспитанники вконец покорили маршала, который перед отъездом сфотографировался с ними на память. А ещё пообещал завести песку для игр, чтобы сооружали свои крепости не из земли. И действительно, чуть ли не на следующий день прибыли сапёры. Установили каркасы для песочниц и доверху засыпали их чистым речным песком.
А генерал не оставил меня без внимания. Отобедав со мной, пригласил к себе, в , чтобы, как он выразился, по-настоящему заняться моей выправкой и строевой выучкой. И я не замедлил отправиться к Ивану Степановичу на следующий день. Он по-дружески принял меня, без лишних слов поставил на выучку к лучшему офицеру. Майор пригласил в небольшой зал и начал вырабатывать образцового строевика. Сначала учил отдавать честь на месте и в движении. Затем шлифовал парадную поступь, задавая темп 120 шагов в минуту. При этом проявлял должную требовательность, выпаривая из адмирала морскую соль, вышагивая вместе с ним по паркету гулкой комнаты. От непривычки у меня взмокли спина и лоб. К концу занятия зашел Иван Степанович. Оглядел меня своим придирчивым взглядом и, вздохнув, сказал: «Ну что ж, на сегодня достаточно. Ещё парочку таких тренировок - и, как говорят у вас на флоте, «полный вперёд!». Двумя днями не обошлось. Битую неделю проторчал в комендатуре, всякий раз говоря дежурному офицеру по батальону, что еду к начальству по служебным надобностям. Хороший тогда заряд я получил. И по сей день добрым словом поминаю милейшего Ивана Степановича и его майора. В каждый наш приезд в Москву он был моим желанным гостем. Недолго ему пришлось быть комендантом Москвы, но добрая память о нем сохранилась у многих, кто его знал. Тем временем строевая подготовка к параду близилась к концу. Мои питомцы день ото дня обретали уверенность в себе. И я, и командиры шеренг всячески подбадривали, хвалили своих воспитанников. Вот почему генеральная репетиция на аэродроме прошла без сучка и задоринки. Это и радовало, и окрыляло, и внушало надежду на успех.
«...Для большинства людей наказанием является необходимость мыслить. Идеальной представляется им работа, не предъявляющая никаких требований к творческому инстинкту. Работы, требующие мышления в соединении с физической силой, редко находят охотников». Вот это да!.. Дальше еще лучше: «...Мы должны признать, что воля к творчеству чаще всего отсутствует». По Форду, выходит, значит, что мышление для рабочего является «наказанием»? Здорово придумано! В своих мемуарах Форд излагает даже свой кодекс морали для рабочего человека: «Чтобы работать рука об руку, нет надобности любить друг друга. Слишком близкое товарищество может быть даже злом...». Или еще: «...95 процентов (рабочих. — В.К.) — необученные, или правильнее говоря, они должны научиться только одному движению, которое может постичь самый глупый человек в два дня». И вот еще признание: «Большая часть занятых у нас рабочих не посещала школ; они изучают свою работу в течение нескольких часов или дней. Если в течение этого времени они не поймут дела, то мы не можем пользоваться ими». Ну уж, яснее не скажешь. Чем не заповеди рабовладельца! Теперь, кажется, понятно, почему фордовский инженер Мак Грегер считает, что у них «это не принято». Ишь ты, ведь какую мораль создали, чтобы капитализм спасти. Машины создает руками рабочих, а сам их низвел до придатка механизма. Я приношу в цех книгу, показываю Мак Грегеру: — Однако вы знаете, что он говорит, ваш Форд? Как понимать это?
. Пауза. Спрашивает вместо ответа: — Скажите, а зачем вы лично читаете Генри Форда? Чтобы критиковать? — Мак Грегер смеется: — Вы хороший мастер. Такой мастер даже у Форда имел бы большую цену. Но вы, мистер Карасев, наивный человек. Вас бы в империи Форда всерьез не приняли. — Почему? — Вы хотите, чтобы я согласился с вами, чтобы я был против Генри Форда? Но как это возможно, когда он мне платит деньги? Если я буду ругать его, он выбросит меня на улицу. — Ага, инженер думающий, но не критикующий? — О да! Хозяин есть хозяин. И это никогда не надо забывать, мистер Карасев. Когда человек богат, он король. Работающий на заводе знает, кто ему платит. — Ну ясно, хозяин покупает его полностью. Он ему платит, у него человек снимает квартиру, в его магазинах покупает продукты, пользуется его транспортом, электричеством его предприятий — это я прочитал. И человек обязан быть доволен, а не то... — А не то безработица. Вы знаете это слово, мистер Карасев? — Знаю. У нас как раз вот биржу труда прикрывают. Каюк безработице! Все. Хватит. — Каюк! Это кто? — Не кто, а что. Нет больше, не будет. Вот что. Ну, а вы, Мак Грегер, вы-то довольны своей жизнью? — Я? Генри Форд много платит. А вот теперь мне платит и ваша дирекция. Я увезу от вас много золота. А когда у человека есть деньги, ему всегда хорошо. Это что — честность или он так цинично откровенен, этот Мак Грегер?
— , — говорит он. — А что такое, по-вашему, демократия? — Демократия — то, что помогает мне стать богатым. — Ну, а рабочие, например? Они как понимают вашу демократию? — Не знаю, о чем думают рабочие. Это меня никогда не интересовало, мистер Карасев. — Не верю. Рабочие в Америке все чаще бастуют, выступают против предпринимателей за свои права. Мак Грегер не замечает моих слов. Он не слышит их. Он не отвечает. Он не любит вести разговоры, которые заводят так далеко. Но в тот день, когда мы узнали, что Форд использовал наш метод «лечения» бракованных отливок, я сам начинаю разговор. Я спрашиваю у Мак Грегера: — Что ж это, значит, Генри Форду пришелся по душе технический опыт советских рабочих? За нами он, кажется, оставляет право мыслить? — Он — не знаю. Я говорю — вы можете. Вижу работу. Вы, вероятно, и вправду чувствуете себя хозяевами? Я начинаю кое-что понимать в вашей стране. Но это меня мало радует. — Почему? — У нас разные идеалы. Мой идеал — Генри Форд. — Вы хотите, чтобы жилось хорошо только богатым. А мы хотим, чтобы все жили хорошо, — пробую я еще раз заставить его понять мою мысль. Но Мак Грегер уходит от разговора. Это все ему ни к чему. Для него это неприемлемо. Ему платят, чтобы он не думал. Он представитель фирмы.
У ВИТРИНЫ БРАКА
. На заводском дворе витрина брака. Есть такие витрины в цехах. На стендах устанавливают погубленные детали. «Запорол» — полюбуйся. И пусть все другие знают и видят: идет брак! Работа все сложнее. Мы переходим на поток. Все больше нужно людей, а новое пополнение — неквалифицированные рабочие. «Идет брак!» — это сигнал тревоги. Витрина брака — своеобразная школа технического образования. Ведем ожесточенную борьбу за качество. На участке сборки висит доска, так и называется: «Ударник! Читай болезнь своего трактора!» Люди берут деталь в руки, пристально рассматривают. Можно видеть, как делают себе записи в тетрадки. У бракованных деталей — подробное описание причин брака. И дело тут не только в том, чтобы посрамить бракоделов. (Хоть, что говорить, такая критика очень действенна.) Важно всех научить не повторять ошибок товарища. Витрина учит: «Так не работать!» Ничьи грехи не утаиваются. Почитай, почти все побывали «в гостях» у витрины — и новички, и средней квалификации рабочие, и бывалые люди. Часто приходим сюда и мы с Дмитриевым и Кутейниковым. Каждую новую деталь, попадающую на стенд, тщательно рассматриваем, читаем описание брака. Думаем, в чем тут дело, не нужно ли во что вмешаться. Если плохи дела у станочников, может, мы в этом виноваты, может, неладно что-то в механизмах? Напоминает, предостерегает, учит, бередит душу витрина барка. За нами, настройщиками, правда, оставлено официальное право на брак: нельзя при настройке сразу требовать от станка идеальной работы. Но мы считаем иначе. Конечно, бывает, мы тоже «запарываем» детали. Но чаще стараемся этот допустимый (разрешаемый) брак «гнать по браку». Скажем, чтобы проверить центровку, не важно мне, с трещиной вал или нет. Так, процентов на 80 мы работаем при отладке станков на уже отбракованном сырье: в литейной есть свой брак, в кузнице — свой. Стремимся только уже окончательную отработку, самую тщательную, при сдаче станка делать на добротных отливках. В последнее время материального брака становится все меньше. Хорошо! Раньше, бывало, зайдешь в кузницу, Бобин уже знает, зачем появляюсь у него.
— За пришел, завсегдатай? Бери, вон в углу, А теперь не всегда и достанешь бракованные детали. Значит, и с нас больший спрос. Совесть рабочая иначе не позволяет. ...Стою у злополучной витрины. — Любуешься? — подошел сзади, остановился рядом Решетов. — Думу думаю, дядя Миша. — То-то. Думать — оно полезно. А в такой беде и подавно. Ну есть ли вот, скажи, у нашей молодежи нынешнего набору гордость, хоть нужное рабочему человеку понятие? Какой брак дают! Ну, вяжется ли, посуди сам: станок Михаилы Калинина в цехе и витрина брака тут же, рядком. А? — Да, не вяжется. — И я так думаю. «Молоды», говорим. А что Калинин старый, что ль, был? «Из деревни только пришли», слышу. А он откудова прибыл, из академии? Какой токарь был! — Какой? —раздается, как эхо. То спрашивает белобрысый паренек в футболке, в кепке. Внимательно смотрят черные глаза под соломенными, выгоревшими бровями. Верно, .
Решетов не успевает ответить. — Каким? — произносит знакомый певучий голос. Это дядя Саша Рыбаков. Тоже наведался к витрине. Ничего не пропустит дядя Саша Рыбаков — старый большевик, любимый человек на заводе. — Ты сам-то откуда? — спрашивает он белобрысого. — Я-то? Рязанский. — Ну вот. А он тверской. Каким, значит, токарем он, Калинин-то был, спрашиваешь?.. — повторяет Рыбаков. — Как тебе сказать повернее? Первоклассным. Вот каким! Очень гордился он своим мастерством. И теперь как приезжает в Ленинград, обязательно в цех зайдет. Ты еще сам увидишь его. Всегда с рабочими поговорит и у станка постоит. — А это как же так, — паренек робеет, но говорит громко, — пролетарский революционер и вдруг хорошо работал? На капиталиста ведь работал? — Скорый ты с ложкой, да не поспеваешь за сошкой. Чего ж тут не так? Давай-ка по порядку букву к буковке приложим, чтобы правдивее слово найти. Смешок спрятан под небольшими усами: — Вот, скажи, будут ли рабочие прислушиваться к слову такого токаря, который у станка стоит, а хуже всех работает? Молчишь. То-то. А я тебе отвечу — не будут. Ему скажут: «Ты, брат, подучись сам — тогда нас, мастеровых, уму-разуму обучать будешь. Чай, еще лаптем щи прихлебываешь, а учишь, как за столом держаться». Ну, а если скажет то же слово человек, который по мастерству выше всех стоит? Дельный человек если скажет, а? Тогда поверят. При условии, конечно, что слова его близкие сердцу рабочего. Так говорю? — Вроде так...
— Тогда пошли дальше. Ты, к примеру, у хозяина неквалифицированный рабочий, или, как раньше говорили, на черной работе копаешься. Заметил кто из начальства, что ты говоришь супротив его, и... тебя сразу за ворота. И не будет тогда в цехе нужного для партии человека. А как поступить хозяину с самым лучшим токарем? Конечно, оно и так было, и лучших не щадили, выгоняли с заводов, в ссылки ссылали, и Михаил Иванович немало мыкался по тюрьмам да по ссылкам. Но все же сам хозяин до поры до времени старался сквозь пальцы смотреть на поступки такого токаря. Нужен ведь он ему. Понял? Нужен! А тот тем временем свою линию ведет: среди рабочих то листовки, то газеты читает, то словом за душу берет. Глядишь, в цехе после него есть уже новые люди, подготовил смену. Это для партии главное. Согласен? Паренек кивает головой. Идет разговор неторопливый, степенный. За ним уже внимательно следит собравшаяся «аудитория» — за спиной у белобрысого стайка молодежи. — И еще одна сторона дела. Должна ли быть у рабочего человека профессиональная гордость? Ясно, должна. Сам Михаила Калинин говорил, что плохо работать, хоть и на буржуя, не позволяла рабочая гордость. Спросите, говорил, у старых рабочих, как они работают? Они вам ответ дадут, что хоть работали они при капитализме, не на себя работали, а гордость не позволяла что-нибудь испортить. Ну, конечно, если бы для революции требовалось специально поломать что, дело другое. А так, в работе, я хоть и о себе скажу — всегда старался мастерство свое проявить. Потому что всегда гордился мастерством своим рабочий человек. Горько на свете раньше жил, а и тогда мастерством своим гордился. Спроси вот у дяди Миши Решетова. Другое дело награда, не в радость она была. Однажды Николай II, царь-то наш последний, возьми да и поинтересуйся, кто самый лучший рабочий у Путилова. Поискали и определили: по всем статьям подходит рабочий Решетов — мастер что надо. Сказали царю. А он ему в руки — золотые часы Павла Буре, фирма такая была. Будто милостыню царскую.
«Друг» в русском языке особое понятье. Бывает, что друзья важней, чем братья. Не раз случалось, что братья предавали, А о друзьях такого не слыхали.
Тому пример аж до Потопа был, Когда брат Каин брата Авеля убил; Ведь, надо же, всего лишь двое были, И что-то ведь нашли, чего не поделили.
На этот счёт высокопарных фраз не счесть И не понять нам этого явленья: Нам брат даётся от рожденья, А друга или нет, или он есть.
И друг – не просто первый встречный, Его ни за какие деньги не купить, Его определишь не по улыбке человечной, Он может даже хмурым быть.
Друг не способен на посулы клюнуть, Он может устыдить и даже отругать, Вот только не способен он предать И не способен в душу плюнуть.
Жизнь не украсит ни попутчик, ни сожитель, Он просто слушатель и зритель, А настоящая надёжная семья – Где домочадцы все друзья.
Любовь и дружба не разделимы, Они крепки понятьями одними И жизнь прекрасная настанет, Когда и друг и брат в одном стакане.
О жизни многое успел узнать я, По жизни просто так ведь не пройдёшь; Бандеровцы нам по рожденью братья, А вот друзьями их не назовёшь.
Хоть пруд пруди партнёрами вокруг, Охочими до нефти и до газа; От них такая прёт зараза И трудно угадать, кто враг, кто друг.
Я долго был в отрыве от родных И далеко была моя семья, Пропал бы я наверное без них, Когда бы рядом не были друзья.
В.Щербавских
Командиры ПЛ и руководство 107 ОДПЛ. г. Рига. Декабрь 1975 г. Сидят: Щербавских Владимир Павлович, Иванов Анатолий Николаевич, Николаев Анатолий Александрович, Камышан Вячеслав Юрьевич, Слепенчук Николай Романович, Антоненков Валентин Григорьевич, Андреев Николай Григорьевич, Бардьян Игорь Яковлевич, Гурьев Юрий Павлович. 2 ряд: Хайтин Даниэль Яковлевич, Татарин Виталий Викторович, Рекст Василий Николаевич, Синюхин Борис Сергеевич, Кедров Геннадий Матвеевич, Рагозин Анатолий Неофитович, Калинин Анатолий Владимирович, Дюдя Владимир Викторович, Светловский Лев Викторович. 3 ряд: Венедиктов Валентин Константинович, Чернов Виталий Васильевич, Гаврилов Юрий Александрович, Радевский Николай Александрович, Миронов Виктор Михайлович, Ковязин Александр Михайлович, Игнатенко Геннадий Иванович, Чумаченко Николай Андреевич.
